Анна Данилова - Дождь тигровых орхидей
Митя, который шел следом, вздохнул и сказал, что картин нет.
– Как это нет?
Он объяснил, что и сам ничего не понимает.
– Слушай, а что, если это сам Дымов взял их, сам, понимаешь, как художник, который не мог пройти мимо?
– Странно все это, ни одной картины нет, я сначала думал, что это дело рук Марты.
– Марта? Так она приехала с нами. Митя, кстати о Марте, ты, конечно, знаешь мое отношение к ней, но все же этой женщине надо отдать должное. У нее есть воля. Ты как-нибудь обрати внимание на ее походку, она ведь почти не хромает, ей сделали небольшую и очень несложную операцию – больше того, скажу тебе по секрету, Ядов, мой приятель, который оперировал ее, практически ничего не изменил, лишь нарастил немного ткани на пятку, и Марта, преодолев свои комплексы, стала нормальной! Но и это еще не все, завтра у нее репетиция с Масловым, с Валерием Масловым, режиссером из драмтеатра, он пригласил ее на роль Норы в «Кукольном доме», представляешь? Дождев мой места себе не находит, боится, дурачок, что она его бросит. Но, по-моему, Марта любит его, поэтому я за него относительно спокойна. А картины твои надо искать, вот придет Дымов, ты его и расспроси. Ну все, Митенька, мне некогда, пойдем, сейчас вместе с Глебом перенесем все, что мы привезли с дачи. Если за это время Дымов не объявится, то я приеду сюда рано утром. Я же была в Москве. – И тут Лиза, словно боясь сказать лишнего, замолкла, засуетилась и потащила Митю за собой. Перед тем как уйти, Митя успел шепнуть Маше, что скоро вернется и что она может, пока их не будет, спрятаться в дальнюю комнату, где ей будет удобнее ждать.
Еще не вполне осознавая, что происходит, и не веря в свое участие в выставке, думая только о Маше, которая ждет его дома, Митя поднимался по лестнице, держа в руках тяжелый сверток упакованных холстов – Лиза, пообещав приехать утром, уехала, – как вдруг услышал, как его окликнули по имени. Он повернулся и увидел Марту, которая, цокая каблучками, быстро поднималась по лестнице следом за ним. Но это была не та Марта, которую он оставил вчера в Кукушкине в душной кухне возле плиты. Это была красивая молодая женщина в голубом строгом костюме и розовых замшевых туфлях. Она кинулась к нему и обняла его.
– Там никого? – спросила она, заговорщически щуря глаза, в которых плескалось счастье и безрассудство. Она одной рукой расстегивала жакет, а другой уже тянула Митю в комнату. – Подожди, давай запремся. – Она вернулась к двери и заперла ее. – Я видела, как твои уехали, стояла за углом. Ты не обращай внимания, что я такая громкая, я выпила, вместе с Масловым. Я теперь хочу выпить с тобой. Митя, дорогой, ты не представляешь, ведь я буду играть Нору, понимаешь?
– Марта, успокойтесь.
– С каких это пор мы на «вы»? Ты что, смеешься надо мной? Я тебя уже не интересую? Да ты только посмотри на меня, гляди, как я сейчас пройдусь! – И Марта, приподняв юбку насколько это возможно, скинула туфли и грациозно, покачивая бедрами, прошлась по комнате. – Ну как, видал? Ядов – волшебник. А сколько я там, на даче, тренировалась!.. Чего стоишь, раздевайся, пока твой Дымов не вернулся. Я так соскучилась по тебе.
Митя, у которого словно язык отнялся, замотал головой, чувствуя свое бессилие перед напористостью Марты, он настолько растерялся, что, с трудом преодолев оцепенение, выговорил:
– Остановись, там Маша.
Марта, уже в одном белье, швырнула костюм на кресло и подбежала к двери, ведущей в другую комнату, из которой, ничего не видя перед собой, как раненый зверек, вырвалась Маша и кинулась в переднюю. Все произошло быстро, хлопнула дверь, Марта опустилась в кресло и моментально протрезвела.
– Ты прости меня, Митя.
Не сказав ей ни слова, Митя бросился за Машей и догнал ее уже у перекрестка.
– Подожди, я тебе сейчас все объясню. – Он схватил девушку за руку и больно сжал ее, словно приводя в чувства. – Да, она была моей любовницей, но это все в прошлом. Я не должен говорить о ней плохо, но ты обязана понять меня, понимаешь, в последнее время она перестала себя контролировать, так случилось, что она сама поцеловала меня, ведь ты поэтому убежала? Глупая, мне никто, кроме тебя, не нужен! Забудь все, что ты сейчас видела, это было частью моей жизни, я же не ребенок, ты же понимаешь, что я мужчина, а Марта всегда была рядом. Она заботилась обо мне, была нежной, она любила меня. Ты должна верить мне. Успокойся, я тебя прошу.
Маша, оглушенная всем, что услышала от Марты и Мити, хотела одного – вернуться домой. И вдруг она вспомнила, что должна была заехать с Хорном за матерью в галерею. Она взглянула на часы – половина двенадцатого.
– Мне надо срочно позвонить, – сказала она, – я обещала маме.
Но тут неподалеку от них, напротив Митиного дома, остановилось такси, из него вышел Дымов, который осторожно, почти не дыша, словно исполняя фрагмент старинного менуэта, помог выйти Ольге.
– Это моя мама. Я ничего не понимаю.
– А это Дымов, ты слышала, что говорила о нем моя мама?
– Слышала. Это значит, что нам сегодня нельзя уезжать из города. У тебя есть шанс выставиться, и тебе нельзя его упускать. Возвращайся домой, Митя.
– Скажи мне, что ты не сердишься на меня и все понимаешь.
– Я успокоилась. А теперь мне надо возвращаться домой, встретимся завтра, позвони мне в одиннадцать, когда будет что-то известно, после разговора с Дымовым. Обещаешь?
– Конечно, обещаю.
– Ты знаешь, а ведь я сказала отцу, что поехала ночевать к Хорну. Представляешь, если Миша вздумает позвонить или – еще хуже – прийти, а меня нет?
Они отыскали в глубине двора телефон-автомат, и Маша позвонила.
– Ты где, снова сбежала? – Руфинов кричал в трубку, Маша даже слышала его громкое дыхание. – Здесь только что был Миша и сказал, что ни о чем таком вы не договаривались. В чем дело, Маша?
– Я у мамы, у нас много работы, не переживай. Потом все объясним, не переживай. Целую. – И повесила трубку. – В жизни столько не врала.
– Но ты спасла свою маму. По-моему, ей нравится Дымов.
– По-моему, тоже. Мне непонятно одно: почему я так спокойно воспринимаю измену отца, а теперь и матери? Что это, черствость или беспринципность?
– Ну при чем здесь ты? У них своя жизнь, и они сами решат, с кем им оставаться.
– Знаешь, а ведь Анна у нас больше не работает, возможно, что они выяснили отношения с отцом и мамой.
– Думаю, нам лучше подняться ко мне, ты встретишься с мамой и все ей объяснишь.
– Ты хочешь сказать, что мне придется рассказать ей о тебе? Ты плохо знаешь мою маму, она мечтает, чтобы я вышла замуж за Хорна. Если ты хочешь участвовать в выставке, то нам лучше не спешить со своими откровениями. Она не глупая и все поймет. Давай перехитрим их и войдем к тебе по отдельности. Сначала ты, а потом я.
И Митя, нежно поцеловав Машу, первый зашел в подъезд.
Гере не хотелось умирать. Она еще никогда не была так счастлива, как теперь. Но это было странное счастье, так чувствуют себя приговоренные к смерти, когда обрывается петля или не срабатывает гильотина, – временное счастье. Она не могла понять, как Хорн может, проводя долгие ночи с ней, с Герой, в постели, наутро мчаться к Руфиновым, чтобы как ни в чем не бывало готовиться к свадьбе с Машей.
Хорн раздваивался, не решаясь порвать с первой женой и готовясь снова жениться. Он, конечно, не верил в то, что Гера способна покончить с собой, больше того – он надеялся снять ей квартиру и заботиться о ней. Они вели откровенные, болезненные беседы на эту тему, вызывая в Гере смутные надежды на неопределенное будущее, в котором был Хорн, а это было для нее самым главным. Она нередко пыталась выведать у Миши, действительно ли он хочет жениться на Маше, или этот брак принесет ему нечто большее, чем семейное счастье, но он всякий раз уходил от ответа, поскольку тот же вопрос он хотел задать себе, да чего-то боялся. В Кукушкине, где он мог взять Машу силой, он вдруг понял, что она никогда не будет ему так близка, как Гера, и что он будет всегда перед ней робеть. Такого странного чувства он не испытывал ни к Гере, ни к Анне, которая совсем не походила на Геру. Невидимый барьер разделял их души и тела, доказательством тому служила та знаменательная ночь, когда они пролежали до утра в одной постели и Маша так и не дала себя поцеловать. Она не хотела его, тогда непонятно, зачем она собирается за него замуж. Здесь крылась какая-то загадка. Как-то, рассуждая вслух, он высказал свое сомнение, и Гера, кроша в руке кекс, равнодушно сказала:
– Может быть, она беременна от другого?
Хорн в тот день не мог работать и думал только об этом. Анализируя Машино поведение, он пришел к мысли, что хоть это и невероятно, но вполне может быть – ведь она где-то отсутствовала пару дней, пока он не нашел ее на дороге. Быть может, отцом ребенка и был тот парень, с которым она ехала в машине? Но тогда зачем же ей было разыгрывать весь этот спектакль?
Оставляя Геру в квартире, Хорн всегда наказывал ей никому не открывать, боясь неожиданного появления Маши. Но однажды пришел Вик собственной персоной. Гера на цыпочках подошла к двери и заглянула в глазок.
