Тимоти Уилльямз - Черный август
– Меренды? – закричал вдруг Тротти. – Бога ради, не говори мне о Меренде. Меренда, Меренда, Меренда. Меня тошнит, когда я слышу о Меренде.
В маленьком кабинете неожиданно стало очень тихо.
– Сам знаешь, куда твоего Меренду лучше засунуть.
ГуставоИх дожидался молодой человек.
Кабинет у Майокки был чистым и очень удобным. Над рабочим столом висели размеченные разноцветными булавками карты города и Ломбардии. Вдоль одной стены стояли шкафы с выдвижными ящиками для бумаг. Ни одного из тех пухлых светло-коричневых досье, которые, казалось, сверху донизу заполонили всю квестуру, и в помине не было. На письменном столе – лампа, телефон (электронный, с кнопками, не требовавший подключения к коммутатору), распятие и хрустальная пепельница без малейших следов пепла.
В горшке – дифенбахия, пронизанная лучами закатного солнца.
– Вот копия предсмертного письма, которое мы нашли у реки. – Майокки указал на кресло, и Тротти сел.
– «Чувства – не старые надоевшие игрушки, их не выбросить…» – прочитал Тротти. – Почерк детский, явно женский. Пара грамматических ошибок. – Он бросил фотокопию на стол, на котором не было ни пылинки. – Подпись – «Снупи».
– А этого синьора, – Густаво Майокки кивнул в сторону молодого человека, – зовут Лука Понтевико. Я решил, что он может помочь нам – мне и вам, комиссар Тротти, – в нашем расследовании.
Молодой человек сидел напротив полицейских. На его красивом лице отражалось напряжение. Темные волосы, блестевшие в теплом желтом свете заката, нежная кожа и чернота быстро растущей щетины. Карие глаза за густыми ресницами.
Правильные черты лица, иронично изогнутые брови. Сильно впалые щеки. На нем были белая майка и потертые джинсы.
Загорелые мускулистые руки казались еще темнее от поросли черных волос; сильные кисти, чистые ногти. На правом предплечье – маленькая татуировка в армейском духе. В подвернутый рукав майки засунута пачка сигарет.
Приоткрыв рот, он жевал резинку, медленно двигая своими крепкими молодыми челюстями.
На нем были американские ковбойские ботинки; он сидел, закинув ногу на ногу, так что Тротти мог разглядеть сносившийся каблук одного ботинка.
– Комиссар Тротти координирует расследование обстоятельств смерти Беатриче… – сказал Майокки, обращаясь к молодому человеку. – Женщины, с которой у вас, по вашему же собственному признанию, были близкие отношения. – Майокки помолчал. – Снупи – та самая женщина, которую убили.
– Она правда мертва? – Темные влажные глаза обратились на Тротти.
– Результатов вскрытия у нас пока нет, – сказал Тротти.
– Вы бы не хотели взглянуть на тело?
– На мертвое?
– На женщину, ставшую жертвой убийства. – Майокки достал из кармана перочинный ножик и стал чистить трубку.
Черные кусочки спекшегося пепла он стряхивал в горшок с дифенбахией.
– Как она могла быть мертвой и оставить у реки свои вещи? – Лука завертел головой. – Такого быть не может.
– Кому-то, наверное, было нужно, чтобы мы считали ее живой.
– Да зачем? – Брови изогнулись дугой.
– Может быть, вы и ответите на этот вопрос, синьор Понтевико?
– Ничего я ответить вам не могу. Я все уже рассказал. Больше нечего. – Он помолчал. – Вы думаете, это я ее убил?
– Вы вполне могли быть заинтересованы в ее смерти, – сказал Тротти.
– Заинтересован? Да я эту женщину едва знал.
– Достаточно хорошо, чтобы лечь с ней в постель.
Бледное лицо чуть расслабилось; промелькнула тень самодовольной улыбки:
– Я ее в постель не тащил. Исключительно ее инициатива. Мы толком и не потанцевали – в ночном клубе в Редавалле, – и десяти минут не протанцевали, а она уже полезла ко мне в штаны.
– И вы это восприняли как должное? Вы едва познакомились с женщиной – и уже через несколько минут она вам делает непристойные предложения?
– Со мной такое и раньше бывало.
– Счастливый человек, – сказал Майокки.
– На самом-то деле это трудно. Чтобы научиться снимать порядочных женщин, нужно много попотеть. Целая наука. А когда опыт есть, можно снять какую хочешь.
– И какую бы вы хотели?
С ложной скромностью Лука пожал плечами.
– Итак, потом вы с ней трахались? – спросил Тротти.
– Она сама этого хотела. – Уголки губ у Луки дернулись вверх. Он вытащил из складок рукава пачку сигарет и прикурил одну от американской зажигалки. Жвачка так и осталась во рту. Глаза косили на тлеющий кончик сигареты, с которого поднималась струйка дыма. – Женщинам секс нужен не меньше, чем нам.
– До вас хотя бы дошло, что она намного вас старше?
– А как же.
– И это вас не смутило?
– Женщины – что автомобили, им нужно, чтобы на них ездили. Из тридцатипятилетней модели можно выжать больше, чем из восемнадцатилетней. Молодые как допотопные тачки, их нужно слишком долго отлаживать. И они все капризные. Трудно поддерживать стабильную крейсерскую скорость. С женщинами постарше гораздо легче: они знают, что секс им нужен. И они достаточно честно признают, что он им нравится. – Широкие плечи под майкой дернулись, чувственные губы насмешливо растянулись. – Я ей делал одолжение. Откровенно говоря, я ее и не хотел совсем. Бог мой, я же знал, что ей за сорок пять. С такими сиськами там такой километраж был…
– Вам она нравилась?
– Нравилась? Жениться я на ней не собирался. Хорошенькой ее при всем желании нельзя было назвать, а умела ли она шить и готовить, я не знаю.
– Вы рассуждаете весьма профессионально, – заметил Тротти.
– Профессионально? Я немного увлекаюсь автогонками – ралли и тому подобное. Участвовал даже в нескольких заездах в Монце. – Зажав сигарету между большим и указательным пальцами, он вынул ее изо рта и выпустил дым. – Слушайте, она была что надо. Не Орнелла Мути, конечно. Но что надо. Приятная компания. С ней было забавно. Поначалу она казалась такой веселой.
– Где это было?
– В Редавалле. В субботу, в конце июля.
Майокки посмотрел на стенной календарь.
– Двадцать первого?
– Родители только-только уехали на море. Они уехали восемнадцатого.
– Сколько вам лет, синьор Понтевико?
– Двадцать семь.
– А кем вы работаете?
Он дернул плечами:
– Помогаю отцу.
– В чем?
– Мы выращиваем цыплят, потом их экспортируем, в основном на Ближний Восток.
Тротти записал что-то на клочке бумаги:
– Вы сказали, что синьорина Беллони была очень веселой?
– Мне показалось, что Беатриче – она ведь так назвалась – сидит на каких-то таблетках. На психостимуляторах. Она всегда была какой-то нервной. И любила нашептывать мне на ухо всякие непристойности.
Майокки разжег трубку:
– Какие, например?
Лука посмотрел на Тротти и сказал:
– И она никогда не давала мне заплатить за выпивку…
– У нее были деньги?
– Вот еще одна разница между девчонками и женщинами в летах. Молодые всегда норовят что-то получить взамен – так или иначе, а ты должен платить. Ничего задаром.
– У Беллони были деньги?
– Куча. – Он покачал головой и присвистнул. – Она даже мне хотела всучить.
– И вы приняли?
– Любовник-латинец. – Его левая рука теребила золотое распятие на шее. – Синьор комиссар, я – любовник-латинец. – Он снова пожал плечами. – Вы, может быть, любите рыбалку или футбол, а ваш приятель любит курить трубку. У нас у всех есть маленькое хобби. Я – любовник. Ничего плохого в этом нет. Думаете, женщинам не нужен секс? Думаете, он им не нравится?
Плечи у Тротти вздрогнули:
– Я давно уже не в курсе дела.
– Я не сутенер, если вы это имели в виду. За деньги я этим не занимаюсь.
– Почему вы с ней спали?
– А почему бы и нет?
– Почему?
– Я же вам сказал – это мое хобби. Даже больше – это моя работа. Вы – полицейский, а я – любовник. – Он самодовольно дернул плечами. – Пользуясь вашим же выражением, – профессионал.
– А не боитесь что-нибудь подцепить?
Лука достал из бокового кармана джинсов небольшой пластиковый пакетик:
– Моя броня. Я ведь принимаю предохранительные меры, комиссар. Как, наверное, и вам на вашей работе иногда приходится надевать пуленепробиваемый жилет. – Он осклабился. – Мы, профессионалы, знаем, что такое риск. И идем на него подготовленными.
ЛожьЧелюсти жевать перестали. Рот открылся, на треугольном языке лежал круглый шарик розовой жвачки.
– Вы думаете, я вру?
– Я этого не говорил, синьор Понтевико.
– Я вру?
Тротти вынул из пакетика очередной леденец.
– Вы о чем-то умалчиваете. Сокрытие правды.
Лука опять стал жевать и принялся теребить распятие на шее.
– Вы были ее любовником. Вы были любовником Снупи. Кто-то – она сама или какая-нибудь ее приятельница – звонит по телефону 113 и сообщает, что Снупи собирается совершить самоубийство. Из-за любви. Из-за неразделенной любви к вам.
