Полина Дашкова - Легкие шаги безумия
Через минуту на сцену выволокли худющего, сутулого парнишку лет двадцати. Лицо его было покрыто рубцами, оставшимися от обильных подростковых фурункулов. Лена вдруг поняла, почему его прозвали Слепым. Глаза у него были очень маленькие, глубоко посаженные. Их почти не было видно под нависшими, голыми, лишенными бровей надбровными дугами. Когда он оказался на сцене, стало заметно, что глаза его к тому же какого-то странного, очень светлого цвета, а зрачки сужены до точек. Белые глаза… Слепой.
— Здравствуйте, — улыбнулась ему Лена как можно приветливей, — для начала давайте познакомимся. Как вас зовут?
Маленькая, поросшая светлой щетиной головка, опустилась совсем низко.
— Василий Слепак, — еле слышно пробормотал он себе под нос.
— Очень приятно, — громко сказала Лена в микрофон, — сейчас перед нами выступит начинающий поэт Василий Слепак. Попросим.
Оказывается, прозвище просто от фамилии, а не из-за странных глаз.
Она сунула микрофон в его дрожащие руки и тихонько захлопала в ладоши. Вслед за ней стали аплодировать Оля и Митя.
Зал молчал. Лена всей кожей чувствовала напряженность этого молчания. Тишина была недоброй, взрывоопасной. Василий Слепак сжимал микрофон в потной ладошке. И вдруг в тишине раздался его странно-низкий для такой хрупкой комплекции голос:
Я знаю, ты меня не любишь,
Не встретишь и не приголубишь,
Ты вышла замуж за другого,
За нехорошего, блатного…
Зал взорвался гоготом. Но низкий голос в микрофоне перекрикивал гогот, читал одно стихотворение за другим.
Так не глумитесь надо мной
Своею правдой нестерпимой,
Жестокой я плачу ценой
За право называть любимой…
Василий Слепак быстро подошел к Лене, отдал ей микрофон и, спрыгнув со сцены, побежал через свистящий, гогочущий зал. Кто-то подставил ему подножку, он упал, растянулся…
— Василий! — проговорила Лена в микрофон. — У вас чудесные, талантливые стихи! Я постараюсь, чтобы они были опубликованы в нашем журнале.
— С ума сошла? — услышала она сзади Ольгин шепот. — Зачем ты ему обещаешь? Ведь обычная графомания!
— Василий! — продолжала Лена, глядя, как поднимается с заплеванного пола в проходе между рядами тощая сутулая фигурка. — Вы пишите, присылайте стихи в редакцию, в отдел литературы! Вы только не бросайте, пишите стихи. Вы талантливый человек.
Гогот и свист утихли, зал загудел, удивленно и грозно.
— Лучше я тебе напишу, — ощерил золотые зубы громила в первом ряду. — Давай с тобой подружимся, переписываться будем. Адресок-то домашний дашь мне?
Лена даже не взглянула в его сторону и спокойно проговорила в микрофон:
— На этом наша встреча закончена. Всего доброго. Спасибо за внимание.
— Эй, сероглазая! — раздался в гробовой тишине голос из первого ряда. — Я вопрос тебе задал, адресок-то дашь домашний?
— Адрес редакции напечатан в каждом номере журнала, на последней странице. Пишите, милости просим.
— На х… мне твоя редакция, — сплюнул золотозубый, — ты сама-то замужем, или как? А, сероглазая?
Лена отложила микрофон. Она боялась взглянуть вниз, в первый ряд. Она заметила, как один из офицеров охраны что-то быстро сказал другому, тот вышел, а через минуту в обе двери зала вбежало несколько солдат с автоматами.
— Отвечай, когда к тебе обращаются! — вполне мирно произнес один из приближенных златозубого.
— А даже если и замужем, — махнул рукой в татуировках златозубый, — я ведь только дружить хочу. Подружись со мной, сероглазая! Прямо сейчас. Я и место подходящее знаю, ты не думай, здесь тоже можно уединиться.
Два амбала лениво, как бы нехотя, поднялись со своих стульев и шагнули к сцене. Одновременно к Лене с двух сторон подскочили Митя и Ольга и встали рядом с ней, вплотную. Прохода за сцену не было, выйти можно было, только спустившись в зал.
Через минуту вся тройка была окружена солдатами, и только так, в плотном кольце, они покинули зал.
Лена пришла в себя в кабинете начальника колонии. Залпом выпив стакан воды из графина, она закурила, и только тогда ее перестало трясти.
— Объясните мне, что я сделала не так? — тихо спросила она начальника, пожилого полковника.
— Да в общем, ничего особенного вы не сделали. Здесь свои законы, вы их знать не обязаны. Просто этот Слепак, он опущенный. То есть самая что ни на есть презренная личность. Тут, в первом ряду, Гриценко, — авторитет, коронованный вор. Вы как бы пошли наперекор, похвалили того, над кем можно только издеваться. Нарушили закон. Но вы не переживайте, в прошлом году один писатель, который с «Юностью» приезжал, догадался прочитать рассказ с откровенной любовной сценой. Очень даже откровенной.
— И что было? — спросил Митя.
— На сцену ринулись, там две женщины, одна средних лет, завотделом, другая молоденькая, корреспонденточка. В общем, пришлось как следует вмешаться, свалка на сцене получилась. Так что ваш случай — еще цветочки.
— Скажите, если это опасно, зачем вы приглашаете выступать? — поинтересовалась Ольга.
— Ну, особой-то опасности нет, — усмехнулся полковник, — охрана вооруженная, все под контролем. Зона есть зона, но и здесь тоже — люди.
— А за что сидит этот Слепак? — спросила Лена.
— По сто шестьдесят первой, пункт "а". Ларек грабанули они с приятелем. За грабеж сидит.
* * *Вечером они должны были отправиться в Тобольск. После выступлений остался всего час на отдых и сборы. Но собирать было особенно нечего.
Они пили чай в номере, когда вошел комсомолец Володя. Рядом с ним стоял высокий, широкоплечий светловолосый человек лет двадцати пяти, с приятным интеллигентным лицом и умными, чуть растерянными зеленовато-голубыми глазами. На кармашке темно-синей куртки-ветровки краснел маленький комсомольский значок.
— Познакомьтесь, ребята, Вениамин Волков, завотделом культуры Тобольского горкома ВЛКСМ, — представил его Володя, — он прилетел по делам сегодня утром и сегодня же с вами поедет в Тобольск. Он будет вас сопровождать.
— Вениамин. Очень приятно, — представился, пожимая руки всем по очереди, тобольский комсомолец.
У него была простодушная, очень обаятельная улыбка и мягкий тихий баритон. Он вообще был намного симпатичней ухаря Володи.
Глава 13
Москва, март 1996 года
— Наверное, я зря вам звоню. Но мне показалось, вы тоже… В общем, вы тоже думаете, что Митя не сам это сделал. Или я ошибаюсь, вам тоже все равно? — Истерические нотки в голосе Кати Синицыной пропали. Теперь она говорила монотонно и равнодушно.
Лена вспомнила, что у наркоманов очень часто меняется настроение.
— Нет, Катя. Мне не все равно, — мягко сказала Лена, — и позвонили вы не зря. Я сама хотела еще раз поговорить с вами. Простите, я, кажется, обидела вас тогда, на лестнице.
— Да что вы! Нет, вы меня совершенно не обидели, я иногда веду себя по-хамски… Знаете, я нашла листочек в кармане Митиной куртки… Я уже поделилась этим с одним человеком, но она сказала, это похоже на бред. Она хороший человек, доктор, хочет помочь мне. Но мне надо поговорить с кем-то, кто не скажет, будто это — бред. Я прочту вам, что написано на листочке. Там ваша фамилия есть…
Лена слушала странный, разбитый на пункты текст, который читала Катя в трубку очень медленно, почти по слогам, и думала: «Хороший человек… доктор… доктор-женщина… Та фальшивая докторша осматривала Лизу очень профессионально и на мои вопросы отвечала как настоящий медик. Умный, опытный врач. И при этом настойчиво уводила разговор к суициду, словно прощупывала меня, ждала, что я поддержу эту тему, мол, вы знаете, вот недавно брат моей подруги…»
— Катя, — почти выкрикнула Лена, когда та кончила читать, — как зовут того доктора, с которым вы поделились своими подозрениями?
— Я не могу вам сказать, — ответила Катя тихо и растерянно, — простите, я не могу. Эта женщина помогает мне. Пытается вылечить. Но она просила с самого начала никому не называть ее имени. Она очень известный психотерапевт, к ней все рвутся на прием, донимают звонками и просьбами, это мешает ей работать. Поэтому она с самого начала просит тех, кому берется помочь, не называть ее имени и не рассказывать о ней… Простите. Я вот еще забыла сказать, пропал Митин ежедневник, из которого вырван этот самый листочек, а в его сумке я нашла учебник судебной психиатрии, и еще… Ой, подождите, мне, кажется, в дверь звонят. Я сейчас.
Катя положила трубку рядом с аппаратом. Лена услышала ее удаляющиеся шаги, потом совсем далекий голос:
— Ой, здравствуйте… — Она назвала какое-то имя, но Лена не разобрала, то ли Инна, то ли Галина, а уж отчество — совсем непонятно. Слишком далеко от телефона…
