Эстель Монбрен - Убийство в доме тетушки Леонии
— Представляю, — кивнул комиссар Фушру, прекрасно знавший эту вариацию на тему «политый поливальщик». — А вы сообщили мадам Бертран-Вердон о своем… открытии?
— Я собирался, — без малейшего стыда ответил профессор Вердайан. — Но ее не было в комнате после ужина, и я решил сделать это на следующий день. Я не мог знать, что ее… не станет к этому времени.
— Ни что ситуация нисколько не прояснится, потому что тетради принадлежат не ей, — мягко вмешалась Лейла Джемани, повинуясь совершенно неуловимому жесту своего начальника.
— Рано или поздно я бы узнал, что они собственность мадемуазель Дамбер, — несколько самодовольно ответил он. — Но она, в конце концов, моя аспирантка. С аспирантами всегда можно договориться. В любом случае эти самые тетради в данный момент снова испарились, и у нее нет никакого осязаемого доказательства. Ее диссертация сводится к фантастической гипотезе, основанной на тетрадях, найденных в ящике стола, украденных затем не слишком щепетильной начальницей, добытых вновь в результате кражи со взломом, чтобы наконец быть украденными итальянскими туристами. Согласитесь, это ни в какие ворота не лезет.
— Да, вероятно, с точки зрения финансовых интересов и комментаторов издания века, — сухо заметил комиссар Фушру.
— Таково было и мнение Филиппа Дефоржа. Он хочет похоронить это дело как можно скорее, — подтвердил Гийом Вердайан, непроницаемый для иронии своего собеседника. — Это в его интересах, так же как и в моих.
— В каком смысле?
— Ни для кого не секрет, что его положение в издательстве Мартен-Дюбуа стало весьма шатким после того, как он развелся с Матильдой. Он все поставил на это издание Пруста, и сейчас он в таком нервном напряжении, что его экзема стала сильнее, чем когда-либо. До такой степени, что…
— Спасибо, господин Вердайан. Закончим на этом. — Жан-Пьер Фушру поднялся так стремительно, что опрокинул стул. — Аджюдан Турнадр даст вам подписать ваши показания.
Уже в коридоре он бросил изумленной Лейле:
— Жизель Дамбер в опасности.
Оставшись одна в комнате после разговора с Филиппом Дефоржем, Жизель почувствовала себя настолько опустошенной, что против обыкновения не раздеваясь растянулась на кровати. Ей надо было подготовиться к последней схватке с полицией. Ее взгляд скользнул по свежим цветам в синей вазе, напоминающим те, что так часто изображала Ивонна на своих эмалях. Жизель даже не попыталась загнать мысли о сестре в глубины подсознания. Прежде чем готовиться к встрече с полицией, надо было до конца осознать то, что она узнала от сестры.
В течение часа Ивонна изливала ей душу, рассказывая о своем восхитительном любовнике и раскрывая изнанку своей семейной жизни.
— Ты не можешь себе представить, какая скука быть женой врача… Вечные ужины со старыми занудами, а они постоянно употребляют непонятные для простых смертных слова! И эти бесконечные путешествия…
— Я думала, что ты обожаешь путешествовать.
— Ну хорошо, я люблю путешествовать. Но когда ты видела пирамиды два раза, Нью-Йорк — пять или шесть и без счета — Токио, это приедается. К тому же, как ты знаешь, я не слишком способна к языкам. Я предпочитаю побыть одна в своей студии.
— А дети?
— Дети, дети… Дети вырастают. В конце концов, они не так уж во мне нуждаются: то школа, то катание на лыжах, то каникулы с бабушками-дедушками. И потом, есть Джейн, она займется ими в случае чего. Моя жизнь была так пуста до этого, ты не можешь себе представить.
Ее мечтательный взгляд заскользил по потолку, и она продолжила:
— Я слишком рано вышла замуж, вот в чем проблема. У меня не было времени как следует насладиться жизнью. Жак, конечно, очень мил, я его ни в чем не виню, но он не… понимаешь… не романтичный и не… гм… и потом, мы не слишком подходим друг другу. Физически, я имею в виду…
Жизель была слишком потрясена, чтобы вымолвить хоть слово. Она прекрасно помнила сплетенные пальцы Жака и Ивонны во время их помолвки, страстные взгляды, которые они не могли сдержать даже на людях, радость по поводу рождения детей. Если она и видела пару, казавшуюся счастливой, то это были Жак и Ивонна! Она собралась с силами и спросила:
— А тот, кого ты встретила, романтичный?
— Безумно, безумно.
И Ивонна пустилась в подробнейшие описания романтических деяний этого уникума, открывшего ей, что значит быть женщиной. «От Эммы Бовари до „Мари Клер“», — не могла не подумать Жизель, прервав воспоминания сестры, переходящие в порнографический рассказ, просьбой подвезти ее до «Старой мельницы», прежде чем отправиться в Париж. Погруженная в свои переживания, Ивонна не задала ни единого вопроса, прождала требуемые десять минут под прикрытием деревьев, надежно защищавших машину от любопытных взглядов постояльцев гостиницы. Она начала фразу с того самого места, где остановилась, когда Жизель, вернувшись, попросила ее бесшумно завести машину.
— Мы встретились три месяца, семь дней и… два часа тому назад, — произнесла она, бросив взгляд на циферблат золотых часов от «Тиффани» — подарок Жака на ее последний день рождения. — На конгрессе врачей в Вене, представь себе. Как подумаю, что я чуть не отказалась от этой поездки! Но к счастью, там была выставка Климта, и это решило дело. И там перед «Поцелуем» он поцеловал меня в первый раз…
— Следи за дорогой, — против воли пробормотала Жизель, когда ее сестра, слишком увлеченная воспоминаниями, опасно чиркнула по обочине плохо отремонтированного шоссе.
— Мы виделись так часто, как только было возможно, но я больше не хочу, я не могу больше жить без него, — сообщила Ивонна, резко крутанув руль влево, словно подтверждая свое решение.
— Ты и правда хочешь бросить Жака и детей?
— Для этого-то ты мне и нужна. Вначале я хочу пожить одна, понимаешь, в простой маленькой квартирке, всего три или четыре комнатки, где-нибудь в Латинском квартале, где он ко мне присоединится, как только сможет.
— Потому что он не свободен? — едва отважилась спросить Жизель.
— Он как раз подает на развод, — весело ответила Ивонна, как будто это было самое естественное в мире положение вещей. — Его жена — сущая мегера, ее интересуют только деньги…
«Ну разумеется», — подумала Жизель, перестав слушать банальности сестры. И включилась только когда Ивонна настойчиво повторила несколько раз: «сегодня вечером, сегодня вечером».
— Сегодня вечером я решила сообщить обо всем Жаку, но его неожиданно вызвали в больницу. В этом он весь, — с горечью добавила она.
— Может быть, это несколько непредусмотрительно — сжигать все мосты, — осторожно начала Жизель. — Почему бы не сказать ему, что тебе нужно время, чтобы подумать? Почему бы не попробовать расстаться на некоторое время и решить, как быть с детьми? Подождать…
— Я должна была бы догадаться, что ты ничего не поймешь, мадемуазель Осторожность, — вспылила Ивонна. — Ты слишком боязлива, моя бедная Жизель. Я сообщаю тебе, что встретила мужчину своей жизни, а ты предлагаешь мне подождать. Подождать чего?
— Пока ситуация не прояснится, — просто сказала Жизель.
— Но и так же все ясно, предельно ясно, — парировала Ивонна, нетерпеливо тряхнув светлыми волосами. — Я его люблю, он меня любит, мы хотим жить вместе… Конечно, мы должны быть осторожны, чтобы не спугнуть его пациентов. Он довольно известен среди психиатров. Он опубликовал несколько очень спорных вещей, поэтому не может позволить себе быть уязвимым в личной жизни.
— Как его зовут? — Ужасное подозрение охватило Жизель.
— Селим, Селим Малик, — с обожанием произнесла Ивонна.
Она приняла ошеломленное молчание сестры за осуждение и тут же раздраженно добавила:
— Он из ливанских христиан, если тебе это интересно. Работает психиатром в больнице Святой Анны. Он вегетарианец и, как и ты, обожает Корелли.
— Сейчас же останови машину, — еле выговорила Жизель, охваченная непреодолимым приступом тошноты.
— Должна тебе заметить, что сейчас самое время заболеть, раз в жизни, когда ты мне понадобилась! — взорвалась Ивонна без тени сочувствия.
Остальное Жизель помнила как в тумане. Дорога от Шартрадо Парижа показалась ей бесконечной, а на моральную поддержку и материнскую заботу, которых требовала от нее Ивонна, она оказалась неспособна. Она уже не помнила, какими уловками ей удалось добиться от сестры обещания вернуться домой, ничего не предпринимать и ничего никому не рассказывать до конца недели.
С улицы Плант, где ее высадила Ивонна, Жизель взяла такси до улицы Сент-Ансельм и крадучись, будто воровка, проникла в квартиру Аделины, открыла сейф похищенным ключиком и между двумя приступами тошноты забрала принадлежавшие ей пятнадцать тетрадей.
Измученная воспоминаниями об этой ужасной ночи, она заснула на удобной кровати в номере 25 в гостинице «Старая мельница». Ей снилось, что она стоит внизу лестницы и доносящийся со второго этажа смех и итальянская музыка будто приглашают ее подняться.
