Софи Ханна - Домашняя готика
запись 4 из 9 (с жесткого диска ноутбука «Тошиба»,
найденного по адресу: Корн-Милл-хаус,
Касл-парк, Спиллинг, RY290LE)
29 апреля 2006, 11 вечера
В новостях сегодня показали «сюжет» про двух маленьких мальчиков из Руанды. Их родителей убили в межплеменной войне несколько лет назад. Мальчикам было по семь-восемь лет, но они работали в шахте, занимаясь тяжелым физическим трудом, чтобы выжить. В отличие от нас, избалованных людей Запада, у них не бывало выходных. В новости они попали, потому что наконец-то (возможно, благодаря какой-нибудь благотворительной организации, – я пропустила часть репортажа из-за маминого звонка) могут бросить работу и пойти в открывшуюся рядом школу. Репортер Би-би-си спрашивал, что сами они об этом думают, и оба ответили, что рады: оба жаждут учиться и благодарны за возможность, которой, они думали, у них никогда не будет.
Пока Марк бубнил рядом со мной все положенные слова: как грустно, как шокирующе, как воодушевляет, – я думала про себя: «Да, но взгляни, какие они зрелые и цивилизованные. Конечно, мы должны их пожалеть, но при этом и восхититься, ведь это мудрые, вежливые, восприимчивые юные мужчины. Достаточно посмотреть на них, чтобы понять, каким удовольствием будет их учить». Как не изумиться глубине пропасти, разделяющей этих приятных, вежливых мальчиков и детей, с которыми я провела день, – мою собственную дочь и Уну О’Хара. Если кому и пошла бы на пользу пара недель работы в шахте где-нибудь в Руанде… Знаю, что думать так очень плохо, но я так думаю и не собираюсь лукавить.
Итак, сегодняшний день, суббота. Мы с Корди у нее дома, стараемся уговорить детей поесть. Сосиски с пюре, любимое их блюдо. Но Уна не собирается есть, потому что в пюре угодила капелька кетчупа, а Люси – потому что сосиски порезаны на кусочки, а не лежат целиком на краешке тарелки. Когда наконец сложные переговоры завершились и стороны согласились на определенные компромиссы, еда уже остыла. Уна ноет: «Мы не можем есть, мама. Все холодное».
Корди явно была задета, но промолчала. Ее представление о дисциплине: иди-ко-мне-сладенькая-иди-скорее-обниму. Назови Уна королеву Англии мерзкой шлюхой, и Корди кинулась бы восхищаться ее «демократическим настроем» и уверенным владением разговорным языком.
Она выбросила остывшие сосиски и сварила еще. Если бы двум достойным мальчикам из Руанды предложили пообедать сосисками, они бы вмиг очистили тарелки и предложили помыть посуду – без вопросов.
Позже, когда Корди наверху пыталась разрешить проблему с нарядами, поскольку Уна не позволяла Люси надеть одно из своих розовых платьиц с оборками, я обдумала наказание. Ни одному ребенку не должно сходить с рук подобное обращение с матерью. Я прокралась в гостиную и взяла со стойки диск с фильмом «Энни»[10]. Любовь к «Энни» распространилась среди девочек в классе Люси точно лесной пожар. С души воротит, до чего они прониклись, будто и впрямь в состоянии отождествить себя с детишками, что гниют в приюте. Безумие началось с Люси, как ни стыдно мне в этом признаваться. Это промах моей мамочки, она купила Люси этот диск. Я подумала, что будет вполне уместно уничтожить диск Уны. В итоге я принесла диск домой, заперлась в ванной и набросилась на него с маленьким ножом, которым обычно рублю чеснок. Я ощутила слабый укол чувства вины, когда поняла, что уничтожаю и миссис Хэнниган – единственный симпатичный мне персонаж фильма. И в знак уважения я вполголоса принялась напевать ее песню:
Крохотные щечки, крохотные зубки.
Крохотное все до тошноты.
Ах, свернуть бы крохотную шейку.
О чем мечтают все, в том числе – и ты.
Гениальные слова. Каждый раз, когда приходится смотреть фильм вместе с Люси, молюсь, чтобы миссис Хэнниган зашла чуть дальше – подожгла бы приют и спалила этих омерзительных поющих и танцующих сироток к чертям собачьим.
Я почти решилась украсть и уничтожить коллекцию дисков с «Сайнфилдом»[11] Корди, когда она призналась мне, что беременна.
– Чистая случайность, но мы ужас как рады, – сказала она.
С новым бойфрендом она встречалась всего несколько недель. Они с Дермотом все еще живут в одном доме, хотя и спят в разных кроватях. Последнее, что я слышала, – они стараются как-то все наладить.
Я понимающе улыбнулась, хотя на самом деле внутри так и поднялась ярость.
– «Мы»? – спросила я. – В смысле, вы с Дермотом или вы с новым мужиком? Или все трое?
Ее лицо сморщилось.
– Это была случайность! – выпалила она.
Случайность! И как именно эта случайность случилась? Вот что мне хотелось бы знать. Член местного клуба любителей стрельбы из лука выпустил стрелу, которая случайно пробила презерватив нового любовника? Хищная птица спикировала и своим острым клювом выхватила спираль у зазевавшейся Корди? Нет, разумеется. Если решаешь не предохраняться и залетаешь – это не случайность; это значит, ты искренне пытаешься забеременеть, но так, чтобы все выглядело случайностью.
«Знаешь, дорогая, – готова была я сказать. – Не хотеть второго ребенка – это значит всегда, без исключений, использовать экстратолстые „дюрексы“, а для надежности каждое утро закидываться таблеткой по двадцать пять фунтов штука – в качестве дополнительной страховки».
Я никогда никому не признавалась и, возможно, никогда не признаюсь (если только не захочется разозлить маму сильней обычного), но, похоже, я подсела на «Левонел», как некоторые подсаживаются на обезболивающие. Мои гормоны наверняка контужены на много лет вперед, но мне все равно. Считайте это «жертвой во имя высшего блага», то бишь бездетности.
И дело не только в профилактике беременности – Господь свидетель, я подвергаю строжайшей проверке каждый презерватив, прежде чем подпустить Марка к себе. Я знаю, что мне не нужен «Левонел». Знаю, что можно найти гораздо более дешевое противозачаточное и сберечь целое состояние, но это не принесет мне такого удовлетворения, не утолит психологическую жажду. Платить по двадцать пять фунтов, лгать одному фармацевту за другим, выслушивать их серьезные наставления о возможной тошноте и прочих «побочных эффектах» – важный для меня ритуал. Каждый раз, передавая деньги фармацевту, я словно плачу вступительный взнос в единственный в мире клуб, членство в котором меня интересует.
Я частенько думаю, что надо бы вызваться добровольно (хотя времени на это у меня нет) консультировать бездетных женщин. Их несчастье, судя по тому, что я видела, кажется неподдельным, и никому не приходит в голову ничего, кроме эмоциональной поддержки или прочего сочувствия. Дайте мне час, максимум два, и я смогу убедить их, что на самом деле им крупно повезло. Говорил ли им кто-нибудь, например, что для матери с детьми находиться рядом с бездетной женщиной – худшая из пыток? Это как побывать на лучшей в мире вечеринке, где тебе приходится стоять на стуле посреди комнаты с петлей на шее и с руками, связанными за спиной. Все вокруг хлещут шампанское и чудесно проводят время. Ты видишь, как они веселятся, чувствуешь запах их веселья, его вкус, можешь даже попробовать немного поразвлечься сама, но только пока сохраняешь равновесие. Пока кто-нибудь не выбьет стул у тебя из-под ног.
8.08.07
Саймон остановился на середине узкой винтовой лестницы, гадая, кому пришло в голову, что подобная конструкция пригодна для человеческих существ, и тут столкнулся с профессором Китом Харбардом.
– Саймон Уотерхаус! – расплылся в улыбке Харбард. – Только не говорите, что вы на обед к Джону. Он об этом не упоминал.
От профессора исходил густой, плотный запах красного вина, расползавшийся вдоль всей темной, плотно зажатой каменными стенами лестницы.
Ответа у Саймона не нашлось. Лестница, предназначенная, очевидно, для карликов, вела только в кабинет профессора Джонатана Хэя.
Харбард пожевал губами, обдумывая возможные объяснения.
– Вы консультируете Джона?
– Я хочу спросить его кое о чем.
«Я», не «мы»: Саймон старался избегать прямой лжи. Он не мог попросить Харбарда не рассказывать о его визите Комботекре или Прусту. Дерьмо. По крайней мере, он не отпрашивался по болезни. Реакция Чарли на его предложение развеяла иллюзии по поводу того, что может сойти ему с рук, а что нет. Если бы она сказала «да», сегодня он чувствовал бы себя таким же неуязвимым, как вчера. Сегодня утром он не собирался рисковать. Он позвонил профессору Хэю и спросил, можно ли приехать позже запланированного, после дежурства. Хэй сказал:
– Зовите меня Джонатан. – А откашлявшись, добавил: – Простите. Это вовсе не обязательно. Вы можете звать меня профессор Хэй, если хотите. Вернее, можете звать меня Джонатаном, если хотите.
Саймон, который к тому моменту решил вовсе не называть его по имени, окончательно смутился.
Хэй пригласил Саймона остаться на ужин в Уивелл-колледже. Почему-то Саймон не смог отказаться. И что теперь делать? Мать оказала ему медвежью услугу, годами вбивая в голову, что есть следует только в семейном кругу. Впрочем, Хэй не в курсе психологических проблем Саймона, и это должно было несколько упростить ситуацию.
