Фридрих Незнанский - Горячий лед
— А вы тоже ничего не видели? — обратилась Лена к остальным больным.
— Нет-нет, — сокрушенно качали головами они.
— Ладно, извините за беспокойство, — Бирюкова направилась дальше по больничному коридору.
В одиннадцатой палате оказались трое молодых парней.
— Ребята, — обратилась к ним Бирюкова. — Вы этой ночью ничего странного не заметили?
— Странного? — глупо захихикали парни. — Странного нет, все очень даже обычно, правда, Вован?
— Это да, — отозвался басом Вован.
— Что обычно-то? — не поняла Лена.
— А все обычно, медики бухают, а мы — в женское отделение, — веселились ребята.
— Так вас ночью в своей палате не было?
— He-а, мы ребята молодые, здоровые, мы до утра могем, — противно скалился Вован.
— Все понятно. — Бирюкова резко развернулась к двери.
— Э-э, красавица, а ты куда? — закричали парни хором. — Ты к нам еще приходи. Мы тебе и покажем, что ночью делали.
— Лечитесь, инвалиды, — зло бросила Лена через плечо и зашагала к следующей палате.
В палате под номером двенадцать находился только один старичок, он читал газету и осторожно откусывал маленькие кусочки от яблока.
— Здравствуйте, — поприветствовала его Бирюкова. Старичок даже ухом не повел.
Лена подошла ближе и гаркнула деду прямо в ухо.
— Здравствуйте.
Старичок, поморщившись, оторвался от газеты и взглянул на посетительницу.
— Здравствуй, дочка, ты зачем кричишь?
— Простите, я думала вы не слышите, — сбавив тон, ответила Бирюкова.
— Ась? — старичок приложил ладонь к уху. — Повтори, деточка, я слышать стал плоховато, годы все-таки.
— Скажите, — снова заорала Лена, — вы один лежите в этой палате?
Дедушка снова поморщился, но замечания не сделал.
— Нет, не один. Еще трое со мной.
— А где же они?
— Их навещать пришли, внуки приехали, дети.
— А к вам как же?
— А я один совсем, нет у меня никого, навещать некому, — грустно ответил старичок. — Сын с семьей в Америку уехал, а Галенька моя еще прошлой весной умерла. Один я здесь остался.
— Что же сын вас к себе не заберет? — возмутилась Лена.
— И-и, милая, ему там самому трудно, еще я им обузой буду. Один билет до ихней Америки знаешь сколько стоит? Многие тысячи, мне с моей пенсии вовек столько не накопить.
— Ну, как же вы так рассуждаете? Это же ваша семья, ваш сын, внуки, как вы им можете обузой быть? — запротестовала Бирюкова. — Они ведь только рады будут вам.
— Были бы рады, давно позвали бы, — махнул старичок рукой. — Даже на похороны не приехали. Но я не виню их, я же все понимаю, там жизнь другая, там тяжело. Капитализм. Вот и крутятся, как могут. А я ничего здесь. И соседи у меня хорошие, кто в магазин сходит, кто по дому поможет, я не жалуюсь. И куда мне ехать, Галенькина могилка-то здесь, кто же за ней ухаживать будет? А я приду, и подмету там, и цветочки посажу красивые, и угощение птичкам принесу, чтобы прилетали к моей Галеньке, чтобы ей не скучно было.
Лена почувствовала, как к ее горлу подкатывает комок, она поняла, что сейчас будет рыдать от тоски и жалости к этому одинокому, никому не нужному старику. Она с трудом сдержалась и заставила себя улыбнуться.
— А ты, дочка, чего пришла-то?
— Да вот, знаете, этой ночью из больницы человека похитили. А я следователь, хотела поспрашивать, не видел ли кто чего.
— Батюшки, — удивился старичок. — Такая молоденькая, хорошенькая, и следователь.
— Что, не похожа? — улыбнулась Лена.
— Нет, не похожа, я думал, врач-новая. А ночью я видел кое-что.
— Что? Расскажите, — насторожилась Бирюкова.
— Я, дочка, сплю плохо. Это с возрастом, видимо. Лежу всю ночь, вспоминаю всякое. И войну вспоминаю, и работу свою вспоминаю, Галеньку, как жили с ней вместе. Так подумаешь-подумаешь обо всем, глядишь, время до утра и скоротаешь. Вот и этой ночью не спалось мне, — начал рассказывать старик. — И так захотелось на улицу выйти, воздухом подышать, что я оделся и спустился тихохонько в садик. Вы только не говорите никому, вообще правилами это запрещено. Но праздник какой-то врачи отмечали, вот меня и не заметил никто. Не расскажешь, дочка?
— Конечно, не расскажу, — заверила старичка Лена. Тот продолжал:
— А то ругаться на меня будут. Ты уж не выдавай. И вот вышел я на улицу, сел на лавочку, там под кустами, и так хорошо мне, свежо, воздух чистый еще, и звездочки блещут. Я в такие моменты чаще всего Галеньку вспоминаю. И вот мне как раз свадьба наша вспомнилась, сразу после войны. Голодно было, разруха, а мы женимся. И так нам весело было, такие мы с Галенькой счастливые, а на праздничном столе ничего кроме квашеной капусты-то и нет почти, а мы все равно счастливее всех. И как Валеньку, сынишку, рожали. Годы послевоенные, тяжелые, а у нас ребенок маленький. И тяжело, с одной стороны, и радостно — наследника родили все-таки. А у Галеньки молока не было, потому что недоедала она, и вот я каждое утро по десять километров в одну сторону ходил в соседний колхоз молоко выпрашивать для ребенка. И вот вспомнилось мне это, как вдруг вижу, идут трое, незнакомые какие-то, я их здесь не видел никогда. Мне здесь делать особенно нечего, так я за людьми наблюдаю. И вот этих как будто не видел никогда. Идут, тихо-тихо так между собой переговариваются, потом к дверям корпуса подходят, один там за перилами присел, а двое других внутрь прошли. И вот вроде минут десять их не было, а потом вышли они и что-то тяжелое с собой тащат. О чем говорили-то, я не слышал, но также мимо меня они прошли и скрылись вон там, за хозблоком, — старичок неопределенно махнул рукой в сторону окна. — Ну, думаю, опять уперли что-то. У нас же здесь постоянно сестра-хозяйка сыновей своих подзывает, и выносят они все подряд: и белье постельное, и матрасы, и подушки, и халаты белые, и чего только не тащат! Никакого сладу с этой семейкой нет. Сколько ни обращались мы к главному врачу, сколько ни говорили, а он в ответ: должность, говорит, такая, кого ни возьми, все равно воровать будет, может, даже еще сильнее. Возможно, он и прав. А только нам постельное белье выдают, ну, все в дырах, как решето, а на новом эти ворюги спят. Вот так, — печально закончил старичок.
— А как они выглядели?
— Ну уж этого я не упомню, темно все же было, толком и не разглядел. Трое их было, молодые вроде, ну для меня сейчас все молодые.
— Понятно. Спасибо вам за рассказ.
— Да будет ли тебе от него толк, доченька?
— Вы мне очень помогли, — излишне горячо поблагодарила его Лена. — Не буду больше вас утомлять, вы, наверное, устали.
— Нет, дочка, мне поговорить с кем-нибудь только в радость. А то совсем я здесь один.
— Послушайте, — сказала вдруг Лена. — А можно я вас навещать буду?
— Меня? — по-детски удивился старичок.
— Вас. С вами так интересно, вы так рассказываете здорово. Вот приду в следующий раз, вы мне и про Галеньку свою расскажете, и про работу свою. Хорошо?
— Правда, придешь? — с надеждой спросил старик.
— Конечно.
— Приходи, дочка, я тебя ждать буду.
— Обязательно, — Лена ласково попрощалась со старичком и отправилась разыскивать Гордеева.
«Ну, как так можно? — негодовала она по дороге. — Старого, немощного отца одного умирать оставить. Люди — сволочи. Рожай после этого детей, воспитывай, отдавай последнее, а они тебе потом ручкой сделают, спасибо, мол, мама-папа, поехали мы в Америку бабки зарабатывать, там капитализм.
А вы тут помирайте. И на похороны даже не приедут».
От этих мыслей Бирюкову отвлекла знакомая уже дежурная медсестра, поймавшая Лену на выходе из отделения.
— Ну, как, узнала что-нибудь толковое?
— Да так, кое-что, — задумчиво отозвалась Бирюкова.
— Вот и хорошо. За меня не забудешь словечко замолвить?
— Не забуду, не переживай.
Лена спустилась на лифте, вышла на улицу и набрала номер Гордеева.
— Юра, ты где?
— Я на выходе, с охраной беседую. А ты узнала что-нибудь?
— Немного. Сейчас подойду к. тебе, расскажу.
Бирюкова дошла до больничных ворот и увидела Гордеева, разговаривающего с охранником.
— Так, ну и чего? — услышала она. — Значит, вчера вы дежурили?
— Я, — мрачно подтвердил охранник — здоровый детина с трехдневной небритостью на лице, одетый в ярко-синий свитер с трогательным оленем на пузе.
— Посетителей много вчера было?
— He-а, немного, в будние дни мало ходят.
— А вы их как-то отмечаете? — спрашивал Юрий.
— Отмечаем. Они через проходную идут, спрашиваем документы, записываем, а на обратном пути галки ставим, кто вышел, — докладывал охранник.
— И в журнале у вас все остается, можно посмотртеть, так?
— Так, — согласился парень.
— Ну, давай тогда.
Охранник скрылся в своей будке и через минуту появился снова с толстой тетрадью в коленкоровой обложке.
