Рауль Мир-Хайдаров - Двойник китайского императора
Какая неожиданная выпала ночь -- не всякому дано и за долгую жизнь пережить такое! Могучая, за-путавшаяся душа Закира жаждала исповеди, словно искала место и время, и отыскала его вдруг на веранде старого купеческого дома.
Исповедь -- шла ли речь о горящем в ночи балке на Севере, или об Османе Турке, мечтавшем, чтобы его преемником на Форштадте стал Закир, или о чернобурке, что подарил таежный охотник, зная, что невесту спасителя зовут Нора, или о тесном кубрике в океане, где над головой отчаянного мат-роса по кличке Скорцени висела фотография их общей знакомой, или о гитаре, которая вызывала раздражение той же девушки, -- все было гимном большой безответной любви.
Никакой не дипломат Рваный: ни разу напрямую не обратился к Пулату, но все адресовалось ему. Человек отрывал от сердца самое дорогое -- люби-мую, вынужденный из-за клятвы называть ее се-строй.
Ночь пролетела мгновением, бутылки были опу-стошены, но никого водка не брала -- сила слова, сила чувства оказались сильнее вина, только сен-тиментальный Марик в какие-то минуты, не таясь, вытирал повлажневшие глаза и, нервно вскакивая, поднимал стакан и провозглашал тост, многократно повторяемый в тот вечер:
-- За любовь!
-- ...За любовь... -- устало повторяет вслух Пулат. Раушенбах со стаканом в руке так ясно стоит перед глазами, словно это случилось вчера, а ведь прошло уже тридцать лет...
"Неужели генетически во мне заложено преда-тельство?" -- ужасается вдруг Махмудов, подумав об отце: ведь его расстреляли за предательство, за из-мену, как рассказывала Инкилоб Рахимовна.
Он пытается разобраться с отцом и быстро ус-покаивается: о генетическом коде не может быть и речи -- отца расстреляли за веру, за убеждения, за преданность, но другим идеям и идеалам, новой власти он не присягал на верность, не служил ей, чтобы считать свой поступок предательством, а Саиду Алимхану наверняка давал клятву на Коране.
Нет, он не хотел так легко найти оправдание своим поступкам, тем более сегодня.
"Подлец... Предатель... -- думает он горестно вто-рой раз за вечер. -Живешь себе спокойно, спишь, вершишь судьбами людей, точнее -- масс, потому что, выходит, людей и не видел... не видел..."
И вдруг откуда-то всплывает в сознании редко встречающееся ныне в обиходе слово "благородство", словно выдернул лист из Красной книги на букву "Б". Утекло, словно вода в решете, ушло в песок благородство из нашей жизни, и не спешат его отыскать, восстановить в правах -- так удобнее всем, и гонимым, и гонителям, ибо, имея благородство в душе, нельзя быть ни тем, ни другим.
Не случайно, наверное, утерянное слово сверлит его мозг -- иные слова обладают магией вмиг об-ретать зримые очертания, проявляться как на фо-тографии, и возникает конкретный образ. Всю свою сознательную жизнь Пулат, кажется, провел среди достойных и уважаемых людей при званиях, дол-жностях и орденах, но сегодня ко многим их ти-тулам и наградам он вряд ли мог бы добавить редко употребляемый эпитет "благородный" -- язык не поворачивался и душа смущалась. Если бы ему выпало право отметить кого-то высоким знаком ис-тинного Благородства, то ими, без сомнения, ока-зались бы Инкилоб Рахимовна, Закир Рваный, па-рень, выросший на ложной, блатной романтике Форштадта. Для них понятия "клятва", "долг", "слово", "честь", "достоинство" означали только то, что оз-начают, они принимали их без скидок и оговорок.
-- Бла-го-род-ный, -- произнес нараспев Пулат Муминович и отметил, что даже на слух оно звучит красиво, гордо -- Благородный! И вдруг понял, что, предложи сегодня кто-нибудь обменять все его зва-ния и награды на эту приставку к своему имени, не дающую ни льгот, ни особых прав и положения, раздумывать он не стал бы.
"Ну, положим, обменял бы звания, должность, не пожалел, стал бы я от этого благороднее?" -- возник новый вопрос, и рассуждать дальше нет смысла -- вспоминается ему библейское "единожды солгавший...".
О каком благородстве может идти речь, если он предал свою первую любовь, Нору, загубил ей жизнь, от этого не уйти, не отмахнуться, -- какие письма писал из Москвы!
А как назвать его поступок по отношению к Закиру? Ведь если откровенно, он сломал и ему жизнь и повинен в его гибели.
Да и за судьбу Норы он в ответе, если по-бла-городному. Он уже работал инструктором в райкоме, еще не был женат -- Зухра заканчивала в Москве институт, когда неожиданно получил приглашение на свадьбу Кондратова. Женился его лучший друг, с которым они прожили рядом восемь лет, делили пополам и радости и горести, Кондратов сыграл в его судьбе немалую роль. Саня женился на Сталине. Легко начатый роман перерос в серьезный брак.
Пулат, конечно, сразу догадался, что встретит на свадьбе и Нору; старый друг, казалось, давал ему еще один шанс поступить благородно -- Саня знал Зухру...
Нет, не воспользовался последним шансом и на свадьбу не поехал, отделался телеграммой, ссылаясь на занятость, здоровье, -- смалодушничал, струсил. По высоким требованиям сегодняшнего суда совести выходит -- предал и друга молодости. Да, именно так, потому что два года спустя он получил еще одну весточку от Кондратова, последнюю.
Впрочем, письмо адресовалось Сане, и написала его Сталина из Оренбурга, где она зимовала с ма-леньким сынишкой, а Кондратов строил на Ангаре свой третий мост, сделавший его знаменитым.
Хотя Пулат в письме не упоминался, больше всего оно касалось его.
Рассказывала Сталина мужу, что Осман Турок, отбыв семилетний срок, освободился из тюрьмы по амнистии. На свободе он принялся за старое, вновь сколотил на Форштадте банду из молодых ребят и старых дружков. Однажды Осман разработал план ограбления банка в районе, и ему понадобилась машина. Лучше всего для операции подходило такси, и он обратился к Закиру. Ахметшин отказался, тогда Турок с дружками предложили: мол, давай свяжем тебя, а машину отберем, а после налета бросим в городе -- и новый вариант Закир отверг, хотя по-обещали ему десять тысяч.
Налет отложить не могли: наводчик из района дал знать, что деньги в банк поступили, и банда спешила, не хотела упускать куш. Не сговорившись с Закиром, Осман, уходя, зло бросил, что придется добывать машину силой.
Закиру и без пояснения становилось ясно, что они совершат угон такси и, возможно, кто-то из его товарищей поплатится жизнью. Догнав банду, отошедшую далеко, Закир отозвал Османа в сторону и сказал:
-- Если сегодня ночью погибнет таксист, считай, что и ты не жилец на этом свете...
-- Успокойся, Рваный, зачем нам мокрое дело, -- ответил нервно Турок. -- Иди работай да ментам не настучи, слишком уж праведно жить хочешь... бла-городно...
-- Живу как могу, а что сказал -- попомни, я тоже слов на ветер не бросаю. -- И, повернувшись, пошел к машине.
Не успел он сделать и двух шагов, как Осман по-кошачьи мягко прыгнул вслед и ударил ножом в спину, под лопатку, в самое сердце.
Через час случайно на Форштадте машина За-кира с бандитами попалась на глаза Норе, возвра-щавшейся из кино, и она, почуяв неладное, побе-жала к участковому. По тревоге подняли всю ми-лицию в области: знали, что может натворить Ос-ман Турок, и на рассвете на въезде в город взяли их с добычей.
Хоронил Закира весь Оренбург -- оба городских таксопарка в полном составе, с вычищенными, отдраенными машинами, с включенными сирена-ми вышли проводить в последний путь своего товарища.
Сталина писала, как убивалась Нора на могиле Закира, -- у них уже налаживались отношения и, по-хоже, дело шло к свадьбе.
Тяжелое, грустное письмо, но в конце ждало его еще одно тягостное сообщение.
Писала Сталина, что после смерти Закира Нора не находила себе покоя, говорила, что этот про-клятый город украл у нее двух любимых и вряд ли она когда-нибудь теперь будет счастлива... К сороковинам, с разрешения матери Закира, Нора заказала гранитную плиту на могилу с надписью: "Прости, любимый... Нора". И на сороковинах при-нимала неистовое участие, словно жена, а на другой день... пропала, не оставила ни письма, ни записки, и вот уже который месяц ее ищут...
Письмо Сталины Кондратов никак не коммен-тировал, не было в нем ни "здравствуй", ни "про-щай" -- послание само говорило за себя.
"От предательства всю жизнь идут круги" -- Пулат сегодня мог засвидетельствовать этот факт. На-верное, отправляя ему письмо своей жены, Кондра-тов ставил крест на их дружбе, хоронил ее. Больше они никогда не виделись и в переписке не состояли, хотя Пулат мог легко отыскать в Москве своего армейского и студенческого друга: Кондратов был знаменит и имя его часто встречалось в прессе. Что бы он сказал -- что его жизнь сплошная цепь маленьких предательств?
"Нет, как ни исхитряйся, благородство -- это не про нас", -- горько признается себе Махмудов.
Женившись на Зухре, Махмудов пошел на ду-шевный компромисс, уверяя себя и окружающих, что любит ее, но на самом деле в сердце жила Нора, и он писал ей полные нежности письма. А разве любовь кладут на весы и разве важно, с вы-сшим ли образованием любимая или просто мо-дистка?
