Екатерина Лесина - Клинок Минотавра
– Забудь.
– Почему? – ей казалось естественным, что если Женька знакомит драгоценного со своими родителями, то и он должен ответный шаг совершить. А он не торопился.
И в тот вечер помрачнел. Дернул галстук и, узел распустив, швырнул на пол. Была у него дурная привычка вещи разбрасывать, поначалу безумно Женьку раздражавшая. В конце концов, она смирилась и с привычкой, и с самим драгоценным, который упорно не желал перевоспитываться.
Да и то, разве такая мелочь, как носки под диваном, способна разрушить истинную любовь?
– Мои родители – алкоголики, – мрачно сознался драгоценный.
И Женька ахнула.
– Я ушел из семьи, когда мне было шестнадцать, – заявил он, глядя в окно. – И всего добился сам. Если появлюсь, то посажу всю семейку на шею… нет уж.
Делиться нажитым с теми, кого не считал родными, равными себе, драгоценный не желал. И Женька запретной темы больше не касалась, боялась потревожить раненое его сердце.
Дура.
– Ну, идем, что ли? – Вовка держал Женьку за руку, хотя она вовсе не собиралась вырываться и сбегать. – Ба! Я вернулся! Мы вернулись!
Его голос потревожил пушистого ленивого кота, пригревшегося на солнце.
Двор был уютным. Те же ирисы под окнами. И выкрашенная в яркий желтый цвет лавка.
Беседка.
И стол под навесом. Бронзовый самовар, над которым дымок подымался, и моложавая подтянутая женщина в вельветовых брюках. Почему-то Женька представляла себе Вовкину бабушку иначе.
– Здравствуйте, – сказала Женька, испытывая преогромное желание спрятаться.
– Это Женька, – Вовка спрятаться не позволил, вытолкнул Женьку вперед. – А это баба Галя.
– Галина Васильевна, – представилась женщина.
На вид ей было вряд ли больше пятидесяти. Круглое румяное лицо со слегка поплывшими чертами морщины не портили. Разбегались гусиные лапки, наметились складки возле губ.
Она любила и умела улыбаться.
Галина Васильевна протянула руку, на которой вспыхнул красным глазом рубиновый перстень.
– Вы садитесь, Женечка, – сказала она. – Не обращайте внимания, я так, по-домашнему… устали, небось?
– Нет.
– Устали, мне Антонина сказала, что вы на старом кладбище порядки наводить собрались… Вовка, мог бы и помочь…
– Помогу, – охотно согласился Вовка.
А ведь похожи…
– И сегодня мог бы, валялся до полудня… – Галина Васильевна ворчала беззлобно, и Вовка улыбался. Здесь, в чужом дворе, стало вдруг легко.
И не важно, что ищет драгоценный, а когда найдет – Женька ведь знала, что найдет всенепременно – устроит скандал. И кот несчастный, убитый ли Сигизмундовым неведомым сообщником, или же сбитый машиной, остался где-то в другом мире. В нынешнем был стол, накрытый под старой яблоней. И скатерть с красной бахромой, старый, советских еще времен фарфор. Алюминиевые кружки и кастрюля с облупившейся эмалью. Вареная картошка, которую Галина Васильевна посыпала укропом щедро. Маринованные лисички, свежие огурцы с пупырышками… мясо, подливка… варенье и чай… неторопливая беседа обо всем и сразу.
С этой женщиной было невероятно легко. Почти как с мамой… и мелькнула мысль, что маме Галина Васильевна непременно понравилась бы этой своей обстоятельностью.
И еще ирисами.
– Мне Вовка корневища прислал, – сказала она. – Вон тех, беленьких… старый сорт, уже вышел из моды, а мне нравится…
Зеленые свечи-стебли и белые махровые лепестки, яркие этой белизной…
– С них-то все и началось. Я прежде как-то цветами не увлекалась, а они проросли… и влюбилась.
Она глядела на Вовку с какой-то непередаваемой нежностью, от которой Женьке становилось неудобно, точно она, Женька, подглядывала…
– Ба, – Вовка тоже смущался.
Краснел. Это было странно, такой огромный, а краснеет легко. И трепетно держит в руках фарфоровую чашку…
– Вот те, лиловые, он мне из Франции привез… а те – из Англии… и из Алжира… Туниса.
Вовка вдруг помрачнел, попросив:
– Не надо.
Тихо, шепотом почти. И ненадолго за столом воцарилась неудобная тишина.
– Все время забываю, – призналась Галина Васильевна. – Бывает оно…
Пчелы кружились над розетками с вареньем.
– Это Антонина наша ульи держит. И медом приторговывает, и воском, и еще пергой… из меда-то она много полезного делает, – теперь голос Галины Васильевны звучал нарочито бодро, и эта бодрость нотой фальши разрушала уют двора.
– Ба, – Вовка тоже, наверное, почувствовал, если потянулся, накрыл руку Галины Васильевны. – Ты лучше Женьке про князей расскажи!
– Князей?
– К ней Сигизмунд с утра заглядывал, – Вовка нахмурился и добавил: – С-скотина…
– Вова, не ругайся!
– Я ж не ругаюсь, я мнение выражаю… а он скотина и есть. Прикинь, Женьке наговорил, что типа книженцию ваяет про этих князей, а ей на порог кошака дохлого подкинули.
– Женя?
Женька кивнула: не выдумывает Вовка.
– Было… неприятно, – осторожно сказала она. Почему-то здесь за свой страх было стыдно, пусть он и не исчез вовсе.
– Вова?
– Я с ним поговорил, ба, больше не сунется. А сунется, шею сверну, – Вовка сказал это просто, с улыбкой, но Женька поверила – и вправду свернет. Да и жива была в памяти давешняя некрасивая сцена. – Так расскажешь?
– Про князей?
– Ага, – он подпер щеку рукой, готовый слушать.
– Вот же… сколько лет тебе, – Галина Васильевна взъерошила волосы. – Взрослый уже, а по-прежнему сказки подавай… правда, эта сказка не очень веселая. Зато настоящая. Что вам Сигизмунд рассказывал?
– Немного, – вынуждена была признать Женька. – Склеп показал. И сказал, что это семейный, князей… Тавровских, правильно?
– Да.
– И что Тавр – это бык по-гречески…
– В принципе, тоже верно.
– И что они были прокляты… сами себя извели, еще до революции.
– В целом верно, – Галина Васильевна сцепила руки.
Аккуратные руки, мягкие, белокожие. И с маникюром, по которому в жизни не догадаешься, что хозяйка с цветами возится. А у Женьки вечно все не так. Она ходила к маникюрше, тогда, в другой жизни, где драгоценный требовал, чтобы его спутница вела себя подобающим образом. Она старалась, только почему-то лак на ногтях не держался, да и сами эти ногти слоились.
Не стоит думать о прошлом.
Тем более, о таких вот пустяках, которые к нынешней Женькиной жизни отношения не имеют. Она скосила взгляд, убеждаясь, что черно-зеленая кайма из земли и травы никуда не исчезла.
– Перчатки надевать надо, – наставительно произнесла Галина Васильевна. – Я тебе дам. Я сама раньше так возилась, пока занозу не загнала, а та возьми и загноись…
Наверное, она права. Женька все руки себе исколола осотом, а у забора поднялись кусты колючника, и крапива встречается. С крапивой ей не сладить никак…
– К усыпальнице не лезь. Там земля мягкая, подземными ключами подмытая. Еще провалишься…
Женьку передернуло от мысли, что она может провалиться в склеп.
– И Сигизмунда, если сунется, гоняй. Он давно вокруг кладбища кружит, но Антонины боится… я ей скажу, пусть одернет, так оно верней будет. Что до князей, то странная история, Женечка… я бы сказала, детективная.
Галина Васильевна зачерпнула ложечкой янтарное варенье.
– Древний род… может, и прав Сигизмунд, выискивая в нем греческие корни, а может, он пытается принять желаемое за действительное, ищет мистики там, где не было ее никогда… о них-то известно не так уж много. В наших местах они появились в веке девятнадцатом. По одним данным, им деревеньку пожаловали… по другим, которым я верю куда больше, глава рода, Алексей Тавровский, проигрался и вынужден был продать все, кроме этой вот усадебки.
Голос ее мягкий вплетался в летнее полотно.
И Женька слушала.
Сказка? Почти. О князьях, которые в одночасье лишились почти всего. Наверняка имели они много больше, чем деревенька со смешным названием Козлы…
– Как бы там ни было, но здесь о них осталась дурная память, – Галина Васильевна намазывала варенье на хлеб тонким полупрозрачным слоем. – Первое документальное упоминание относится к году восемьсот девятнадцатому. Запись в церковной книге о смерти раба божьего Алексея Тавровского… для него-то и был выстроен мавзолей. К слову, и смерть эта… мутная. До того мутная, что тогдашний батюшка не побоялся, описал сей престранный случай.
Вовка положил локти на стол. Слушал он внимательно, не спуская глаз с Галины Васильевны, которую назвать бабушкой язык не поворачивался.
– Нашли Алексея аккурат у кладбища. А оно старое, древнее даже… его бы раскопать, полагаю, отыскали бы много интересного. Некогда Козлы были довольно крупным поселением, но потом захирели. Кладбище осталось еще с языческих времен, хотя доказательств тому нет. Да и кому, Женечка, в наши меркантильные времена интересна история?
– Тем, кто ею торгует, – прогудел Вовка.
– Разве что… но мы о князьях. Итак, нашли Алексея у кладбища, от которого до поместья без малого километра полтора. Вроде бы и не много, почти рядом, а через лес если, и того ближе. Но прежде за князем не наблюдалось интереса к погостам. Более того, ушел он из дому тихо, никому ни слова не сказав. Конечно, отчитываться о планах своих князь не был обязан, но, по словам родственников, он был человеком обстоятельным, и если уж отлучался из дому, то предупреждал…
