Иори Фудзивара - Тьма на ладони
— Ого. Здорово вы в этом разбираетесь, шеф!
— Это все Какисима. Его уроки.
— Директор Какисима?
— Он самый. Он, правда, в Колумбийском университете стажировался, в Нью-Йорке. Но в свое время подумывал бросить фирму и поступить в аспирантуру…
Болтая в трубку по-английски, к стойке вернулся Майк. Из его речи я не понял ни слова. Наконец он отключился и повернулся ко мне.
— Отец сказал, три-четыре старых знакомца в Беркли еще работают, — сообщил он. — Обещал спросить, скоро сам перезвонит.
— Уж прости, что напрягаю…
— Да ну, не бери в голову.
— Ну ладно, пока мы ждем, вот тебе мой вопрос. На самом деле, я бы сам не догадался в «паспорт» компании заглянуть. Но раз уж ты у нас такой спец по недвижимости, почему сразу не проверил, что у них в регистрации написано? Он жизнерадостно рассмеялся:
— Да я, понимаешь, теоретик все больше. А на практике, можно сказать, тугодум. Как-то и в голову не пришло…
— Ну вот. А мне из-за тебя на сестричкином мотоцикле пришлось кататься!
— Ну, стихийные бедствия — штука непредсказуемая. С каждым может случиться… Так, значит, бумаги ты уже видел?
— Видел. Ты был почти прав: это здание приобретено в ипотечный кредит за десять с половиной миллиардов[33].
— Ну да. Только я одного не понял. Что такое «Тиоэфу»?
— Да я и сам не пойму. В этой стране, видишь ли, названия из иностранных букв официально не регистрируют. Всё заставляют в катакану переделывать. И чтоб ни точек, ни запятых… Похоже, это какое-то сокращение — «Т. О. F.» или вроде того. Я завтра на работе в справочнике посмотрю.
— Погодите! Вы о чем? — вклинилась Охара.
— Да мы тут документы на недвижимость проверяли, — улыбнулся ей Майк. — В девяностом году это здание приобрела фирма «Ёсинага». В ипотечный кредит с пометкой «Тиоэфу». Как и сказал наш дядя—за десять с половиной миллиардов. Но уже через три года старую сумму кредита перечеркнули, под ней вписали новую. С той же самой пометкой — «Тиоэфу». И здание стало стоить уже тринадцать миллиардов[34]. И это в девяносто третьем, когда все цены на недвижимость обвалились, как в пропасть!
— Но что это значит?
— Вот об этом я и хотел спросить у Майка, — вздохнул я. — Ей-богу, в этой исправленной сумме какой-то подвох…
— Ну, еще бы! — поддакнул Майк. — Если это не подвох, то что вообще такое подвох? Заметим, что и дефолт, и обвал цен начались примерно тогда же!
— Так, и что же получается?
— А то и получается, что дело пахнет криминалом. Два с половиной миллиарда иен[35] ниоткуда возникли!
— М-да… — пробормотал я, и тут зазвонил телефон.
Односложно отвечая, Майк принялся торопливо записывать что-то на бумажку. Наконец он поблагодарил собеседника и выключил трубку.
— Ну что, нашелся один! Мужик, который у этого Ёды был «эдвайзером»… Как это по-здешнему — завкафедрой, да? Тед Элмс. С отцом, похоже, на короткой ноге. Говорит, что, пока не спит, будет ждать звонка. Сам поговоришь?
— Да ты что? Я по-английски ни в зуб ногой! Охара протянула руку:
— Ну, давайте поговорю! Все-таки я получше Майка в ситуации разбираюсь…
У меня отвисла челюсть. До сих пор я ни разу не слышал, чтобы Охара разговаривала по-английски.
Заглядывая в бумажку, она как ни в чем не бывало набрала номер, выждала несколько секунд — и затараторила на таком английском, что я чуть не свалился с табурета.
Глядя на меня, Майк покатился со смеху.
— Если будет сдавать на «Тоэйк»[36], баллов восемьсот пятьдесят отхватит, не напрягаясь!
— «Тоэйк»? А сколько там максимум?
— Девятьсот девяносто. Но для учебы и работы в Штатах достаточно семисот.
Болтая по телефону, Охара то и дело смеялась. Похоже, нашла с собеседником общий язык. Вплоть до шуток. Предоставив дело ей, я попросил еще пива.
— Послушай, Майк!
— Да?
— Должен признать, что ты ужасно симпатичный молодой человек. Аж страшно делается.
— Сейчас от скромности помру… Но, если честно, я такой далеко не со всеми.
— Но с нами ты возишься, как наседка с цыплятами. С чего бы, а?
— Да как тебе сказать… По-моему, мы с тобой одного племени.
— Одного племени?
— Ну да. Я от здешнего народу по цвету отличаюсь. Вот и ты такой же. Я, конечно, не о цвете кожи говорю. Ты внутри по цвету другой.
Он налил еще пива и мне, и себе. Охара продолжала трещать по-английски, как заправский радиодиджей.
— Кажется, заканчивают, — наконец сказал Майк.
Охара отключила трубку. Первым делом я, конечно, поинтересовался, откуда у нее такой отменный английский.
— Ходила на курсы, — скромно ответила она, и я подумал, что директор этих курсов может смело плакать от счастья.
Охара перешла к делу.
— Этот профессор Элмс — очень приветливый старичок, — сообщила она. — И веселый к тому же. Очень подробно мне все рассказал. «Эдвайзером» у Ёды он проработал с девяносто первого года по девяносто третий. На мой вопрос, что этот Ёда за человек, он ответил так: «Ну, достаточно талантливый, достаточно веселый… С окружающими ладил достаточно неплохо… Ни заклятых врагов, ни ярых поклонников не имел…» Еще немного помялся да и закончил: «В общем, человек достаточно приличный». А когда я спросила, что бы он сказал, если бы Ёда стал большим японским политиком, он ужасно развеселился. «Надеюсь, уже от одного присутствия в японской политике достаточно приличных людей ее самочувствие заметно улучшится». Ну, то есть профессор считает, что японской политикой занимаются недостаточно приличные люди…
— Полностью согласен с господином профессором.
— Но по-настоящему сильное впечатление Ёда произвел на него только однажды.
— Когда же?
— В девяносто втором году, когда в Луизиане застрелили японского студента. Помните, громкое дело было? Парнишка решил попугать друзей на Хэллоуин, но перепутал дом, и хозяин застрелил его из винтовки. Семья погибшего только через два года добилась, чтобы убийцу посадили. А поначалу суд признал его невиновным… Так вот. Сразу после этого и по Си-эн-эн, и по спутниковому телевидению японцы на чем свет стоит ругали американский закон, из-за которого у обычных граждан скопилось столько оружия. И только Ёда в своих передачах держался очень спокойно, будто ничего ужасного не произошло. Профессор Элмс вообще хорошо разбирается в японских реалиях. И поэтому страшно удивился, когда Ёда в одном из выступлений вдруг заявил, что в детстве сам не раз забавлялся стрельбой из пистолета…
— Хм-м? — промычал я, протягивая к ней руку. — Одолжи-ка мне трубочку!
— Куда это вы звонить собрались?
— Наконец-то захотел пообщаться с профессором Ёдой.
— С чего это вдруг?
— Гиперсуперновость. Похоже, процент якудзы в наших рядах несколько выше, чем я думал. Это тебе не пять процентов, как в пиве. Здесь уже, скорее, русской водкой попахивает…
15
Глядя на распечатку с резюме профессора Ёды, я набрал телефонный номер его кафедры. «Секудочку, — ответили в трубке. — Соединяем с его кабинетом». Наверное, не застану, подумал я — и ошибся. «Сэнсэй!» — позвал его какой-то молодой голос. Серьезная, видать, субординация в этом университете Эдо. Наконец сам сэнсэй подошел к телефону.
— Ёда слушает!
Я представился. При слове «Тайкэй» он сразу же вспомнил, кто я.
— А! Так это вы звонили насчет кончины президента Исидзаки?
— Совершенно верно, — ответил я. — Уж извините, что побеспокоил.
— Ничего страшного… Чем обязан на этот раз?
— Я по поводу одного нелепого слуха.
— Слуха? Какого же?
— Говорят, вашу кандидатуру выдвигают на выборы в Палату советников…
В трубке весело рассмеялись:
— Интересно! Кто же распространяет такую чушь? Вот недавно и газетчики то же самое спрашивали… Чего только не выдумают эти репортеры!
— Но я это услышал от знакомого.
— Вот как? И что это за знакомый?
— Этого я сказать не могу.
Он выдержал небольшую паузу, потом спросил:
— Ну, хорошо. Если вы считаете подобные, э-э… фантазии правдой, чего именно вы от меня хотите?
— Видите ли, сэнсэй, я ваш давний поклонник. Подумал — может, я мог бы вам чем-нибудь пригодиться? Вот и наш президент, пока жив был, очень вас уважал…
— Вы очень любезны, Но я занимаюсь академической деятельностью. И лезть в политику ни малейшего желания не испытываю.
— И все потому, что какой-то несчастный ролик не выйдет в эфир?
— Не понимаю… О чем вы?
— О возможности выпустить в коммерческой телерекламе фальшивую «хронику событий» с вашим
участием.
Снова пауза. Правда, на сей раз совсем другого характера.
— Прошу извинить, — сказал он. — Но для того, чтобы обсуждать нелепые слухи, я временем не располагаю. Прощайте!
— Но может, вам интересно узнать и другие нелепые слухи?
