Маргарет Миллар - Кто-то в моей могиле
— Присаживайтесь, мистер Пината. Чарли Олстон позвонил и сказал, что вы хотите меня кое о чем расспросить.
— Совершенно верно.
— И о чем же?
— Вы, может, помните Карлоса Камиллу?
— Как же, конечно. — Фондеро закончил свое занятие и поставил пустую лейку на подоконник. — Камилла был, так сказать, моим гостем примерно месяц. Вы ведь знаете, у города нет своего морга, а тело Камиллы нужно было где-то хранить, пока не закончится расследование того, откуда взялись деньги, обнаруженные у трупа. Из расследования так ничего и не вышло, и он был похоронен.
— Кто-нибудь присутствовал на его похоронах?
— Священник и моя жена.
— Ваша жена?
Фондеро опустился на стул, казавшийся слишком хрупким, чтобы удержать его тело.
— Бетти не хотела, чтобы его похоронили без человека, оплакивающего его душу, так что она выступила в качестве замены. Как бы то ни было, это вовсе не казалось игрой. Может быть, из-за трагических обстоятельств его кончины, может, из-за того, что его тело слишком долго находилось под нашей крышей, но мысль о Камилле проникла нам в сердца. Мы все же надеялись, что кто-нибудь появится и заберет тело. Никто так и не появился, но Бетти просто не могла поверить, что у Камиллы не было никого, кто бы любил его. Она настояла на том, чтобы деньги его были истрачены не на дорогой гроб, а на внушительный памятник. Она свято верила, настанет день, когда на могиле Камиллы наконец появится оплакивающий его человек, и хотела, чтобы могила была видна издалека. Насколько я помню, памятник выглядит именно так.
— Совершенно верно, — подтвердил Пината. «И скорбящая душа пришла на могилу, — подумал он. — Только был это чужой человек, Дэйзи».
— Вы ведь детектив, мистер Пината?
— По крайней мере так написано в моей лицензии.
— Тогда, возможно, у вас есть своя версия по поводу того, где Камилла взял эти две тысячи.
— Скорее всего, обычное ограбление.
— Полиция так и не смогла это доказать, — заметил Фондеро, вытаскивая из кармана золотой портсигар. — Не хотите ли сигарету? Нет? Завидую вам. Хотел бы и я бросить. С того момента, как пошли эти статьи про рак легких, кое-кто из наших острословов принялись называть сигареты «Фондеро». Что ж, тоже своего рода реклама.
— А как вы думаете, где Камилла взял эти деньги?
— Я склонен поверить, что они достались ему честным путем. Может, он их копил, может, ему вернули старый долг. Последнее кажется более логичным. Он умирал и, должно быть, прекрасно знал, в каком он состоянии, понимал, как важно забрать принадлежащие ему деньги, чтобы оплатить собственные похороны. Это объясняет его появление в нашем городке — человек, который был должен ему деньги, жил здесь. Или живет.
— Звучит довольно убедительно, — признался Пината, — если не считать одного. В газете писали, что полиция обратилась с просьбой отозваться тех, кто знал Камиллу. Никто не пришел.
— Никто не появился лично. Но неделю или что-то около того спустя, после того как Камиллу привезли сюда, раздался странный телефонный звонок. Я сообщил о нем полиции, и они решили, в то время и мне так казалось, что звонил кто-то помешанный на почве религии.
При этом на лице Фондеро появилось странное выражение изумления и раздражения. Он наклонился вперед и пояснил:
— Если вы хотите узнать каждого из местных придурков, немедленно откройте заведение наподобие моего. В день Всех Святых звонят дети, на Рождество и Пасху — помешанные на религии. В сентябре развлекаются только что приступившие к учебе в колледжах. И любой месяц хорош для сексуальных извращений с самыми бесстыдными гипотезами о том, что происходит у меня в морге. По поводу Камиллы мне позвонили перед самым Рождеством, как раз тогда, когда звонят свихнувшиеся фанатики.
— А кто звонил, мужчина или женщина?
— Женщина. В основном женщины и звонят в таких ситуациях.
— А какой у нее был голос?
— Насколько я помню, во всех отношениях средний. Средней высоты, относительно образованный, с определенной культурой.
— Акцента не было?
— Нисколько.
— Могла это быть женщина, скажем, лет тридцати?
— Возможно, но я сомневаюсь.
— Что именно она хотела?
— Конечно, после всех этих лет точных слов ее я не помню. Суть ее звонка сводилась к тому, что Камилла был добрым католиком и его должны похоронить в освященной земле. Я заметил, что в организации таких похорон могут быть определенные сложности — нет никаких свидетельств, что Камилла умер как добропорядочный христианин. Она заявила, что Камилла выполнил все условия, необходимые для того, чтобы быть похороненным в освященной земле. Затем она повесила трубку. Если не считать того высочайшего самообладания, которое она продемонстрировала в разговоре, это был обычный звонок полностью слетевшего с колес сумасшедшего. По крайней мере так мне тогда казалось.
— Камилла похоронен на протестантском кладбище, — заметил Пината.
— Мы обговорили этот вопрос с приходским священником. Другого выхода просто не было.
— Эта женщина ничего не говорила о деньгах?
— Нет.
— А о том, как он умер?
— У меня сложилось впечатление, — тщательно подбирая слова, ответил Фондеро, — судя по ее настоятельному повторению слов о Камилле как о хорошем католике, что она не верила в его самоубийство.
— А вы?
— Эксперты сказали, что это самоубийство.
— Готов поспорить, за все те годы, которые вы занимаетесь своим делом, вы и сами стали большим специалистом.
— Просто у меня есть опыт.
— И каково же ваше собственное мнение?
За окном сын Фондеро громко и не слишком правильно стал насвистывать «Возьми меня с собою на игру».
— Я очень тесно связан с полицией и следственным управлением города, — пояснил Фондеро. — Если у меня будет мнение, противоположное их точке зрения, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Тем не менее вы с ними не согласны?
— Не для записи.
— Годится. Я ни с кем не собираюсь делиться.
Фондеро прошел к окну, затем вернулся на место и пристально взглянул на Пинату:
— Вы случайно не помните содержание оставленной им записки?
— Конечно. «Этого достаточно, чтобы оплатить мой путь на небо, грязные крысы. Родился слишком рано, в 1907. Умер слишком поздно, в 1955».
Сегодня всем кажется, что это посмертная записка. Может, так оно и было. Но точно так же это могло быть и послание человека, который знал, что вот-вот умрет. Могло такое быть?
— Пожалуй, — согласился Пината. — Подобная мысль никогда не приходила мне в голову.
— Мне тоже, до того момента, пока я собственноручно не провел исследование тела. Я увидел перед собой тело старого человека — преждевременно состарившегося, если принять за дату его рождения тот год, который он назвал, а я думаю, что в предсмертные свои часы он не стал бы врать. Налицо были разрушительные процессы внутри организма: циррозная печень, заметное известкование кровеносных сосудов, кроме того, он страдал от эмфиземы легких и долгие годы развивавшегося артрита суставов. Последнее особенно меня заинтересовало. Руки Камиллы были страшно распухшими и деформированными. Я очень сильно сомневаюсь, что он мог твердо держать в руках нож, дабы нанести себе смертельную рану. Может, он и смог это сделать, только я в этом сильно сомневаюсь.
— А вы высказали свое мнение властям?
— Я сказал об этом лейтенанту Кирби. Мои слова отнюдь не привели его в восторг. Он сообщил мне, что посмертная записка самоубийцы является куда более весомым свидетельством, нежели мнение специалиста. Хотя у меня нет диплома патологоанатома, я вряд ли после четверти века в похоронном деле могу согласиться с тем, что я не специалист. Тем не менее в словах Кирби была своя правда: мнение не является доказательством. Полицию вердикт о самоубийстве вполне устраивал, следователя тоже. Если у Камиллы и были друзья, которых это решение не удовлетворило, они никоим образом не высказали своего недовольства. Вы ведь детектив. Каково ваше мнение?
— Я был бы склонен согласиться с Кирби, — тщательно подбирая слова, ответил Пината, — если учесть имеющиеся факты. У Камиллы были все основания для самоубийства. Он написал пусть не посмертную, но прощальную записку. Он оставил деньги на похороны. Пущенный в дело нож был его собственным, на нем его инициалы. Перед лицом всего этого я не слишком готов опереться на ваше мнение, что руки Камиллы были слишком изуродованы болезнью, чтобы удерживать нож. Но конечно же, у меня нет никакого опыта знакомства с артритом.
— А у меня есть.
Фондеро наклонился вперед и показал Пинате свою левую руку, так, словно протягивал ему образец из собственной лаборатории. Пината разглядел то, чего он не заметил раньше, — костяшки пальцев Фондеро были страшно распухшими, а сами пальцы скрючены и напоминали лапу огромной птицы.
