Камилла Лэкберг - Железный крест
— Франц Рингхольм? — Патрик перестал мешать в кастрюле.
— Да, так его и звали. Франц Рингхольм. А что? Ты с ним знаком?
Эрика посмотрела на мужа с любопытством, но он только пожал плечами.
— А еще что она рассказывала? Она как-то общалась с Эриком или Францем в последнее время? Или с Акселем?
— Не думаю… Странно, мне кажется, никто из них не встречался друг с другом. Но я, конечно, могу ошибаться.
Эрика задумалась, пытаясь вспомнить детали беседы.
— Что-то там было… Она сказала что-то об Эрике… о старых костях… которые надо оставить в покое… и что Эрик сказал… нет, потом она уже окончательно погрузилась в туман. Да и эти слова она говорила уже не в себе, так что не знаю… скорее всего, бред.
— А может быть, и не бред, — медленно, чуть не по слогам произнес Патрик. — Может быть, и не бред. Старые кости… что она имела в виду?
К собранию Франц подготовился очень тщательно. Правление собиралось раз в месяц, и за это время накапливалось много вопросов, требующих решения. Приближается год выборов — для них это главная и первоочередная задача. Партия должна участвовать в выборах.
— Все на месте? — Он обвел взглядом присутствующих.
Пять человек, все мужчины. Волна борьбы женщин за равноправие еще не успела накрыть неонацистские организации да, наверное, никогда и не накроет.
Помещение в Уддевалле предоставил Бертольф Свенссон — подвал в принадлежащем ему многоквартирном доме. Обычно его использовали квартиросъемщики, если им надо было принять гостей, и сейчас здесь еще оставались следы последней вечеринки. Можно было пойти в контору Бертольфа в том же доме, но там очень мало места.
— Я с ними поговорю, — проворчал Бертольф. — Насвинячили и не прибрались! — Он пнул пустую пивную бутылку, и та с грохотом покатилась в угол.
— Вернемся к повестке дня, — строго сказал Франц. На пустую болтовню времени не было. — Как у тебя с подготовкой?
Вопрос был адресован Петеру Линдгрену, самому младшему члену правления. Петера, несмотря на протесты Франца, выбрали ответственным за предвыборную кампанию. Франц ему не доверял. Прошлым летом Петер угодил под суд за избиение молодого сомалийца на площади в Греббестаде, а это значило, что он может сорваться и в критической ситуации, когда необходимо сохранять ясную голову.
И, словно подтверждая худшие его опасения, Петер, не отвечая на вопрос, обратился ко всем.
— А вы слышали, что произошло в Фьельбаке? — Он засмеялся. — Кто-то решил сократить старику мучения. Доигрался, старый предатель.
— Да. И поскольку я уверен, что никто из присутствующих к этому отношения не имеет, прошу вернуться к повестке дня, — сухо сказал Франц и пристально посмотрел на Линдгрена.
Все замолчали. Наконец Петер не выдержал и отвел глаза.
— С подготовкой все в порядке, — сказал он. — У нас много новых членов, и мы уверены, что все, как новые, так и старые, готовы поработать ногами, чтобы довести до масс нашу программу.
— Хорошо. А регистрация? Бюллетени для голосования?
— Все под контролем. — Петер забарабанил пальцами по столу — ему явно не нравилось, что с ним обращаются как с семиклассником. — А тебе все же не удалось уберечь своего кореша… Что тебе в нем было так важно, чего ты за него цеплялся? Люди этого не поняли. Начали сомневаться в твоей лояльности…
Франц вскочил с места. Вернер Германссон, сидевший рядом, схватил его за локоть.
— Не слушай его, Франц. И ты, Петер, возьми себя в руки. Это же курам на смех! Мы собрались обсуждать дальнейшую стратегию, а не швырять друг в друга дерьмом. Хватит, пожмите друг другу руки, и продолжим.
Вернер прекрасно знал, чего следует опасаться. Он был старейшим после Франца членом организации и беспокоился не за председателя, а за Линдгрена. Он своими глазами видел, на что способен Франц.
После короткого раздумья Франц сел.
— Не хочу быть занудой, — сказал он холодно, — но все же прошу вернуться к повестке дня. Возражений нет? Или у кого-то еще есть дерьмо за пазухой? — Он обвел собравшихся взглядом и продолжил: — Такое впечатление, что практическая работа дает результаты. Поэтому предлагаю обсудить партийную заявку. Я говорил со многими, и у меня такое чувство, что в муниципальные советы мы уж точно можем пройти. Люди начинают понимать, до чего довела расслабленность правительства в миграционных вопросах. Они видят, как работа уходит у них из-под носа. Работу получают мигранты. Они видят, как коммунальный бюджет съедают социальные пособия тем же мигрантам. Недовольство коммунальными политиками растет, и мы можем… нет, не можем, а обязаны это использовать.
У Франца в кармане зазвонил телефон.
— Прошу прощения, забыл выключить. — Он достал мобильник из кармана и посмотрел на дисплей. Домашний номер Акселя. Он выключил телефон. — Прошу прощения, так на чем мы остановились? Да… сейчас положение для нас очень и очень выгодное…
Он продолжал речь, но мысли его были в другом месте.
Само собой — математику он проволынит. Если и был какой-то предмет, на который он даже не собирался показываться, то это именно она — математика. От всех этих цифр у него начиналась чесотка. Он просто их не понимал. Когда он пытался складывать и вычитать, а уж тем более умножать и делить, в голове происходило короткое замыкание. В конце концов, он же не собирается стать экономистом или бухгалтером — вот где скучища! Так что ходить на эти уроки и потеть — напрасно время тратить.
Пер прикурил новую сигарету и обвел взглядом школьный двор. Ребята пошли в «Хедемюрс» посмотреть, что у людей в карманах, а он не пошел. Неохота. Он ночевал у Томаса, и они играли в «Tomb Raider» до четырех утра. Мамаша звонила раз пять на мобильник, так что он в конце концов его просто-напросто отключил. Охотнее всего он поспал бы подольше, но мать Томаса, уходя на работу, его выставила. Пришлось переться в школу — за неимением лучшего.
А сейчас ему стало по-настоящему скучно. Надо было пойти с ребятами. Он уже поднялся было со скамейки, как увидел выходящего из двери школы Маттиаса. За ним тащилась эта девка, Мия, за которой почему-то все бегали. Ему она никогда не нравилась. Трусливая и приторная блондинка, вовсе не в его вкусе.
Он прислушался, о чем они говорят. Точнее, говорил один Маттиас, а Мия слушала, широко раскрыв накрашенные глаза. Они подошли, и до Пера донесся обрывок разговора. Маттиас, очевидно, настолько был поглощен стремлением трахнуть Мию, что даже не заметил Пера.
— Ты бы только видела, как побелел Адам, когда повернул стул! Я-то тут же понял, чем дело пахнет, и говорю Адаму — ничего не трогай, преступники могли оставить след!
— О! — восхищенно воскликнула Мия.
Пер засмеялся потихоньку. Маттиас, гад, похоже, добьется своего. У нее наверняка уже трусы мокрые.
— И знаешь, никто, кроме нас, не решился… Все трепались, а как до дела дошло… одно дело — трепаться, другое — взять и залезть…
Тут Пер не выдержал. Он вскочил со скамейки, бросился на Маттиаса со спины и повалил на землю; сел ему на спину, вывернул руку так, что Маттиас закричал от боли, и схватил за волосы. Приподнял голову и стукнул об асфальт. Мия завизжала и бросилась в школу за помощью, но Перу было наплевать — он продолжал колотить Маттиаса головой об асфальт.
— Чтоб не болтал, сука! Чтоб не болтал! Чтобы знал, что где болтать!
От злости у Пера потемнело в глазах. Единственное, что он видел, — кровь, которая потекла на асфальт, и это опьяняло его все больше. Он не старался сдержать ярость, он наслаждался ею, примитивное чувство самца-победителя росло в нем, пока не заполнило все существо. Он продолжал орать и бить об асфальт голову уже потерявшего сознание Маттиаса, пока чья-то сильная рука не оторвала его от безжизненного тела.
— Ты что, одурел?
Пер обернулся и увидел разгневанное лицо учителя математики. Из окон школы торчали любопытные физиономии, вокруг уже собралась небольшая толпа.
— Ты что, одурел? — еще раз крикнул математик, гневно и недоуменно глядя ему в глаза.
Пер равнодушно отвернулся. Теперь ему было все равно.
Он долго стоял и смотрел на фотографии в холле. Так много замечательных мгновений! Так много любви… Их, его и Бритты, черно-белая свадебная фотография. Они выглядят на ней гораздо серьезнее, чем были на самом деле. Бритта с новорожденной Анной-Гретой на руках — это он снимал. Он прекрасно помнил, как, нажав кнопку затвора, отложил камеру и в первый раз принял у жены крошечное тельце. Бритта без конца напоминала, чтобы он поддерживал головку, но он почему-то и так знал, как держать младенца. Он вообще принимал гораздо более активное участие в уходе за ребенком, чем это было в обычае в то время. Теща даже ругала его: не мужское это дело — менять подгузники и купать малышей! Но он продолжал — у него все эти процедуры не вызывали никакого внутреннего протеста, наоборот, воспринимались совершенно естественно. К тому же он считал несправедливым, что Бритта одна должна тянуть лямку по уходу за малышами. Три дочери. Они хотел еще, но третьи роды были куда труднее предыдущих, и доктор, взяв его под руку, отвел в сторону и сказал, что Бритте больше рожать не стоит. Она тогда заплакала и стала извиняться, что не сможет подарить ему сына. Он смотрел на нее с удивлением — ему никогда не приходило в голову желать чего-то еще. В окружении своих четырех девочек он чувствовал себя богаче, чем того можно желать. Ему не сразу удалось убедить ее в этом.
