Наталья Солнцева - Джоконда и паяц
«Джоконда… – очарованно шептал он. – Моя Джоконда!»
За ее спиной простирался дикий пустынный ландшафт, в котором терялся взгляд. Голые скалы, извилистые реки и мертвое озеро, окруженное каменными вершинами. Мрачный захватывающий дух пейзаж.
«Кто ты? – робко вопрошал он. – О чем молчишь? Чему улыбаешься?»
У Джоконды было лицо, волосы и плечи Алины, ее чистая гладкая кожа и чувственные губы, тронутые демонической усмешкой. Словно она побывала в царстве мертвых и постигла тайны загробного мира.
Артынову казалось, что прикоснись он к ее устам, и ему откроется нечто великое и бесконечное, как сама жизнь.
Он вышел на балкон и ужаснулся. Каменная площадка висела над бездной. Скалы и озеро оказались миражом. Артынов в страхе зажмурился, а когда открыл глаза… то увидел себя в постели. Мона Лиза лежала рядом, белая и холодная, словно изваянная из мрамора.
«Алина, – позвал он, не решаясь дотронуться. – Это ты?»
«Зачем ты меня убил? – медленно произнесла она, не поворачивая головы. – Как ты мог отнять у меня мою красоту?»
«Я подарил тебе вечную жизнь, – оправдывался художник. – Сохранил твою молодость. Теперь ты никогда не состаришься!»
Алина-Джоконда прижалась к нему и обвила тонкими сильными руками так, что он начал задыхаться. Она обжигала его своими жаркими, жадными поцелуями. Артынов отталкивал ее и… просыпался.
В спальне было темно и тихо. Художник вскакивал, зажигал свет и судорожно оглядывался. Портрет Алины он оставил в мастерской. Неужели она дотягивается до него оттуда?
Артынов утирал холодный пот, пил воду и снова ложился. Опять перед ним сияли маленькие округлые груди, маячил сладкий рот, лицо щекотали шелковистые волосы Алины-Джоконды. Он чувствовал ее дыхание, ее волнующий запах, тепло ее нежного тела и погружался в фантастический оргазм, которого ни разу не переживал с живой женщиной. Он походил на ныряльщика, всплывающего на поверхность глотнуть воздуха, чтобы снова опуститься в пучину наслаждения.
Неужели великий Леонардо испытывал то же самое? Потому и не мог расстаться со своей Джокондой? Может, это и не женщина вовсе, а искусительная страсть в обличье прекрасной дамы?
Оглушительный звон разбудил Артынова, разбил его грезы на мелкие осколки, которые рассыпались по комнате. Дневной свет резал глаза, в груди саднило. Он не сразу сообразил, что кто-то звонит в дверь. Накинул халат, сунул ноги в тапочки и поплелся в прихожую.
– Какого черта?
– Открывай, я знаю, что ты дома! – раздалось из-за двери.
– Чего орешь? – недовольно спросил Артынов, впуская Рафика. – Совсем сдурел?
– Это ты сдурел, а не я! – завопил незваный гость, набрасываясь на хозяина с кулаками. – Подонок! Убийца! Я тебя прикончу!
Артынов был гораздо выше и крепче Грачева, но отступил под его неожиданным натиском. Опомнившись, он схватил гостя за плечи и отшвырнул. Рафик упал, ударился головой о стену, однако не угомонился.
– Ты чего? – навис над ним хозяин. – Белены объелся?
– Убийца!.. – лихорадочно повторял Рафик. – Маньяк!.. Гореть тебе в аду!.. Ты убил ее!.. Убил!..
Артынов кинулся в ванную, набрал в ковшик воды и вылил на голову Рафика. Рыжие кудряшки художника намокли и облепили череп. Он выглядел бы комично, если бы не бешеная ярость во взгляде.
– Что с тобой?
– Ты ее убил! – твердил Рафик. – Я не смог ее спасти. Не смог! Ты опередил меня. Ты всегда был первым. Ну что, добился своего? Ты убил их обеих!
– Да кого я убил-то?
– Сначала Ольгу, потом Алину. Они мертвы! Мертвы!
По лицу Артынова скользнуло скрытое удовлетворение.
– Алина умерла?
– Будто ты не знаешь! – вскинулся Рафик. – Вчера она ехала домой после твоего проклятого сеанса и разбилась. Ты упырь, Сема. Тебя нужно уничтожить, вбить тебе осиновый кол в сердце!
Артынов не рассердился, скорее пришел в раздражение.
– Не мели чепуху, Грач.
– Человеческая жизнь, по-твоему, чепуха? Да? Ты помешался на своих картинах, упырь! Чокнулся! Продал душу дьяволу!
– А ты, небось, завидуешь?
Рафик попытался подняться, но Артынов ногой отправил его обратно на пол.
– Остынь, придурок! Что за ахинею ты несешь? Совсем мозги отшибло?
– Тебе это с рук не сойдет, – угрюмо процедил гость. – Ты за все заплатишь, упырь.
– Алина ушла от меня живая и невредимая.
– Что ты с ней сделал? – не поверил Рафик. – Признавайся!
– Она позировала… я угощал ее кофе, потом проводил до двери, и все.
– Ты что-то с ней сделал, – чуть не плакал Рафик. – Ты… твои картины прокляты! Они высасывают душу из молодых прелестных женщин. Не знаю, каким колдовством ты этого достигаешь. И не хочу знать! Я боюсь тебя, Сема.
– Они умирают, чтобы обрести вечность на моих полотнах, – не смутился Артынов.
– Высокопарный ублюдок! Клянусь, ты за все ответишь!
Художник качал головой и снисходительно усмехался. Он не чувствовал за собой вины, не раскаивался. Казалось, он испытывает гордость. Смерть Алины еще раз подтвердила его гениальность.
Рафик люто ненавидел его в эту минуту, ненавидел себя за то, что не сумел наказать убийцу. Рука не поднялась. Он обрушил на Артынова град тумаков и на том спекся. Он не мститель. Он – трус и недотепа.
– Где эта твоя Джоконда?! – в бессильной ярости завопил он. – Покажи мне ее!
– Ее здесь нет, – самодовольно заявил Артынов.
– А где она? Где ты ее прячешь, упырь? Я ее уничтожу! Порежу на мелкие клочья и сожгу!
– Тебе до нее не добраться.
Артынов оставил картину в мастерской. Он не боялся: был уверен, что его Джоконду охраняет нечто высшее, как и оригинал, который защищен не только пуленепробиваемым стеклом, но и волей Творца. Она переживет и своего создателя, и своих врагов, и своих поклонников. Она – в этом мире и вне его.
– Я доберусь, – пообещал Рафик. – Доберусь! Вот увидишь! Я остановлю тебя, Сема, чего бы это ни стоило. Из-за тебя погибли две женщины. Кто-то должен положить этому конец.
– Может, это ты их убиваешь, Грач? – прищурился художник. – Чтобы опорочить меня? Мстишь мне за собственную несостоятельность! Мои полотна завораживают, а твои никуда не годятся. Я создаю шедевры, а ты – жалкую мазню. Вот ты и решил отыграться. Как тебе моя версия?..
* * *Глория договорилась встретиться с Павлом в Москве, на месте гибели Алины Кольцовой. Парень умолял ее помочь разобраться в причинах трагедии. Если она смогла «увидеть» аварию со смертельным исходом, то сможет разгадать, что к этому привело.
– Здесь, – сказал Павел, показывая на мелкие осколки стекла и свежие белые гвоздики, рассыпанные на пожухлом газоне рядом с оживленным шоссе.
Глория стояла, ожидая потока ощущений, пережитых перед смертью Алиной. Та испытывала смятение, стыд и страх. Опасалась ревности мужа… мучилась смутным чувством вины. Ее внимание было притуплено.
– Алина изменяла мужу? – спросила она у Павла.
Тот опустил голову и развел руками. Откуда ему знать?
– По ходу, они любили друг друга.
– Ну да, – кивнула Глория.
– Алина была пьяна?
– Она была не в себе. Ее что-то мучило. Сеанс, проведенный в мастерской художника…
Вдруг Глория четко «увидела» Лаврова, который уговаривает Алину не садиться за руль, предлагает подвезти ее. Та отказывается. Они стоят в каком-то дворе под фонарем. В тени прячется третий. Этот третий подслушивает. Он любит Алину? Скорее, это экзальтированное обожание, болезненное восхищение.
– Вот как! – вырвалось у нее.
– Вы что-то поняли? – вскинулся Павел.
– Пока не совсем.
Он отошел, мрачно глядя на гвоздики, которых тут было не меньше сотни. От безутешного супруга.
– Алина была в машине не одна, – заявила Глория.
– Не может быть! Свидетели твердят, что…
– Это ребенок, совсем маленький плод. Она была беременна.
Парень, оглушенный ее словами, попятился. Еще и это! Жалость накрыла его, затопила волной, но плакать при Глории он постеснялся. Сжал зубы и отвернулся.
Внезапно в ее сознании возникла картина, самое известное в мире произведение живописи. Ritratto di Monna Lisa del Giocondo. В переводе с итальянского – «Портрет госпожи Лизы Джокондо».
В галерее Паяца она занимала почетное место, парила в воздухе, словно сияющая лазерная проекция в ночном небе.
Мона Лиза, которая вдруг предстала перед Глорией, отличалась от оригинала лицом, волосами и, главное, она была без одежды. Та же поза, та же неуловимая улыбка, тот же прямой пробор надо лбом, те же ниспадающие вдоль щек волнистые пряди… та же тончайшая головная накидка… но черты другие!
– Боже!
Павел боролся с подступающими слезами и пропустил ее возглас мимо ушей.
Глория была рада этому. Иначе ей пришлось бы объяснять библиотекарю-нефтянику, что в момент смерти Алина и Обнаженная Джоконда слились в одно целое.
– Уф!..
– Вам плохо? – тут же подскочил Павел.
– Мне хорошо, – натянуто улыбнулась она. – Кому позировала ваша сестра?
