Энн Перри - Чужое лицо
Фабия удивленно приподняла брови, затем еле заметно улыбнулась.
— Я принимаю ваши извинения. Честно говоря, я удивлена, что вы пришли, такого такта я от вас не ждала. Со мной редко бывает, чтобы я ошиблась в молодежи. — Уголки ее рта поползли вверх, внезапно оживив лицо Фабии и напомнив о том, что и она когда-то была юной девушкой. — Мне и самой подчас крайне утомительно общаться с генералом Уодхемом. Он — напыщенный старый осел, а я не люблю, когда со мной говорят покровительственным тоном.
Эстер была слишком поражена, чтобы найти подходящие для ответа слова. Впервые за все время ее пребывания в Шелбурн-Холле Фабия предстала перед ней в выгодном свете.
— Вы можете сесть, — предложила Фабия с озорным огоньком в глазах.
— Благодарю вас.
Эстер присела на стул, обитый синим бархатом, и еще раз окинула взглядом комнату. Несколько картин поменьше, фотография, запечатлевшая Лоуэла и Розамонд в день свадьбы: они вынужденно застыли перед камерой в несколько неестественных позах, но невеста счастлива, а жених устремил прямо в объектив взгляд, полный надежды.
На комоде располагался старый дагерротип мужчины среднего возраста с пышными бакенбардами и самодовольным капризным выражением на лице. Внешне он слегка напоминал Джосселина, и Эстер предположила, что это и есть покойный лорд Шелбурн. Еще она приметила карандашный набросок всех троих братьев в детском возрасте. Такое впечатление, что кто-то рисовал недавно, по памяти — рисунок был сентиментален, лица — слегка приукрашены.
— Мне очень жаль, что вам нездоровится, — тихо произнесла Эстер. — Могу я чем-нибудь помочь вам?
— Думаю, вряд ли. Я не жертва войны, во всяком случае, с такими ранами, как моя, вам сталкиваться не приходилось, — ответила Фабия.
Спорить Эстер не стала. Хотя на кончике языка вертелся уже ответ, что ей знакомы все виды ран. Но говорить так не стоило: в конце концов, она не теряла сына, а значит, не ведала тяжести скорбного груза, гнетущего Фабию.
— Мой старший брат был убит в Крыму, — через силу произнесла Эстер.
Внутренним взором она увидела Джорджа — узнала его походку, услышала его смех; потом она мысленно перенеслась в то время, когда Чарльз и Джордж еще были детьми, — и слезы выступили у нее на глазах.
— А вскоре после этого умерли и мои родители… Впрочем, давайте не будем об этом.
Фабия вздрогнула. Сосредоточившись целиком на собственном горе, она не думала о чужих бедах.
— Моя дорогая… Как я вам сочувствую! Конечно, вы уже рассказывали об этом. Простите меня. Как вы провели утро? Может быть, приказать запрячь лошадей для прогулки? Труда это не составит.
— Я была в детской и видела Гарри, — с улыбкой ответила Эстер. — Чудесный ребенок…
И она принялась рассказывать.
Она осталась в Шелбурн-Холле еще на несколько дней, временами совершая долгие прогулки по парку. Там она чувствовала, как на душу ее нисходит покой, будущее становится яснее, а советы Калландры кажутся все более мудрыми. После обеда с генералом Уодхемом размолвок между членами семейства больше не было. Все обращались друг к другу с подчеркнутой вежливостью, но по мелким, почти неуловимым признакам Эстер догадывалась, что каждый обитатель этого дома по-своему несчастлив.
Фабии никак нельзя было отказать в присутствии духа. Воспитание и природная гордость не позволяли ей обнаруживать слабость даже перед своими близкими. Эгоизм ее зачастую принимал деспотичные формы, чего сама она, естественно, не замечала. Но Эстер не раз улавливала, как на лице этой стареющей женщины проступает выражение горького одиночества и даже какой-то детской беспомощности. Случалось это только в те моменты, когда Фабия была убеждена, что на нее никто не смотрит. Несомненно, она любила обоих своих сыновей, но ни один из них не мог заменить ей Джосселина. Возможно, он один умел возвращать ее в давно минувшие годы, когда вокруг нее, признанной красавицы, увивались десятки кавалеров, когда на любом балу она оказывалась в центре внимания. Теперь же, без Джосселина, жизнь для нее потеряла смысл.
Много времени Эстер проводила с Розамонд, с которой у нее установились теплые, хотя и не слишком доверительные отношения. Ей то и дело вспоминались слова Калландры о защитной улыбке. Особенно много она думала об этом в один из вечеров, проведенный у камина за пустой и ни к чему не обязывающей беседой. К ним присоединилась Урсула Уодхем, которая возбужденно излагала свои планы, связанные с будущим замужеством. Розамонд, в ее понимании, была женщиной, достигшей в жизни всего, о чем только можно мечтать. Помимо идеального цвета лица и шикарных нарядов, Розамонд имела богатого, знатного мужа, прелестного ребенка и талант общаться с людьми своего круга. Что еще нужно для счастья?
Розамонд кивала и с милой улыбкой одобрительно отзывалась обо всех радужных планах Урсулы, но в ее темных глазах Эстер не заметила ни проблеска доверия или надежды — лишь чувство утраты, одиночество и стойкость, замешанную на многолетних привычках. Розамонд улыбалась, потому что только так могла обрести спокойствие, избежать расспросов и сохранить остатки гордости.
Лоуэл был вечно занят. По крайней мере, у него имелась цель, и в погоне за ней он прекрасно справлялся с любыми черными мыслями. Лишь иногда за обеденным столом он своим поведением невзначай выдавал, что упускает в жизни что-то весьма важное, и главное — знает об этом. Вряд ли Лоуэл сам осмелился бы назвать переполнявшее его чувство страхом, но, глядя на него через мерцающий хрусталем стол, Эстер склонна была называть вещи своими именами.
Менарда явно мучило ощущение пережитой в детстве несправедливости, оставившей неизгладимый след в его душе. Быть может, ему слишком часто приходилось покрывать сомнительные дела Джосселина, чтобы уберечь мать от тяжелого разочарования? Или таким образом он защищал не мать, а себя и фамильную честь?
Лишь общаясь с Калландрой, Эстер чувствовала себя совершенно спокойной. Леди Калландра восхищала ее способностью черпать силы из собственной души, но Эстер хотелось понять, было ли это следствием долгой и счастливой семейной жизни или же результатом волевого усилия. Как-то, ужиная вместе с Эстер не в общей зале, а в своих апартаментах, Калландра обронила несколько замечаний о покойном муже, и Эстер вдруг осознала, что брак леди Калландры и впрямь не был столь уж безоблачным, как ей это представлялось раньше.
Калландра, по-видимому, угадав ход мыслей подруги, криво усмехнулась.
— Тебе свойственна отвага, Эстер, и жажда жизни, но подчас ты бываешь такой наивной!.. Ты одержима желанием приносить пользу людям. Но это значит — помогать им стать собой, а вовсе не делаться похожими на себя. Помню твои слова: «На твоем месте я бы поступила так-то и так-то…» Но ты не на моем месте. Я — не ты, и мои решения твоими быть не могут.
Эстер тут же вспомнила наглого полицейского, обвинившего ее в заносчивости.
— Пойми, дорогая, — улыбнулась Калландра, — мир приходится принимать таким, каков он есть, а не таким, каким нам бы хотелось его видеть. Очень многого можно достигнуть не лобовой атакой, а благодаря терпению и малой толике воображения. Мы так часто спешим навесить на все ярлыки, хотя известно, что любая мелочь может в корне изменить сложившееся впечатление.
Эстер готова была рассмеяться, принимая справедливость слов Калландры.
— Знаю, — быстро добавила та. — Я больше говорю, чем действую. Но поверь, если мне чего-то действительно хочется, я прежде всего запасаюсь терпением.
— Я попытаюсь изменить свой нрав, — вполне искренне пообещала Эстер. — Не хотелось бы, чтобы тот несчастный полицейский оказался прав.
— Прошу прощения?
— Я встретилась с ним на прогулке, — объяснила Эстер. — Он сказал, что я заносчива и своенравна. Или что-то в этом роде.
Брови Калландры удивленно приподнялись.
— В самом деле? Смелое суждение! Ему хватило столь краткого знакомства, чтобы сделать такой вывод? А что ты сама о нем думаешь, позволь спросить?
— Напыщенный и безмозглый кретин!
— О чем ты ему, конечно, и сообщила?
Эстер твердо встретила ее взгляд.
— Разумеется!
— Ясно. Но, по-моему, у него были более весомые причины для недовольства тобой. Я бы не назвала его безмозглым. Перед ним действительно очень трудная задача. Джосселина могли ненавидеть многие, и этому сыщику предстоит выяснить, кто именно из них убийца. Мало того — ему еще придется и доказать это…
— То есть вы думаете…
Эстер запнулась.
— Именно, — подытожила Калландра. — А теперь давай-ка договорим о тебе. Я напишу некоторым своим друзьям и не сомневаюсь, что, если ты прикусишь язычок и поостережешься высказывать свое мнение о людях вообще и о генералах армии Ее Величества в частности, место в администрации госпиталя тебе обеспечено. К твоему собственному удовлетворению и к радости многих больных.
