Эстель Монбрен - Убийство в доме тетушки Леонии
Когда старый гид собирался вежливо попросить болтавших в углу Жизель Дамбер, Гийома Вердайана и Филиппа Дефоржа дать ему возможность завершить экскурсию, он заметил подошедшую к ним высокую незнакомку, появившуюся как из-под земли. Она представилась инспектором полиции. Далее он услышал, как она пригласила французского профессора в жандармерию, а остальных просила оставаться в распоряжении полиции и никуда не отлучаться из «Старой мельницы». Он облегченно вздохнул при мысли о том, что дом наконец-то вновь обретет спокойствие, достоинство и святость, которые и не должны были бы его покидать, вполуха слушая, как Жизель Дамбер принимает предложение Филиппа Дефоржа подвезти ее до гостиницы. Эти двое никогда не вызывали у него доверия, к тому же он не имел ни малейшего желания задерживаться в одном доме с опасным(и) преступником(ами)!
«Пежо» Филиппа Дефоржа было куда менее роскошным, чем «рено» профессора Вердайана, покинувшего их в самом мрачном расположении духа, но Жизель чувствовала себя в куда большей безопасности. Несколько километров от дома до гостиницы они проехали полнейшем молчании. Филипп Дефорж явно был поглощен процессом ведения машины. На нем были спортивные перчатки, совершенно не гармонировавшие со всем его обликом. Аделина часто говорила о нем снисходительно, иногда даже презрительно, но Жизель всегда считала его старомодно галантным и слишком уж безропотным. Несколько раз она случайно присутствовала при безобразных сценах, которые предпочла бы забыть. Будучи прустоведом, она прекрасно понимала, почему он позволяет себя унижать: в любви тот, кто любит, всегда проигрывает, а этот немолодой уже господин любил Аделину до самозабвения. «Все мы немножко Сваны», — подумала она. Из чувства сострадания к человеку, разом потерявшему все, она согласилась остаться поболтать с ним, вместо того чтобы прямиком подняться к себе в номер.
«Старая мельница» гордилась своим чайным салоном, где предлагался богатый выбор домашних пирожных — жирные слоеные пирожки, эклеры с кофейным и сливочным кремом, «наполеоны», фруктовые тарталетки, — чтобы заесть сухие листья из Китая, Индии, России, в небольшом количестве кипятка волшебным образом превращавшиеся в бодрящий напиток.
— Аделина прекрасно заваривала чай, — вздохнул Филипп Дефорж, взмахом руки, все еще затянутой в перчатку, отказываясь от пирожных, предложенных официанткой.
— Действительно, это был один из ее талантов, — искренне ответила Жизель.
— Что вы будете теперь делать, мадемуазель Дамбер? — с участием спросил он. Это ее немного удивило, ведь никогда раньше он не проявлял к ее персоне особого интереса.
— Я еще точно не знаю, но хочу как можно быстрее защитить диссертацию.
— У Вердайана? У него репутация человека, который… как бы это сказать… пользуется работами своих аспирантов.
— Моей ему не удастся воспользоваться. — Жизель вложила в свой ответ чуть больше горечи, чем собиралась, и поднесла чашку ко рту.
— Мадемуазель Дамбер, я должен вам сказать, что я знаю… насчет тетрадей, — сообщил он, склоняясь к ней и ставя чашку на блюдце. Его рука была покрыта отвратительными красными пятнами.
От неожиданности Жизель резко отпрянула и опрокинула содержимое своей чашки на юбку.
— Извините, — пробормотала она, поднимаясь и направляясь в сторону туалета, скорее затем, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию, чем исправить материальный ущерб.
Когда она вернулась, пятна практически не было видно, и решение было принято — она выложит ему всю грязную правду о том, жертвой какого ужасного мошенничества она стала, и о пакте, заключенном ею со своим научным руководителем.
Профессор Вердайан, когда его ввели в комнату, где допрашивали предыдущих свидетелей, был бледен от ярости. Никому не позволено безнаказанно заставлять ждать выдающегося университетского профессора, и он уже мысленно составил несколько черновиков негодующих писем, которые собирался отправить в министерство юстиции в самое ближайшее время. Этот комиссаришка и его нелепая ассистентка еще получат по заслугам. Однако в глубине души он сознавал, что его ярость, направленная на других, на самом деле скрывает иное, гораздо менее благовидное чувство: страх. Гийом Вердайан боялся узнать, что, невзирая на достигнутое соглашение и его угрозы, Жизель Дамбер все рассказала.
— Присаживайтесь, господин профессор, — любезно предложил комиссар Фушру.
— Поздновато вы со своей вежливостью, — ответил профессор. — Вы представляете, сколько времени я потерял по вашей милости?
— То время, пока мы опрашивали других свидетелей. Мы приносим свои извинения… Позвольте, однако, вернуться к частному вопросу. Вы заявили, что первым покинули мадам Бертран-Вердон позавчера вечером после ужина. Вы будете на этом настаивать?
— Первым, вторым… Какая разница? — нетерпеливо взвился Гийом Вердайан.
— Какая разница? — повторил комиссар, не повышая голоса. — Ну, скажем… разница между возможным обвинением в убийстве и простым допросом свидетеля, готового сотрудничать со следствием. Вам выбирать.
Удар попал в цель. Гийом Вердайан машинально начал шарить по карманам в поисках сигарет, но под укоряющим взглядом инспектора Джемани отказался от этой затеи и произнес:
— Я ушел третьим. Сначала вышел виконт де Шарей, за ним Патрик Рейнсфорд.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно.
— И вы не видели мадемуазель Дамбер?
«О, вот и ловушка», — подумал профессор. И притворился невинной овечкой.
— Мадемуазель Дамбер? Конечно, нет. Она не присутствовала на ужине. Какого черта я должен был ее видеть? Она при вас договорилась со мной о встрече на следующий день…
— Она рассказала нам… — осторожно начал комиссар.
— О своей диссертации, — неожиданно закончила Лейла Джемани.
Эти простые слова произвели на заслуженного университетского профессора потрясающий эффект. Плечи бессильно опустились, руки мелко задрожали, а маска надменности, которую ему по сю пору удавалось удерживать, сменилась взглядом побитой собаки.
— Так вы в курсе, — пробормотала жертва своих собственных страхов.
— Да, мы в курсе, — серьезно подтвердил Жан-Пьер Фушру, не имея ни малейшего представления, о чем идет речь, и избегая встречаться взглядом с Лейлой Джемани. — Однако мы бы хотели услышать вашу версию. Дать вам возможность объясниться.
— Не знаю, с чего начать, — вздохнул Гийом Вердайан. — Я полагаю, все началось в тот день, когда мадам Бертран-Вердон сообщила мне, что она нашла тетради 1905 года…
Он остановился на мгновение, и Жан-Пьер Фушру с Лейлой Джемани согласно кивнули, будто прекрасно понимали, о чем это он.
— Вы понимаете, что эта… находка сводила на нет мое издание полного собрания сочинений Марселя Пруста как раз в тот момент, когда… короче, в критический для всего прустоведения момент.
Жан-Пьер Фушру и Лейла Джемани снова согласились, понимая, что критическим момент был не для всего прустоведения, а для отдельно взятого прустоведа.
— Мадам Бертран-Вердон предложила мне… компромисс. — Это слово он произнес одними губами. — Она предложила мне свои услуги соиздателя. Но должен признаться, что даже до того, как я узнал, кому на самом деле принадлежат эти тетради, такой вариант мне не очень нравился. Я всегда считал, что издание должно быть делом одного человека, если он желает сохранить единство концепции. — Даже под угрозой тюрьмы профессор не мог не оседлать своего любимого конька. — В общем, я пытался разубедить мадам Бертран-Вердон, заставить ее понять нецелесообразность отсроченной и совместной публикации. Но она ничего не желала слышать и хотела объявить об этом как о деле решенном на конференции…
Он перехватил взгляд, которым обменялись в этот момент комиссар и инспектор, и нимало не ошибся в его трактовке.
— Вы, конечно, можете подумать, что это разногласие между нами стало для меня серьезным мотивом, чтобы желать ее смерти, но я нашел другой способ, который заставил бы мадам Бертран-Вердон навсегда отказаться от своих издательских претензий, — продолжал он, сам себе удивляясь — с такой легкостью лилась его речь. — Совершенно случайно на прошлой неделе я был приглашен на ужин, там же был критик Макс Браше-Леже. Мы оба сильно выпили, и он развеселился, если можно так выразиться. За десертом он, между прочим, рассказывал, что учился в школе вместе с Аделиной Бертран-Вердон и был хорошо знаком с ее мужем. Для меня было потрясением узнать, что она уже побыла замужем и за гм… приятелем Браше-Леже. Вы представляете, какое впечатление это сообщение может произвести на кого-нибудь вроде виконта де Шарея?
— Представляю, — кивнул комиссар Фушру, прекрасно знавший эту вариацию на тему «политый поливальщик». — А вы сообщили мадам Бертран-Вердон о своем… открытии?
