Анна Князева - Роман без последней страницы
– Да.
Отец поднялся с кресла и с той же доброжелательностью, которую сохранял на протяжении всего разговора, сказал:
– Минут через тридцать поедем. Пока умойся и – завтракать.
В комнату заглянула Светлана:
– Услышала твой голос, – и тут она заметила Вячеслава Алексеевича. – Ой, здравствуйте!
– Здравствуйте. Не задерживайтесь. Жду вас внизу, будем завтракать.
– Пап…
Он обернулся. Дайнека сообщила:
– Серафима Петровна сказала, что ты уехал в командировку.
– Я передумал.
Дайнека почувствовала себя полной дурой. Таким легкомысленным она не видела отца никогда.
Вячеслав Алексеевич вышел.
– Ты надолго? – спросила Светлана.
– После завтрака уезжаю, – и спросила: – Как ты?
– Хорошо. Здесь я ничего не боюсь.
– Как бабушка?
– Уже лучше, но пока без сознания. Меня к ней не пускают.
– Ясно. Значит, спокойно живи тут.
– Спокойно я не могу.
– Почему?
– Нужно съездить полить цветы.
– Что за цветы?
– Бабушкины. Они стоят у нас по всем подоконникам. Не прощу себе, если засохнут.
– Я полью, – сказала Дайнека. – Давай ключи, я полью.
– Вот спасибо! – Светлана сбегала в комнату, где спала, и принесла ключ. – Налей воды побольше, на недельку им хватит.
– Не боись, налью сколько надо.
С первого этажа донесся голос Серафимы Петровны:
– Де-е-евочки-и-и, завтракать!
Дайнека села в кровати и спустила ноги на пол.
– Идем. Горгона Петровна зовет. Она не отстанет.
За столом собрались все: Вячеслав Алексеевич, Дайнека, Настя, Светлана и сама Серафима Петровна, которая то и дело вскакивала, чтобы принести сахар, конфеты или то, что забыла или не успела поставить на стол. На вышитой скатерти стояли пышные оладьи, взбитая сметана, варенье, компот, сливки, сыр, колбаса. В аппетитной кастрюльке дымилась рисовая молочная каша. Завтрак Серафимы Петровны ничем не уступал завтраку в хорошем европейском отеле.
Такая домовитость чрезвычайно раздражала Дайнеку. И все же она понимала, что отцу живется неплохо. Это мирило ее с существованием Серафимы Петровны и ее дочери.
Настя всячески ластилась к Вячеславу Алексеевичу, оттягивая его внимание от дочери на себя. А Дайнека тешилась мыслью, что всю дорогу до города они с ним проедут только вдвоем.
Так и вышло. Настроение омрачало лишь то, что он больше не спрашивал у нее ни о чем, а значит, за нее не боялся.
Теперь ей этого уже не хватало.
Глава 41
Флешбэк № 9
Муртук – деревня Чистовитое
январь 1947 года
Барак, где жила Манечка, сложили из круглых непокрашенных бревен. Крышу покрыли дранью. Дрань – это когда чурочки из сосны напилят, а потом тонко-тонко наколют и прибьют одну на другую, чтобы дождь сквозь нее не капал. Лето продержится – почернеет, но служит долго, если дети по ней не лазают. Ну, а как залезет кто – точно проломит.
Митенька на крышу не лазал – был еще маленький. Когда Манька решила съездить в Чистовитое, ему исполнилось три года. Отвезти их туда пообещал дядя Коля, но ему не дали коня и с работы не отпустили. Манька сильно расстроилась, ее тянуло в родную деревню.
Как всегда, помог возчик Проня: вызвался на работу в Покосное. Приготовил розвальни и предупредил Манечку, что утром за ней приедет.
Она с вечера увязала подарки: матери – бостоновый отрез, что дали ей за свой труд. Брату и сестрам – сушеной черники. Еще летом ягоду собрала и насушила на печке.
Когда утром Проня приехал, леспромхозовские еще спали. Взял Митеньку на руки, вынес его из барака. Положил на тулуп в розвальни, вернулся и забрал узелок. Манечка легла на солому, радуясь, что поедет как барыня.
Проня тронул коня. Темная дорога впереди сбегалась в точку далеко-далеко. Три года назад она одолела ее пешком, а теперь лежала в розвальнях рядом с сыном. На возчика не глядела, но думала о нем хорошо.
До Покосного доехали – еще не стемнело. Манечка поднялась.
– Вставай, Митенька, нужно идти.
Проня обернулся.
– Пусть лежит. Довезу вас до Чистовитого.
– Так ведь тебе ехать в Покосное.
– Кто знает, когда я приеду, – он поправил тулуп, на котором лежал мальчик, укрыл его свободной полой. – До вашей деревни рукой подать. Обернусь – никто не узнает.
– Спасибо тебе, Проня, – Манька села вполоборота и стала глядеть вперед на дорогу, ждать родную деревню и, как увидела первые крыши, удивилась, какая она маленькая. Отчий дом показался ей жалкой лачугой.
Проня высадил их у ворот и тут же уехал. Манечка стояла у калитки, в одной руке держала узел, в другой – руку сына. Митенька спросил:
– Мам, а кто здесь живет?
– Бабушка твоя, – сказала она и толкнула калитку.
Двор был в снегу, узкая тропинка вела до крыльца. Манечка взяла на руки сына и вошла в сени. Здесь пахло заветренной простоквашей. В кухне не было никого. Из-за печки выглянул брат Ленька. Он испуганно переводил взгляд с Маньки на Митеньку, потом снова на нее, будто не узнавая. После кинулся к ним и обнял обоих. Маньку будто прорвало: заплакала в голос.
– Не плачь, Манечка.
– Не буду, – она вытерла слезы, – мать где?
– На ферме. Скоро придет.
– Нако, – Манечка положила узел на стол, развязала его и подала Леньке мешочек с черникой.
Он осторожно взял, будто бы не поверил.
– Мне?
– Тебе и малым.
– Они у подружки. – Он не решался запустить руку в мешок, хоть и было видно, что очень хотел.
– Ешь, только сестрам оставь.
Не отрывая глаз от мешка, Ленька все же оставил его на лавке и начал раздевать малыша.
– Сынок мой, – сказала Манечка и тоже сняла фуфайку.
– Зовут его как?
– Митя.
– Сколько ж тебе лет? – Ленька погладил Митеньку по белокурой головке.
Мальчишка показал три маленьких пальчика.
– Говорить-то умеешь?
– Маманя сказала, здесь бабуля живет.
– А я – твой дядька.
Митенька потоптался на месте.
– Дядьки большие, а ты маленький.
Ленька объяснил:
– Жрать было нечего – вот и не вырос. В прошлом году картошка не уродилась. Подожди, осенью накопаем, увидишь…
В дом вошла мать: в тонком платке, латаных валенках. Из рукавов телогрейки торчали красные руки. Увидев дочь, она молча перевела глаза на ее сына. Потом спросила:
– Позорить меня явилась?
Манечка прижала к себе Митеньку.
– Не по-человечески так, маманя…
– По-человечески детей родят от мужа, а ты нагуляла.
– Нагуляла – не нагуляла, мальчонка не виноват. Мы ненадолго. Повидаемся – и домой. – Манечка достала из узелка отрез ткани и протянула его матери.
Та забрала.
– Живи, раз приехала, – сказала ей и ушла в комнату.
Вечером прибежали младшие сестры. Они до ночи шептались и ели чернику. Митенька заснул на печке под боком у Леньки.
* * *Как ни сомневалась Манька, стоит ли идти к мужу, наутро все же решилась. Завидев ее на пороге, Кустиха запричитала и кинулась обнимать. Не ожидая такого приема, Манечка растерялась.
Старуха завыла:
– Петрушенька наш по-о-омер!
– Как помер?
– Плакал он за тобой, тоскова-а-ал! Собака во дворе два месяца выла. Влезет на сарай и воет на небо. Я еще тогда соседке сказала, не к добру это – будет покойник. Да разве ж могла подумать, что это окажется сынок мой, Петрушенька. Морозы стояли сильные, а он в штанах и рубашке в лес пошел, на пень завалился, да там и замерз. Нашел его председатель. Привез, бросил во двор и говорит: хорони. А как хоронить? Земля мерзлая, мужика у меня нет… – Кустиха сидела на лавке и, раскачиваясь из стороны в сторону, плакала.
Манечка села подле нее. Сказала:
– Сынок у меня народился.
– Не Петрушенькин он.
– Не его.
– Так что ж мне… Чужой твой сынок.
Манька вытерла слезы.
– Петрушеньку не вернуть.
– Не вернуть, – вздохнула старуха.
– Как же так, в лес ушел не одевшись?
– Стосковался, жить не схотел, – Кустиха оглядела невестку: – Ты-то как? Надолго в деревню?
– Скоро уеду. Маманя сердится, стыдно, говорит, людей.
– Как не стыдно. – Беззлобно подтвердила старуха. – Вон, подружка твоя, Верка, за председателя нашего вышла. Жена его, Нюрка Милкова, на Обмолотках преставилась. Так он вскорости на Верке Ехременковой женился.
– Где ж теперь она живет?
– У Савицкого. Сыночка ему родила. Ты зайди, она будет рада…
И Манька отправилась к Верке, только Митеньку на тот раз в избе не оставила, а с собой повела. Зашла в дом, глянула в кухню, там – Верка.
– Мамань, хлебушком печеным как вкусно пахнет, – тихо сказал Митенька.
Верка обернулась и бросилась к Маньке.
– Маня! Вернулась, – она посмотрела на Митеньку. – Сынок твой?
Мальчик стянул с головки платок и спросил:
– А нам тетенька хлебушка даст?
Манечка посмотрела на сына и, когда перевела взгляд на подругу, не узнала ее. Откуда только злоба появилась у той в глазах.
В кухню забежал мальчик помладше Митеньки. Такой же светловолосый, крепенький, словно грибочек. Прижался к матери, обнял ее за ноги и уставился на гостей.
