Далия Трускиновская - Как вы мне все надоели!..
Дедуля куда как покрепче Жилло был. Вырвался, побежал во двор искать то крыльцо, под которым – бабкина дверь. Жилло, конечно, за ним.
Врываются – а возле нерастопленного очага на трехногом табурете Малыш сидит, держит на коленях лохматого кота и за ухом его чешет. Причем кот вполне обычного вида и размера. Может, чуть покрупнее, чем водится, и на пару фунтов потяжелее.
– Хорошая, – говорит Малыш, – хорошая, красивая кисонька!
Кот в ответ, вытянув лапы и растопырив когти, зевает.
И клыки у него – янтарные...
– Брось немедленно эту нечисть!.. – шипит Дедуля. – Брось, кому говорю!
Смотрит на него Малыш ясным и изумленным взглядом.
– Чего это он, бабушка? – спрашивает. – Кисонька как кисонька, заморской породы.
А старуха, повернувшись ко всем спиной, шарит по стенке над очагом, где у нее сушеные травки развешаны.
– Кто котишку обидит, тому не поздоровится, – отвечает она Малышу, не глядя. – Котишка у меня ученый. И под хвостом у него многие тайны упрятаны.
– Тайны у кота под хвостом?! – Жилло с Дедулей, не сговариваясь, попятились. Старуха, очевидно, вовсе из ума выжила. Малыш – и тот вскочил с табурета, кота, впрочем, не отпуская.
– Вот именно под хвостом, – твердо сказала подозрительная старуха и положила на стол несколько пучков какой-то сушеной травы. – Вот ты, ты, самый старший, иди-ка сюда. Иди, не бойся! Хочешь, я тебе одно имя назову, которое тебе давно уже знать охота?
Взяла она блюдце с водой, поставила на стол, окно шалью закрыла, зажгла зеленую свечку, кота взяла у Малыша, посадила на стол. Потом, искрошив в пальцах горсть травы, кинула ее в воду и размешала палочкой.
– Гляди в блюдце! – приказал она Жилло. – Гляди внимательно! А теперь зови – Неда! Ну? Зови – Неда!
И, взяв в руку кошачий хвост, провела им над блюдцем.
Увидел Жилло комнатенку убогую, девицу увидел, что, сидя к нему боком, вышивала в больших стоячих пяльцах. Голова ее была непокрыта, длинная темная коса в руку толщиной сползла на пол и улеглась там кольцом, как ручная змея.
– Неда... – шепотом позвал Жилло.
Обернулась красавица-соколица.
И тут старуха кошачьим хвостом воду замутила.
– Все, – говорит. – Этого ведь ты хотел? Будешь теперь умных людей слушать?
А кот соскочил со стола и – в угол, мокрый хвост вылизывать.
– Пошли отсюда, – сказал Дедуля, сдирая шаль с окна. – Нам здесь делать нечего.
– Да, сейчас вам тут и впрямь делать нечего, – согласилась бабка. Привораживать Денизу я не стану. Ни к чему это. Но травку одну тебе, парень, дам. Настоишь на крепком красном вине – хороша будет раны промывать.
С тем и вышли Жилло с братцами-воришками из старухиного подвала.
– Я же сам видел, как Дениза сюда забежала, – пожаловался Малыш. Как сквозь землю провалилась.
Тут Жилло вспомнил, что из погребка есть еще и давний потайной ход. Очевидно, как раз через апартаменты старой ведьмы.
– Под землю и провалилась, – усмехнулся он. – Пошли в погребок, она давно уже там. И точно, есть захотелось. Горяченького бы чего...
Понял он, что есть между бабкой-колдуньей и Денизой какой-то тайный сговор, так что угрозы свободе Малыша тут не предвидится.
Огибая квартал, чтобы попасть в погребок, поймал Дедуля за шиворот мальчишку-газетчика. Тот как раз бежал из печатни Коронного замка с пучком свеженьких «Думских ведомостей» . Взяли у него Жилло с Дедулей сложенный вдвое листок – и первым делом в краске вымазались.
Была в листке приятная новость – отменялось цветное платье, в котором до сих пор ходили крестьяне. Поскольку между ними и горожанами было равноправие – и им предписывалось носить штаны, камзолы и кафтаны установленного образца, которые куда как практичнее их нарядов. То же касалось и женщин.
Тут Жилло с Дедулей заспорили. Жилло утверждал, что в белых штанах и рубахе, с белым же узорным жилетом куда удобнее пахать и косить, чем в кафтане. Дедуля был на стороне Думы – кафтаны установленного образца неяркие, но и немаркие. Серенькие, коричневые, удобного покроя. Тут он против равноправия не возражал. Самый подходящий наряд, чтобы с украденным кошельком в толпе затеряться.
Представил себе Жилло, как крестьянам, вассалам старого графа, объявят полмесяца спустя эту новость, и стало ему уныло. Выходит, алые, бирюзовые, изумрудные, лиловые юбки в огонь полетят, что ли? И вышивки, которые от бабки к внучке передаются? И плащи зимние, огненно-рыжие с меховой оторочкой? Тоскливо это все, однако...
Перекусили все трое в погребке. Однако Денизу почитай что и не видели – она хозяйничала на кухне. Иногда выглядывала, правда, присматривала за порядком. И видно было, что вся суета в погребке ей очень даже нравилась. День перевалил за середину – не сидеть же за столом до ужина... Встали трое, расплатились, ушли.
Следующим на очереди был ювелир. Настоял Жилло на том, чтобы отдать старику всю коллекцию – тот ведь честно в Коронный замок поехал.
Принял его ювелир, лежа в постели. Совсем от потрясений расхворался.
– Ну, – говорит, – ну!.. Ну, не верил, что ты мне все отдашь!
– Это ты, старый хрен, мне голову с доносом морочил и графа под топор подставлял, – без всякой вежливости отвечает Жилло. – А теперь граф – жив, коллекция – у тебя, каждый остался при своем. И век бы я тебя больше не видел!
Повернулся и прочь наладился.
– Постой! – пищит из-под перины ювелир. – Постой, говорю! Иди сюда, сядь рядом. Тебя ведь Жилло зовут?
– Жилло, – отвечает графский слуга.
– Слушай, Жилло, ты меня сейчас на мудрую мысль навел. Я ведь кто? Я старый больной человек, и единственное, что мне в жизни дорого – эта вот коллекция, – начинает причитать ювелир. – А я уже говорил тебе, что для нас, пожилых людей, значат произведения искусства, прекрасные образцы, с создателями которых мы состязаемся...
Послушал Жилло, послушал – так получается, что за перстень с золотым цветком не то что графа молодого – полк молодых графов следовало уморить. Потому что перстень – шедевр, а граф – молодой балбес.
– Ты от хворости своей уже неведомо что несешь, – буркнул Жилло. Выздоравливай, да больше мне на дороге не попадайся!
– Да постой ты! – прямо взвыл ювелир. – Ничего ты не понял! Я же тебя наследником сделать хочу!
Жилло окаменел.
– Этого еще недоставало, – отвечает. – Что же мне, на старости лет к тебе в ученики идти? Колечки с камушками мастерить?
– Это не требуется. Главное – чтобы ты цену моей коллекции осознал! Я долго искал такого человека, чтобы ее не разбазарил бездарно, а сберег. Вот, нашел! Ты же ее сбережешь, Жилло?..
Вытянулась из-под перины старческая рука, вцепилась в полу кафтана, глаза больные смотрят снизу вверх – в лицо Жилло. Ну, только что не плачет вредный старикашка...
– Не нужна мне твоя коллекция, – пытаясь отцепить руку, заявляет Жилло. – Может, тут за каждый камушек чьей-то кровью плачено? Я же тебя, поганца, не первый день знаю! Предатель ты, и ничего больше.
– Да, Жилло, ты прав, Жилло, но жизнь человеческая коротка, вот вроде моей, а искусство вечно, и потому на первом месте должно быть именно святое искусство... – принялся канючить ювелир. – Перед искусством моя совесть чиста!
– А провались ты в болото! – рявкнул Жилло, вырвался – и к двери.
– Стой! – уже куда более бодрым голосом заорал вслед ювелир. – Я старый и больной человек, я, может, при последнем издыхании, но я сейчас встану и за тобой следом поплетусь! И я буду идти за тобой, пока ты не согласишься стать моим наследником! Только ты и сумеешь сберечь коллекцию!.. Вот умру, таскаясь за тобой, – что ты на это скажешь? А ведь умру, право, умру! И коллекцию мою разграбят, продадут по одному перстеньку...
– Но почему ты так решил? – пораженный отчаянием ювелира, спросил Жилло. – С чего ты взял, что я буду беречь твою дурацкую коллекцию? Да я, когда в кошельке пусто будет, без всяких угрызений совести ее распродавать начну!
– Не начнешь, – твердо сказал ювелир. – Ты хотя бы посмотрел, что у тебя такое в карманах лежало?
– Еще чего, – пожал плечами Жилло. – Что я, девица на выданье, что ли – побрякушками развлекаться?
– А ты посмотри, посмотри, миленький... – и ювелир потыкал пальцем в сторону стола, где кучкой лежали цепи, пряжки, браслеты и прочие блестящие штучки.
В великом недоумении взял Жилло браслет, поднес к носу – и сказал: «Ого!» На центральной пластине того браслета был тончайшим резцом награвирован золотой цветок, тот, что на королевском перстне.
– Пряжку поясную погляди, там по краю узор вьется, – посоветовал ювелир. – Медальон открой! Там этот цветок, как живой, даже роса на нем блестит прозрачная. Ложку тоже разгляди – цветок и по одну сторону черенка, и по другую... И обрати наконец внимание, какая тонкая работа! Теперь те мастера повывелись, которые эти цветы сделали. Один я остался...
