Евгений Сухов - Валютная могила
– Чай, кофе? Сигареты, спички, коробок? – предложил я как можно более непринужденно.
– Браво! – Человек в песочном пуловере даже легонько похлопал в ладоши. – Ваше самообладание делает вам честь.
– Выходит, она у меня есть, – ответил я. – А у вас?
– А у меня поистрепалась, – просто ответил человек в песочном пуловере от Кельвина Кляйна. – И это делает мою жизнь намного легче, проще и приятнее. И совести у меня нет, – добавил он. – Вы не замечаете разве, что эти слова и понятия все реже и реже употребляются и в печати, и в устной речи? Честь, совесть, честность, порядочность… Они вышли из обихода. Как-то незаметно улетучились… Это уже анахронизмы! Вы, Аристарх Африканыч, как грамотный и наблюдательный человек, не станете с этим спорить…
– Не стану, – покачал я головой.
– А ведь пережитками прошлого эти слова и, главное, понятия сделали мы. Мы стерли их из обихода. За какие-то тридцать лет! Мы забили головы людей жаждой потребления вещей и удовольствий. Из молодежи уже никто не пойдет работать на фабрику или завод. Даже за хорошие деньги. Мы напрочь отбили охоту к физическому труду. Мы развалили образование и медицину. Развалили экономику. Внесли хаос и неразбериху во все, что окружает рядового человека, лишив его каких бы то ни было ориентиров и сделав жизнь одной большой заботой. Ему некогда думать о чести и совести, а тем паче блюсти их, потому что ему надо кормить себя и семью и решать ежедневные проблемы, которых море… Мы уничтожили мораль. Семья как институт вот-вот развалится. Вы вымираете. Деградируете. Еще немного, и от страны останется пшик. И вот тогда придем мы. Да нет, – весело посмотрел на меня человек в песочном пуловере, – мы уже пришли. Наши люди везде: в министерствах, правительстве, Думе, полиции, фээсбэ… А еще в науке, культуре, средствах массовой информации… Причем на ключевых позициях или около того… Причем большинство из них даже сами не понимают, что стоят на нашей стороне. Вам ведь запретили вести дальнейшее расследование по вагонам с евро? И передачи на вашем телеканале об этом никакой не будет, верно? Как и на всех иных телеканалах о вагонах с евро не будет сказано ни единого словечка. И показывать вы публике будете то, что вам велят. И говорить, что велят. Нет, говорить вы можете все, что угодно, ведь у нас свобода слова. Все, кроме правды. Как это давно уже и происходит. И изменений в такой, в угоду нам сложившейся ситуации не предвидится. Ну, разве лжи в скором времени станет еще больше… Нет, господин Русаков, одиночкам вроде вас нам не помешать, а уж, тем паче, не остановить всю эту махину, что движется на вас…
– Я не сомневаюсь в том, что вы знаете, о чем говорите. И в ваших словах, должен признать, много правды, – заметил я, стараясь казаться как можно более спокойным. – Но для меня это все ничего не меняет.
– И, конечно, вы не примете наше предложение сотрудничать с нами, – без всякой вопросительной интонации произнес человек в песочном пуловере. – И двадцать тысяч евро, которые сейчас, сию минуту могут оказаться вашими, вас совершенно не заинтересуют…
– Вы совершенно правы, – ответил я и внутренне сжался. Сейчас мой собеседник посмотрит на того, что в сером костюме, и кивнет ему в качестве завершающего аккорда. Тот достанет нож, неторопливо подойдет ко мне и, зажав меня железной хваткой, полоснет по горлу…
Человек в песочном пуловере замолчал. Что-то изменилось в его лице. Оно уже не было ни самоуверенным, ни веселым.
– Но вы же знаете, что все равно проиграете, – наконец произнес мой опасный собеседник, – и, несмотря на это, продолжаете упираться. Как-то это все… глуповато…
– Может, и так, – ответил я примирительным тоном. – Но, понимаете, характер у меня такой… гадкий. Ничего не могу с ним поделать, хоть тресни. Может, это у меня от предков? Русаки они были. Простые, честные и в меру добрые ребята. Которые дорожили понятиями «честь», «правда», «Родина», «Держава». И служили ей, не ожидая почестей и наград. И любили, не рассчитывая на взаимность. Вот и моя фамилия – Русаков. Наверное, это генное… – Я несколько мгновений помолчал, глядя, как темнеет лицо человека в песочном пуловере, а потом спросил: – Может, все же чаю? Нет… Можно соку апельсинового, а то у вас цвет лица начинает портиться. У меня есть вафли. Недельной давности, но все же…
Мой собеседник, как я и предполагал ранее, посмотрел в сторону человека в сером костюме и кивнул. Тот подошел ко мне и обхватил меня как железным обручем, лишив возможности сопротивляться. Потом перед моими глазами сверкнул нож с кривым лезвием.
– Ну, вот и все, – произнес человек в песочном пуловере, доверительно наклонившись ко мне. – Ничего не хочешь сказать напоследок?
– Хочу, – прохрипел я.
– Ну, говори, – усмехнулся он.
– Зря вы все же отказались от чая, он у меня настоящий, индийский…
– Давай, – сказал человек в песочном пуловере.
Я закрыл глаза. Сейчас этот, в сером костюме, профессиональным движением полоснет по горлу, и я захлебнусь в собственной крови. Я еще поживу минуты полторы, пытаясь остановить кровь, а потом потеряю сознание. Вместе с жизнью…
Но хватка вдруг ослабла. Какое-то время я посидел еще с закрытыми глазами, а потом открыл их. Мой собеседник в песочном пуловере от Кельвина Кляйна и человек в сером костюме стояли в коридоре.
– Уже уходите? – с печалью в голосе проговорил я, что удалось с большим трудом, поскольку все мое тело ликовало: жив, жив! – А как же чай?
– Позже, – ответил человек в песочном пуловере, чуть усмехаясь. – Когда мы все закончим, я к вам обязательно зайду… На огонек!
– Буду ждать! – голосом радушного хозяина сказал я и нашел в себе силы подняться с дивана. – А пока позвольте вас проводить…
Перед тем как открыть дверь, человек в песочном пуловере спокойно посмотрел на меня и произнес:
– А знаете, почему мы вас не убили?
– Почему? – поднял я брови, изображая крайнее удивление.
– Потому что вы для нас не опасны. Чем может помешать слону муравей? – Он попытался придать своему взгляду презрительное выражение, но у него не очень получилось. – И еще я хочу, чтобы вы немного пожили и воочию увидели результаты нашей работы. Поверьте, ждать осталось совсем не долго…
Они ушли, а я какое-то время простоял в коридоре, переживая все, что со мной произошло, и покрываясь холодными мурашками. Затем закрыл дверь, прошел на кухню и достал початую бутылку водки. Когда наливал ее в стакан, руки мои мелко подрагивали. Опрокинув почти полный стакан водки в два глотка, я занюхал ее кусочком ржаного хлеба и вернулся в комнату. Посмотрел на стул. Потом на диван. И бухнулся на него, убеждая себя в том, что все, что только что случилось в этой комнате, всего лишь сон. И что я все еще сплю.
И я действительно уснул…
Звонок. Длинный, почти не прекращающийся. Это что, те двое решили вернуться, чтобы меня все-таки убить? Нет уж, фигушки. Не открою, я еще поцепляюсь за жизнь.
Снова звонок. Потом стук. Громкий, сильный. Кого еще несет посереди ночи?
Я встал, прошлепал к двери и громко крикнул:
– Кто?
За дверью молчание. Недолгое, всего несколько секунд. Очевидно, человек за дверью соображал, как себя назвать. И это не очень ему удавалось, судя по наступившей тишине.
– Это полковник…
Сообразил, однако.
А какой полковник, кстати? Эдак и я начну стучаться в каждую дверь и называть себя полковником. Или даже генералом. Дескать, открывайте немедленно! Генерал пришел! А генералам ждать не положено. Двери перед ними должны моментально распахиваться. По первому требованию. Причем любые…
– Какой еще полковник? – спросил я в дверь.
– Тот самый, с которым ты сегодня говорил, – послышался ответ.
Я открыл, и в коридор уверенно вошли «полковник», а следом за ним и «Костя».
– Они у тебя были? – спросил полковник, осматриваясь.
– Были, – ответил я.
– Что говорили?
– Говорил один, второй стоял поодаль и держал меня «на мушке».
– Ну и что говорил этот один?
– Пугал.
– А еще?
– А еще он сказал, что у него нет ни чести, ни совести. И что эти понятия уже стали анахронизмом. С их помощью…
– Гм, сильное заявление. А что еще?
– Что у них везде есть свои люди: в министерствах, правительстве, Думе, полиции, в науке, культуре, средствах массовой информации… И в фээсбэ тоже, – добавил я, искоса глянув на «полковника». – Причем люди эти занимают ключевые позиции.
– Туфта это! – резко бросил седоватый гость. – Блеф!
– Ага, туфта… Не надо так со мной, господин полковник, – усмехнулся я. – Если вы и правда полковник фээсбэ, то вам, конечно, известно больше, нежели мне…
– Да уж, конечно, – прервал он меня, но его реплика не помешала мне договорить:
– В том числе вам хорошо известно, что этот человек сказал мне правду. Вспомните, сколько и каких чиновников уехали из Москвы буквально за пару дней до наступления аномальной жары. У кого-то был плановый отпуск, понимаю. А остальные? Почему они сбежали из Москвы, как крысы? Потому что знали, что корабль – в данном случае Москва – может затонуть и что эта жара – запланированная акция. И что все должно было кончиться гибелью сотен тысяч, если не миллионов москвичей. Что, не так разве? И вам наверняка известны фамилии этих чиновников и их должности. Только вот никто не дает вам команду «фас», чтобы прижать этих негодяев. И не даст… И вы сами понимаете, почему…
