Юрий Енцов - Охота на единорога
Потом обнаружил, там, на привычном месте мягкие небольшие, теплые груди, безропотно поддавшиеся его пальцам. Ее реакцией стало учащенное дыханье, она прильнула ко нему и не стоило большого труда переместить ее к себе поближе, что облегчило доступ к ногам, а так же всему самому остальному. Очень скоро она задрожала, подставляя темноте и его ладоням свои ягодицы. Вся она с оголенной попкой легко уместилась в пределах досягаемости, держась слабой рукой как за рычаг, за вдруг ставший таким тесным гульфик его «камзола».
Он левой рукой взял ее соски, а правой изрядно повлажневшей, водил по промежности бархатистого «персика», прощупывая не столь уж далекие косточки и обильную мякоть, которая все белее доверчиво отдавалась его руке. Наконец, очень быстро, она застонала тихо и мелодично, так как видно давно была приручена, после чего кожа ее стала чуточку влажной.
Они ненадолго затихли, прислушиваясь к тишине ночного города за окнами. Потом она прильнула губами к его руке, пахнущей потом ее подмышек, прижалась к нему и через некоторое время стыдливо спросила: «Хочешь я поцелую тебя сюда?». Вместо ответа он услужливо стянул пижамные брюки, и мраку ночи предстало нечто, прежде столь стесненное.
Пробежав муравьиными прикосновеньями по самому чувствительному из стержней, она склонилась к нему и робко коснулась губами. Позабавлявшись, таким образом, она, кажется, устала и собралась, было спать.
Но он пристроился к ней сзади и долго, целую вечность пытался войти в нее, но, не сразу сумел это сделать. Когда, наконец, получилось — был почти счастлив. Они постояли на коленях, без мыслей об эдемовом змие. Девочка, ища самую нежную точку для того, чтобы вовремя перевернуть свой внутренний мир, поклонилась навстречу тьме, предоставив ему слабенькое свечение своего округлого зада, по которому как-то сами собой скользили его ладони.
Первая волна восторга сменилась затишьем. Потом она приподнялась, предоставив ему грудь, это стало причиной его второго сладостного усилья. Но и оно завершилось неторопливым покоем. Проехала где-то далеко машина, никаких других звуков в этой тьме и этом мире не донеслось до них. Подумав, стоит ли форсировать событья, он закрыл глаза и этим, без излишних стараний, сконцентрировался на нужной в данный момент чакре своего тела. Вся энергия из его органов потекла-потекла туда вниз, хлестнула, вернулась обратной волной и маленьким, персональным атомным взрывом — выплеснулась во вселенную.
Было очень тихо, и только где-то за деревьями проезжали редкие автомобили, да с реки долетал звук мотора, работающего там катерка. Наступила ночь…
Сергей проснулся от солнечных лучей пробивающихся сквозь полупрозрачные шторы. Юное создание посапывало рядом лежа на животе. Он встал, надел пижаму, сходил в ванную. Девушка все еще спала, уткнувшись в подушку. Она была прелестна сзади, и быть может, подумал он, лучше не разочаровываться, а уйти, так и не увидев ее лица?
Это похоже на побег, но Сержу — было совсем не стыдно. Но вот беда, всю его одежду забрали в чистку, остался только портфель с документами и рукописями. Он обошел кровать, направляясь за портфелем, и непроизвольно взглянул на ее лицо, показавшееся ему смутно знакомым. И он уже не мог оторваться от него. Он смотрел так лишь несколько долгих мгновений, но этого оказалось достаточно, чтобы девушка сквозь сон почувствовала его взгляд, завертела головой во сне и открыла глаза.
Потом она снова их закрыла, проснулась окончательно, натянула на себя простыню:
— Кто ты такой? Уходи или я закричу!
— Я здесь спал, — сказал он, — ты пришла ночью… Я гость Удая.
— А где он? — спросила она хриплым голосом.
— Отец вчера послал его в Мосул, — сказал Серж.
— А почему он… — начала было она, но не закончила фразу. Ее припухлое лицо без макияжа, небольшой прямой нос, чувственный рот — были красивы классической и стандартной красотой, которая всегда его пугала, и настораживала.
Серж догадался, что она хотела сказать: «А почему он не сказал мне?» Но ведь он, скорее всего, никогда ей ничего не говорил.
— Зайнаб? — сказал Серж. Его начало мучить смутное подозрение, что происходит какой-то обман, появилось желание во всем этом разобраться, выяснить все для себя, но это было непросто. Он понимал, что следует соблюдать осторожность в общении, опасаться интриг.
— Что? — спросила она.
— Прости, я тебя не узнал в другой одежде, в смысле без одежды, — сказал он, чувствуя настойчивое желание утвердить свою волю отстоять интересы, вплоть до открытого столкновения с невидимым кукловодом. Впрочем, он мало что сможет один…
Начинался странный, но, вроде бы, неплохой день. Это еще не самые неприятные известия. Лучше на время скрыться.
— Он все равно убьет тебя, — сказала она очень серьезно.
— Знаешь, я как раз собирался сбежать, — признался он.
— Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, — сказала она. — У меня был друг, потом, когда я познакомилась с Удаем, его посадили в тюрьму, а, может быть, уже убили!
Глава 2
…Но тут, перебивая аромат шербета, кусочек которого король держал в ладони, изображая трапезу, до его ноздрей донесся резкий запах жасмина и он услышал отчетливый шепот:
— Ваше Величество, вчерашний дервиш доставлен…
Король повернул голову туда, где возможно мог быть его вчерашний странный знакомец с мерцающими без блеска глазами, в угол залы, где кончался ряд колонн, но никак не среди пирующих. И он увидел там склонившуюся в низком поклоне фигурку.
Король тут же, оставив думать о приличьях, встал, и, положив на плече Зейдуна руку, сказал ему тихо: «Отправляйся домой, завтра выезжаешь», потом пошел, сопровождаемый начальником тайной службы к склоненной фигурке, разместившейся меж двух рослых воинов в черном — цвет тайной стражи, в отличии от парчи дворцовой стражи, светло зеленого — королевской гвардии, голубого с белым — столичного гарнизона, и темно-зеленого с коричневым — цвета калистанской пехоты; кавалерия же не была колористически регламентирована и одевалась во что попало, лишь щиты ее и значки были одинаковы в подразделениях.
Асман подошел к дервишу, тот медленно разогнулся и оказался почти одного роста с королем — лишь чуть пониже, но значительно уже в плечах и торсе. Его со вчерашнего дня переодели и теперь он был одет как дворцовые слуги: в серых шароварах и белой рубахе до колен, но перевязан своим изодранным цветастым кушаком, с которым, видимо, не пожелал расстаться; островерхого мехового колпака на нем не было, но свежевымытые волосы, немного, как и борода подстриженные, поднимались пышной копной, словно барашковая папаха.
В руках он держал четки и священную книгу в деревянном переплете, застегнутом кожаным ремешком.
Но и без «Корана» Асман узнал прищуренный взгляд книгочея, который был, — мучительно напоминая отражение в зеркале, расположен на лице предательски обнаруживающем (находясь против королевского лица) их расовое, почти семейственное сходство, среди прочих яйцеобразных лиц с заросшими щетиной лбами.
«Что же это такое произошло?»— пронеслось в голове Асмана — его собственный непроизнесенный вздох при плотно сжатых губах, готовых отдать рвущуюся с губ, не знающую возврата команду. В первые за много лет, после дней юности, когда люди вовсе бесстрашны, король поймал себя на том, что ожило забытое, а, скорее всего, вовсе неизведанное им чувство, между лопаток защекотало и на висках выступил пот. Что-то подобное было с ним однажды, только раз — во сне, он проснулся — забытый Богом и некогда обожавшими его подданными — слабый юноша; проснулся оттого, что представилось: привычного с детства состояния безграничной власти не будет никогда.
Это пробуждение в холодном поту случилось с ним много лет назад — в изгнании в чужом городе, в небольшом доме, где принц Асман провел три года почти безвылазно, лишь принимая и отсылая гонцов. В тот раз его привел в привычное состояние духа вдруг возникший из ночной тьмы образ преданного ему евнуха, что спал на подстилке в трех шагах от его ложа. Верный оскопленный раб был рядом и встревожено щебетал хриплым со сна голоском, значит, не все еще было потеряно. Больше его не беспокоили ни сны ни сомненья.
И вот — как опять пробужденье, осознанье того, что его власть не безгранична. Показалось на миг, что жизнь была сном, а в реальности есть только домик в Багдаде.
Перед ним стоял щуплый коротышка неприятной наружности, не в такой степени неприятной как напудренный горбун, но где-то около: с резкими чертами лица и с глазами, говорить о которых не хотелось, как не хотелось королю туда заглядывать. Все остальное на этом лице — скрывала густая черная растительность — черная борода и после мытья мягкие волнистые кудри.
