Мария Брикер - Кокон Кастанеды
– Мам, а чево это у нее ботинки, как у дядей? Я такие по телевизору у натовцев видела, которые мирных арабских жителей разбомбили. И еще у нее ноги волосатые.
– Тьфу ты! Что ты болтаешь, охальница ты этакая. Ботинки как ботинки. Не на шпильках же им по улицам шамонаться? Небось в монастыре обувку сами для себя шьют. Ну-ка, глянь, чево там на подметке?
– Не по-нашему тута, мам.
– А чему тебя на уроках английского в школе учат? Читай.
– «Сте-пан Ке-ли-ан», – по слогам послушно прочитала Настена.[4]
– Ну, я ж говорила, про келью что-то написано. А ноги брить монашкам ни к чему. Богу все едино, волосатые они или нет. Главное, чтобы душа щетиной не обросла.
– Мам, а можно, я к бабе Зине пойду телевизер смотреть? Она меня с утра звала сериал про любовь глядеть.
– А уроки?
– Ну ма-а-ам! Суббота же завтра. Забыла?
– Забыла, – вздохнула Василиса. – Ладно, шуруй тогда с песней, а я – спать. Умаялась с дежурства, еле на ногах стою. Только недолго, – попросила женщина, но Настя просьбы матери не услышала, она уже была во дворе и радостно вопила во все горло слова из русского народного хита «Вдоль по Питерской», приняв наставление матери за чистую монету.
Вскоре ее голосок стих. Скрипнул пол, Василиса завозилась где-то поблизости, охнула кровать, и снова все успокоилось, лишь поленья потрескивали в печи и в голове шумели мысли.
«Вот и все. Все прояснилось, почти все. Я – женщина, монахиня по имени Элета. Это хорошо, значит, со мной господь бог. С монахинями всегда бог. По идее, должен быть… Интересно, где он был, когда утром седым и туманным я выпала из поезда? Несомненно, где-то рядом, раз я жива осталась…. Слава тебе, господи! Жива осталась, подумаешь, из поезда выпала. Подумаешь – шибанулась головой и все забыла. Ничего, бывает, дело житейское. Главное, меня нашли. Мне помогут. Меня вылечат. Я вспомню все. Семейные воспоминания бесценны. С божьей помощью вспомню, кажется, так положено говорить монахиням. Вот ведь хрень какая! Как это случилось, что я монахиня? Как такое могло произойти? Откуда этот дискомфорт в душе, аж зубы сводит. Спокойно, я монахиня. Я монахиня. Монахиня я! Надо смириться и помолиться. Молитву надо прочитать. Монахини обязаны читать молитвы, много раз в день, перед сном – в особенности. Как там… Как же молиться-то, елки-моталки? Не помню. Надо вспомнить, срочно, без молитвы никак нельзя, читать молитвы – это прямая обязанность монахинь. Оттого, видно, и дискомфорт в душе, и на сердце неспокойно. Так, сосредоточились и вспомнили быстро молитву. Бери от жизни все! Помощь маме в период рождения малыша! Не то что-то, что-то совсем не то. «Летайте самолетами Аэрофлота!» «При всем богатстве выбора другой альтернативы нет». «А если нет разницы – зачем платить больше?» Какие, на фиг, самолеты? Я никогда не летаю самолетами, я их боюсь как огня. Огня! «При пожаре звонить 01». Это тут при чем? «Имидж – ничто, а жажда – все». «Перед вами прекрасный пример увлажнения». «Не дай себе засохнуть». «Молоко полезно для здоровья. Молоко полезно для здоровья. Молоко…» Боже, как хочется молока! Хотя бы одну рюмочку… Или две, или три… «А ты не лопнешь, детка?» – «А ты налей и отойди». Отойди подальше, лопну, лопну однозначно, потому что хочется в сортир со страшной силой. Вот откуда дискомфорт! Чух-чух-чух! Чух-чух-чух! Ай, мама, помираю – обоссусь сейчас прямо туточки, на мягонькой перинке. Что же делать? «Говорите сейчас – писайте потом», – как сказал кто-то из великих».
– Вас…Вас… Ва-си-ли-са! Василиса! По-мо-ги! – на этот раз получилось выдать почти связный текст по-русски. Радость-то какая! Жаль, что Василиса не отзывалась на призыв, ее храп звучал громче, чем просьба о помощи. Состояние тем временем приближалось к критическому, глаза от нетерпения полезли из орбит, лоб покрылся испариной, а в голове настойчиво зазвучали слова Интернационала: «Вставай, проклятьем заклейменный». Встать удалось лишь на четвереньки, но – получилось! Осталось доползти до двери. Голова кружилась, ломило затылок, ныла спина, но скорость удалось развить приличную, можно сказать сумасшедшую скорость, через четверть часа цель была достигнута. Сосчитав лбом ступеньки крыльца, тело оказалось на мокрой траве, и в нос ударил запах свежего навоза – дух скорого освобождения.
Дождь кончился, небо очистилось от туч, луна танцевала со звездами. Эврика! Схватись за перила, так… у нас получилось встать. Юбки мешали, мешали юбки, гнусные юбки. Кто их только придумал? Однозначно, бестолковые мужики. Пришлось их задрать, и тут в руке оказалось… Оказалось в руке то, что никак не могло принадлежать монахине… «Объем и никакого склеивания…»
– А-а-а-уа-уа-уа-уа!!!!!! – разнеслось над лесом и деревней, заглушив гудок проходившего неподалеку товарняка.
Сзади послышались торопливые шаги – дверь распахнулась, но шок был таким сильным, что опустить юбки и то, «что никак не может принадлежать монахиням», не удалось.
Василиса секунду стояла молча и круглыми глазами таращилась на то место, которое никак не может принадлежать монахиням, и вдруг осела на ступеньки и открыла рот:
– Она-а-а-а писает стоя-я-я!!! На помощь!!! – во всю глотку завопила железнодорожница, тыча пальцем в то место… Да, именно в то место. Нахалка, понимаешь, ни стыда ни совести! Щеки заполыхали огнем, уши тоже, а руку свела судорога, не разжималась она, собака такая. Нахалка тем временем продолжала орать и звать на помощь.
Из сарая выскочил заспанный сожитель Василисы… с вилами. Нептун, блин! Назревал явный конфликт. Первая, казалось бы, здравая мысль, которая родилась в голове, – бежать, бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от дома Василисы. Сила здравой мысли и приближающиеся вилы, направленные в печень, придали нужное ускорение. Забыв о болях и плохом самочувствии, с воплем: «Летишь, и ветер мне попку обдувает, точно в подгузниках так не бывает!» – удалось проскакать метров двести и оторваться от преследования.
Здравых мыслей в голову больше не приходило: вокруг – непролазный лес, замшелые пни, поваленные деревья и тишина… Из глаза выкатилась унылая слеза. Одно радовало: что он – не женщина, а мужчина! Этот мужчина добился своей цели, честь и хвала ему и его запаху. Вонючему запаху пота. Счастье – это просто! Осталось выбраться из леса и выяснить: кто он такой и зачем, прежде чем выпасть из поезда, напялил на себя рясу римско-католической монашки?
– Eletto! Devi farlo in ogni caso! – слетело с губ, и в этих таинственных чужеземных словах, несомненно, была разгадка, проливающая свет на события, которые с ним приключились.
В рукаве, выше локтя, что-то мешало. Он тряхнул рукой, по коже пробежал щекоток, стек вниз, и на землю, рядом с ботинками, что-то упало. Бусики – это первое, что пришло в голову, по которой тут же пришлось постучать. Какие, на хрен, бусики у монахинь? Четки! Четки из янтаря. Как они в рукаве оказались? Ясно как, карманов-то в монашеском прикиде не подразумевается. Четки мерцали в свете луны, сочившемся сквозь кроны деревьев, медовым теплом лелеяли глаз и успокаивали. «Может, его имя – Фандорин?» – вдруг родилась одна из версий. Стоп, Фандорин вроде бы какой-то литературный персонаж? Разве он может быть персонажем? Может, конечно, но в этом случае диагноз окончательный и сомнениям не подлежит. Но ведь нельзя же быть никем! Это неправильно, так не должно быть. Не должно быть так! Вроде есть человек снаружи, но его как бы нет внутри, одни рефлексы, как у собаки Павлова. Интересно, почему он помнит про какую-то долбаную собаку Павлова и про литературного героя Фандорина, а про себя все забыл? Что за безобразие такое! Лучше остаться пока монахиней. Временно. Так безопаснее для мозгов. Николай снял ботинок, надел четки на ногу и спрятал их в носок.
– Ну что же, Элета Дева Фарло Инонья Каза – в путь! – подбодрил себя Коля и встал с замшелого пенька.
* * *Выбраться из леса оказалось делом непростым. Луна, подмигивая, освещала путь, но кретинские юбки путались под ногами и мешали ходьбе. Деревья тоже мешали – собаки ветвистые! Ели и березы поредели ближе к рассвету, и Коля Чуйков с удивлением понял, что снова вышел к дому Василисы и ее сожителя.
По улочкам стлался туман, заползал в канавки, укутывал пушистой ватой траву и кусты. Деревня спала, тишина давила на уши. Некоторое время Николай стоял и размышлял, как ему поступить. Получить вилами в бок было страшно, но сил куда-то идти не осталось. Чуйков добрел до калитки, обдумывая, как умаслить Василису и ее Нептуна, чтобы они пустили его на ночлег и помогли, чем смогли. На особенную помощь он не рассчитывал, хотел разжиться хотя бы штанами и рубахой, чтобы избавиться от надоевшей монашеской рясы. И перекусить тоже не мешало бы. Стараясь не шуметь, чтобы брехливая псина не облаяла его и не перебудила всю деревню, Николай вошел во двор и тут же наступил на пластиковую бутылку. Раздался хруст, Коля замер, поглядывая на развалившуюся около будки собаку. Она на звук не отреагировала, даже ухом не повела. Сторожиха хренова! Неужели за своего признала? На душе стало тепло, Николай перестал таиться, подошел к будке, склонился над собакой и потрепал ее по холке – ладонь стала липкой и мокрой. Чуйков резко одернул руку. Собака по-прежнему лежала на траве и не шевелилась – она была мертва.
