Мария Брикер - Кокон Кастанеды
– Черт! – выругался Николай, вытирая кровь о траву.
– Тетя монашка, не ходите в дом, – пропищал кто-то из собачьей будки.
Чуйков заглянул внутрь: в темноте блестели два испуганных глаза.
– Настена? Что случилось?
– Мамку мою убили и Кузю. И Тузика тоже. Я боюся, тетя!
– За что? Кто их убил?! – потрясенно спросил Николай, ноги стали ватными, и почему-то устали плечи.
– Не ходите в дом, тетя монашка. Там мамку убили! Всех убили! Не ходите. – Настя как автомат повторяла, что ее маму убили, и запрещала ему входить в дом.
Девчушка находилась в глубоком шоке. Следовало пойти и проверить, что случилось, но Коля не мог оставить девочку одну в подобном состоянии. Оставаться здесь теперь он тоже не мог. Инстинкт самосохранения подсказывал, что убраться отсюда нужно как можно быстрее. В голове вертелись, как юла, вопросы. Почему? Кто? Зачем? Кому могли помешать безобидные деревенские жители? А вдруг ОНИ искали его? – мелькнула пугающая мысль. А может, монахиню Элету они искали? Искали, чтобы убить? Блин! Что же случилось в том гребаном поезде, из которого он выпал? Лоб покрылся испариной от напряжения и страха. Верить в то, что эти убийства связаны с появлением его в доме железнодорожницы, не хотелось, но интуиция убеждала в обратном и настойчиво сигнализировала ему, что преступник где-то поблизости.
– Настя, успокойся и быстро вылезай. Я тебя к соседям отведу, – попросил он, оглядываясь по сторонам.
Настена отрицательно помотала головой.
– Настя, не бойся, я с тобой. Давай вылезай. – Николай взял девочку за руку – ладошка была ледяной, мягкой и очень маленькой. Ощущения были непривычными, и Коля поморщился. – Вылезай, кому говорю! – рявкнул он и потянул девчушку из будки.
Настя замычала, уперлась ногами в стенки конуры, и сдвинуть ее с места было просто нереально.
В одном из дворов послышался шум. Скрипнула и хлопнула дверь, кто-то сухо кашлянул.
– Соседи проснулись. Все им расскажешь, они вызовут милицию. А мне нужно идти, – сказал Николай и торопливо направился к лесу.
С соседями и милицией общаться ему было никак нельзя. Не хватало еще для полного счастья оказаться в кутузке! Мало того что документов нет и он ни хрена не помнит, так еще, не дай бог, по обвинению в убийстве засадят. Какой прок в показаниях Настены? Ее и слушать никто не станет. Жаль девочку, но что он может поделать? Он же не мать Тереза, в конце концов! И не детский психолог! И не… Интересно, кто же он? – размышлял Николай, плутая между деревьями. «Кто же я, твою мать? И куда бросить тело, чтобы поспать хотя бы полчаса и не околеть. Господи, помоги!»
– Спасибо, – потрясенно сказал Чуйков, остановившись у лесного шалаша.
Шалаш был сооружен в паре метров от земли и держался на трех березах. Настил из досок, крыша покрыта свежим ельником, лестница из поленьев, тряпье вместо подстилки. Внизу на земле валялись горкой пустые бутылки, бережно прикрытые старым куском целлофана. Ясно было, что он наткнулся на ночлежку какого-то бомжа и его склад. Но в шалаше никого не оказалось. Коля, недолго думая, залез наверх и закопался в вонючее тряпье – сон придавил его мгновенно, но, прежде чем окончательно провалиться в небытие, Чуйков почувствовал, как что-то теплое и мягкое осторожно уткнулось ему в бок.
Глава 11
Путники
День рождения Катьки-дуры отметили шумно и с размахом. Стол ломился от еды. Шоколада насчитывалось пять сортов, сыр плавленый, колбаса в вакууме, ветчина, сосиски, йогурты, майонез, сметана, печенье, масло сливочное – все почти свежее, трехнедельной просроченности. На подобную удачу, как внезапная проверка в городском супермаркете, Катька даже рассчитывать не могла, деньги все копила к дню рождения, даже не пила неделю, бедняжка. Хлеба только не было. Видно, жлобы из супермаркета на сухари его пустили. А может, на птицефабрику свезли, откуда им кур и яйца поставляли. Бартер решили сделать.
Катька выглядела великолепно в шляпе с голубиным пером, крепдешиновой блузке с кружевами и новых зеленых тренировочных с лампасами. Семен Семенович весь вечер любовался ее неземной красотой, никогда он Катьку такой привлекательной не видел. Если бы не фингал, который по горячности поставил ей бывший хахаль, то она вообще была бы неотразима. Даже туфли лаковые нацепила ради праздника. Правда, сразу потеряла одну и расстроилась, но впадать в уныние не стала, тост провозгласила умный. Что, дескать, пущай это будет единственной ее потерей в жизни. Но тут влезла одноглазая Зойка и все испохабила, сказала, что Катьке теперь нужно прынца на белом коне дожидаться, который туфлю найдет и ей на блюдечке принесет. Катька аж расцвела от подобной перспективы, весь вечер только об этом и трендела. И все ему, Семен Семеновичу, подмигивала неподбитым глазом: мол, не нужен ты мне – прынца я жду. Так он подмигивания ее понял, колечко поглубже в карман запрятал и после банкета беспробудно пил неделю, зависнув у товарища на свалке, чтобы как-то унять душевную боль. Вроде полегчало. Пущай Катька прынца ждет, дура – она и есть дура, хоть и хороша собою, паскуда. Но хорошего помаленьку, пора и честь знать. К тому же запасы выпивки у товарища внезапно истощились до нуля. К Катьке он все ж таки заглянул перед уходом, обида мешала просто так ее оставить. Не удержался и дал бывшей зазнобе в глаз. Вроде бы все правильно сделал, но кошки душу скребли, и слова обиженной Катьки покоя не давали: что, мол, она прынца ждала, верила, надеялась. И вот он нарисовался наконец-то, но оказался, как все, быдлом. Видать, башню-то у бабы совсем снесло после праздника. Об ком говорила? И на что рассчитывала, главное? Что утешать он ее бросится сразу? Нет, ну точно дура. Все бабы – дуры. Или, может, в белой горячке прынц ей привиделся? С «белочкой» шутки плохи. Семен Семенович наблюдал однажды, как товарищ его мучился, бегал по свалке с глупой рожей, прятался все от кого-то, пока самого в дурку не упрятали. Вышел как огурчик, даже помолодел лет на пять, но рожа так навсегда глупой и осталась. Поглядел Семен Семенович на товарища и стал очень этого заболевания опасаться, справки навел и теперь ученый был: знал – запой резко обрывать нельзя, иначе черти дразниться начнут, и пиши пропало. Хорошо еще, с глупой рожей придется после жить, но ведь и более критические исходы бывали, в голове навсегда черти поселялись. Сегодня, как назло, пришлось питие оборвать резко. У Катьки он рассчитывал опохмелиться, у нее всегда заначка имелась. Опростоволосился, нужно ведь как было поступить – сначала опохмелиться, а уже после в глаз дать и попрощаться навсегда. Да, однозначно, опростоволосился, корил себя Семен Семенович. Главное, что обидно, – на ночь глядя. Пункты приема стеклотары закрыты, на паперти места уже забиты, денег нет. Все Катьке на кольцо израсходовал, красивое кольцо, серебряное, с узором замысловатым, у цыганки приобрел за сто пятьдесят рублей. Семен Семенович вытащил кольцо из кармана, положил на трясущуюся ладонь, рассмотрел еще раз пристально. Катькин подарок мерцал в свете тонущего в деревьях закатного красного солнца. Семен Семеныч тяжко вздохнул: ломбард уже тоже закрылся.
Отходняк накатывал волнами, бросало то в жар, то в холод, гудела голова, сердце сбивалось с ритма, кровь стучала в висках, и лютый страх мешал дышать. Страх умереть или поймать чертей. Лишь бы уснуть, лишь бы уснуть и дотянуть до утра. А завтра он бутылочки соберет, в город поедет, купит чекушку и душу отведет. Лишь бы уснуть, лишь бы дотянуть до утра!
В полузабытьи Семен Семеныч добрел до своей берлоги, начал неуклюже карабкаться в опочивальню. Добрался до верха – и тут из вороха тряпья высунулся рыжий лохматый чертенок и уставился на него темными глазами.
– Черт! Сгинь, сгинь, нечисть! – заорал Семен Семенович и свалился с березы на землю, на кучу прелых листьев. Лежа на спине и глядя с ужасом наверх, Семен Семенович принялся неистово креститься и голосить на весь лес: – Господи, прости меня за прегрешения мои тяжкие! Помоги! Убери чертей! Не дай, господи, умом повредиться. Помоги, господи!
– Ты звал меня, сын мой? – пробасил кто-то сверху.
– Хто это? – прошептал Семен Семеныч.
– Тот, кого ты звал, отрок! – сверху свесилась голова в черном монашеском одеянии.
– Вот ты како-о-ой! – выдохнул Семен Семеныч, свалился с кучи листьев, рухнул на колени и сложил ладони у груди.
– Да, я тако-о-ой! Зачем молил о помощи, сын мой?
– У меня там черт прячется! В кровати моей. Аккурат за вашей спиной, – залепетал Семен Семенович и ткнул трясущимся пальцем в лежанку.
– Это все оттого, сын мой, что жизнь ты неправедную ведешь. Буха… В смысле, горькую потребляешь в неограниченном количестве. Работать не хочешь. Обществу от тебя пользы нет никакой. Живешь, как животное! А жить надо не просто чисто, а безупречно чисто, как сказал великий философ, забыл я, как его звать. Потому как праведная жизнь глубоко очищает даже в самых трудных местах… Э-э-э… Короче, коль дашь клятву ступить на путь исправления, завязать с этим пагубным занятием и жизнь свою наладить, так и быть, избавлю тебя от чертей.
