Сидни Шелдон - Оборотная сторона полуночи
Они поужинали в «Ле Фрюи пердю» на берегу Сены в тридцати километрах от Парижа. Туда их отвез в блестящем черном лимузине шофер генерала. Дождь прекратился, и ночь была прохладной и приятной. Во время ужина генерал ни разу не упомянул о дневном инциденте. Поначалу Ноэлли собиралась отказаться от поездки с ним, но потом решила, что необходимо выяснить, много ли немцы знают на самом деле и чем это ей грозит.
Когда они закончили есть, генерал Шайдер сказал:
– Сегодня во второй половине дня мне позвонили из гестапо и сообщили, что вы заявили ефрейтору Шульцу о предстоящем ужине со мной сегодня вечером.
Ноэлли слушала его, не говоря ни слова. Генерал продолжал:
– Я решил, что вам будет крайне неприятно, если я отвечу «нет», и что мне доставит большое удовольствие сказать «да».
Он улыбнулся:
– Вот мы и встретились.
– Все это выеденного яйца не стоит, – запротестовала Ноэлли. – Помочь человеку, который украл продукты…
– Бросьте! – резко оборвал ее генерал.
Ноэлли удивленно посмотрела на него.
– Не считайте всех немцев дураками. Не делайте подобной ошибки. И не относитесь к гестапо легкомысленно.
– У меня нет с ними ничего общего, генерал, – пояснила Ноэлли.
Он поигрывал ножкой своей рюмки.
– Полковник Мюллер подозревает вас в оказании помощи человеку, который ему до зарезу нужен. Если это действительно так, то вас ждут большие неприятности. Полковник Мюллер никогда ничего не забывает и никогда ничего не прощает. С другой стороны, – закончил он свою мысль, тщательно подбирая слова, – если вы больше не увидитесь со своим другом, все это просто забудется. Хотите коньяку?
– Да, – ответила Ноэлли.
Он заказал два «Наполеона».
– Вы давно живете с Арманом Готье?
– Уверена, что вы знаете ответ на свой вопрос, – заметила Ноэлли.
Генерал Шайдер улыбнулся.
– Да, я действительно знаю ответ. На самом деле я хотел спросить вас, почему вы отказывались пообедать со мной раньше. Из-за Готье?
Ноэлли отрицательно покачала головой.
– Понятно, – холодно заметил он.
В его голосе было что-то очень грустное, и это удивило Ноэлли.
– В Париже полно женщин, – попыталась она успокоить его. – Вам есть из кого выбрать.
– Вы не знаете меня, – тихо возразил генерал. – Иначе вы не стали бы так говорить.
Он несколько смутился.
– В Берлине у меня остались жена и ребенок. Я их очень люблю, но вот уже больше года живу в разлуке с ними и не имею ни малейшего представления, когда увижу их снова.
– Кто заставлял вас ехать в Париж? – безжалостно спросила Ноэлли.
– Я вовсе не ищу у вас сочувствия, а только пытаюсь объяснить вам, что я за человек. Я не бегаю за каждой юбкой. Просто когда я увидел вас на сцене, со мной что-то произошло, – продолжал он, – и у меня возникло огромное желание познакомиться с вами. Мне хотелось бы, чтобы мы были добрыми друзьями.
Он говорил спокойно и с большим достоинством.
– Ничего не могу обещать вам, – ответила ему Ноэлли.
Он кивнул головой.
– Я понимаю.
Однако он, конечно, не понимал. Ноэлли уже решила больше не видеться с ним. Генерал Шайдер тактично перевел разговор на другую тему, и они побеседовали о театре и актерской профессии. Он удивил ее широтой познаний в этой области. У генерала был восприимчивый и глубокий ум. Шайдер рассуждал то об одном, то о другом, во всем находя с Ноэлли общие интересы. Он излагал свои мысли весьма искусно, и она не скучала. Генерал изо всех сил старался выведать у Ноэлли ее биографию. Сильный, уверенный в себе, в военной форме оливкового цвета, Шайдер имел вид типичного немецкого генерала. Однако в нем чувствовалась какая-то мягкость, выдававшая совершенно иные черты характера. Он скорее напоминал интеллигента-ученого, а не полководца. И все-такие на лице у него красовался огромный шрам.
– Откуда у вас такой шрам? – спросила Ноэлли.
Шайдер провел пальцем по рассеченной части лица.
– Много лет назад я участвовал в дуэли. По-немецки мы называем это wildfleisch, что означает «гордая кожа».
Они заговорили о нацистском мировоззрении.
– Мы вовсе не чудовища, – заявил генерал Шайдер. – У нас нет желания править миром. Однако мы не собираемся мириться с тем наказанием, которое понесли за поражение в войне более двадцати лет назад. Немецкий народ наконец-то сбросил с себя ярмо Версальского договора.
В своей беседе они коснулись и оккупации Парижа немецкими войсками.
– Ваши французские солдаты не виноваты в том, что мы вошли в столицу так легко, – сказал генерал Шайдер. – Основную ответственность за это несет Наполеон III.
– Вы, конечно, шутите, – заметила Ноэлли.
– Нет, я говорю совершенно серьезно, – заверил ее Шайдер. – Во времена Наполеона толпа всегда удачно пользовалась путаницей извилистых парижских улиц во время столкновений с солдатами императора. Парижане возводили баррикады и устраивали засады. Решив положить этому конец, Наполеон поручил префекту барону Жоржу Эжену Осману выпрямить улицы и украсить Париж широкими бульварами. Вот по этим-то бульварам и вошли в город наши войска. Боюсь, что история неблагосклонно отнесется к барону Осману.
После ужина, когда они уже возвращались в Париж, Шайдер спросил:
– Вы любите Армана Готье?
Генерал задал этот вопрос как бы между прочим, но Ноэлли почувствовала, что ответ для него будет многое значить.
– Нет, – медленно ответила она.
Он с удовлетворением кивнул головой.
– Я так и думал. Я уверен, что мог бы принести вам счастье.
– Такое же, как вашей жене?
Генерал Шайдер на минуту замер, словно его ударили, а затем выразительно посмотрел на Ноэлли.
– Я умею быть настоящим другом, – тихо произнес он. – Будем надеяться, что мы с вами никогда не станем врагами.
Ноэлли вернулась домой почти в три часа утра. Арман Готье ждал ее и очень волновался.
– Где ты, черт возьми, пропадала? – спросил он, завидев ее на пороге.
– Ходила на свидание.
Ноэлли перевела взгляд с него на комнату. Там царил полнейший развал. Создавалось впечатление, что по квартире пронесся ураган. Все ящики в столах были выдвинуты, их содержимое выброшено на пол. Кто-то перерыл шкафы, перевернул лампу и свалил небольшой столик. Она заметила, что одна из его ножек сломана.
– Что случилось? – спросила Ноэлли.
– Здесь побывало гестапо. Боже мой, Ноэлли, что ты там натворила?
– Ничего.
– Тогда почему они это сделали?
Ноэлли принялась ходить по комнате, ставя на место мебель и о чем-то напряженно думая. Готье схватил ее за плечи и повернул лицом к себе.
– Я хочу знать, в чем дело!
Ноэлли глубоко вздохнула.
– Хорошо.
Она рассказала ему о встрече с Исраэлем Кацем, скрыв лишь его имя и умолчав о последующем разговоре с полковником Мюллером.
– Я не знаю, правда ли, что мой друг и человек по кличке Таракан одно и то же лицо, но это не исключено.
Пораженный Готье опустился на стул.
– Боже мой! – воскликнул он. – Мне плевать, кто он! Но я не хочу, чтобы ты якшалась с ним. Ведь из-за него мы с тобой можем погибнуть! Я ненавижу немцев не меньше тебя…
Готье вдруг осекся, не будучи уверенным, что Ноэлли ненавидит их. Затем продолжил свою мысль:
– Дорогая, до тех пор пока здесь распоряжаются немцы, мы должны подчиняться им. Ни ты ни я не можем себе позволить угодить в гестапо. Как, ты говоришь, имя и фамилия этого еврея?
– Я их тебе не называла.
Готье взглянул на нее.
– Он был твоим любовником?
– Нет, Арман.
– Он для тебя что-нибудь значит?
– Нет.
– Ну и ладно.
У Готье отлегло от сердца.
– Думаю, нам не о чем волноваться. Они не могут обвинять тебя в чем-то серьезном за одну-единственную и случайную встречу с этим человеком. Если ты больше не будешь видеться с ним, они обо всем забудут.
– Конечно, забудут, – согласилась Ноэлли.
Отправляясь на следующий вечер в театр, Ноэлли обнаружила, что за ней по пятам идут два гестаповца.
Начиная с того дня, куда бы Ноэлли ни отправлялась, за ней неизменно был хвост. Сперва это ей только казалось. Просто возникало предчувствие, что за ней кто-то наблюдает. Тогда Ноэлли оборачивалась и замечала в толпе неприятного типа с немецкой внешностью в штатском, который как будто бы не обращал на нее внимания. Через некоторое время у нее вновь закрадывалось подозрение, что за ней следят. Теперь уже появлялся другой субъект, похожий на немца, но гораздо моложе первого. Каждый раз рядом с ней оказывался новый шпик. Несмотря на то что все они носили штатскую одежду, отличить их не представляло большого труда. На лице у них было написано безграничное презрение к французам, чувство собственного превосходства и крайняя жестокость – безошибочные признаки принадлежности к гестапо.
Ноэлли не стала рассказывать об этом Готье, поскольку считала, что не стоит еще больше беспокоить его. Обыск, произведенный гестаповцами в его квартире, сильно подействовал ему на нервы. Готье постоянно твердил, что при желании немцы могут поставить крест на их карьере, и Ноэлли признавала его правоту. Достаточно было почитать газеты, чтобы убедиться, что немцы не знают жалости к врагам. Несколько раз звонил генерал Шайдер и просил передать об этом Ноэлли, но она не обращала внимания на его домогательства. Разумеется, актриса не хотела ссориться с немцами, но и дружить с ними тоже не собиралась. Ноэлли решила вести себя с ними, как Швейцария, – соблюдать нейтралитет. Пусть исраэли кацы всего мира сами заботятся о себе. Правда, Ноэлли все-таки слегка интересовало, в чем же состояла просьба Каца, но она не имела ни малейшего желания связываться с ним.
