Эллен Полл - Труп на балетной сцене
Лэндис не видел проблемы в том, чтобы допросить всю сотню свидетелей или сколько их там наберется, но хотел убедиться, что был предмет для разговора. Детектив сел за свой стол, немного подумал, поднял трубку и позвонил в студию Янча.
— Говорит Мюррей Лэндис, следователь. Соедините меня, пожалуйста, с руководителем службы связи с общественностью. — И когда в трубке послышался голос Гретчен Мэннинг, попросил: — Будьте любезны, сделайте копии со всех пресс-релизов и публикаций о членах труппы: пиар, очерки, брошюры, все, что есть. Понимаю, материалов наберется много, но это мне очень поможет.
Гретчен с готовностью ответила, что почтет за честь немедленно или в самом ближайшем будущем направить детективу Лэндису любое количество ксерокопий. И Мюррей не сомневался, что она назовет в честь него своего первенца, отправит его самого хоть на Таити или окажет любую другую мелкую услугу, только бы он молчал о подробностях гибели Антона Мора в тряпочку. Мюррей позвонил ей после четырех. К тому времени пресса уже накинулась на историю с Мором, и, когда Лэндис возвратился в участок, его стол оказался завален сообщениями из пресс-службы полиции по поводу звонков корреспондентов различных изданий. А один пронырливый журналюга умудрился перехватить детектива у дома Мора после того, как он распрощался с Фейлзом. Мэннинг и ее служба придерживались версии несчастного случая, детали сообщили только родным, а дальше — на их усмотрение. Гретчен сказала, что звонила герру Генриху Мору, отцу Антона, и тот заверил студию, что с его стороны никакой утечки информации не будет. Янч надеялся, что к тому времени, когда факт смерти Мора станет достоянием общественности (что совершенно неизбежно), сенсаций не случится. Гретчен не сомневалась, что и сам детектив Лэндис считает, что так будет разумнее.
Мюррей познакомился с ней, когда несколько часов назад вернулся в студию, чтобы еще раз оглядеться. Тогда же он познакомился с Максом Девижаном, Грегом Флитвудом и другими. И решил, что Грег позер, но в целом человек ничего себе. А его письмо о «предумышленном инциденте» не что иное, как бюрократическая отписка, трюк, чтобы получить возможность заявить, что он кое-что попытался сделать. К тому же выяснилось, что Флитвуд так и не рассказал Антону о тальке, мол, не хотел выводить приму из равновесия. Надо было и в этом разобраться. Но Лэндису понравилась Мэннинг — за свою приверженность работе, хотя ему показалось, что в отношении прессы она чуточку оптимистичнее, чем нужно. Тип Девижана ему был прекрасно знаком — по опыту расследований в нескольких театрах и собственным занятиям искусством: хитрый, но задушевный, весь поддельный, но искренний, высший класс, но (поскольку постоянно клянчил деньги у спонсоров) с некоторым ощущением собственной ущербности. Кстати, сам Мюррей не считал зазорной профессией выбивание средств для искусства.
Шкафчик Мора не открыл следователям ничего нового. Еще немного нардила в пузырьке с фамилией врача. За час до обыска Лэндис уже знал, кто прописал лекарство, — женщина-психофармаколог, которую Антон посещал всего дважды. Она сообщила, кто его лечащий врач, направивший пациента к ней. Несколько минут назад Мюррей оставил на его автоответчике сообщение. Детектив хотел выяснить, кто совершил просчет и не сообщил пациенту о несовместимости препарата с наркотиками. По его мнению, должен был отвечать тот, кто выписывал рецепт, а там как знать. Америка есть Америка — любой может подать на каждого в суд, во всяком случае, попытаться.
Лэндис написал дневной рапорт, дал распоряжение, что отвечать на звонки журналистов, разделил список сотрудников студии Янча на четыре группы и отправился домой. Сообщения о смерти Мора не успели попасть в готовящиеся накануне вечером утренние выпуски таблоидов: танцовщик умер буквально несколькими минутами позднее. Мюррей вышел из метро на Бродвей под мелкий дождик, покосился на газетные стенды и представил завтрашние разухабистые заголовки: «Па-де-де со смертью» или «Последний пируэт звезды».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
К досаде Джульет, прошло целых четыре дня, прежде чем Мюррей снова с ней связался.
Ее недовольство имело несколько причин. Во-первых, хотелось узнать, что выяснил детектив и удалось ли выяснить вообще что-нибудь. Во-вторых, после довольно дружеского общения у Янча она рассчитывала, что Мюррей начал воспринимать ее как помощницу. И наконец, Джульет надеялась, что он по крайней мере перестанет ее подозревать.
Хотя вежливый человек на его месте дал бы знать, что не может думать ни о чем другом, кроме ее неординарной красоты и магнетической личности.
Джульет, конечно, могла бы и сама позвонить, но что-то заставляло ее колебаться. И она с раздражением сознавала: причина в том, что она «девчонка». Девчонки первыми не звонят мальчишкам, это мальчишки должны звонить девчонкам. Древнее табу, вбитое еще в детстве ее няней Мэгги, не потеряло силы. На более сознательном уровне действовали иные запреты: его роль официального следователя и ее — свидетеля (если не подозреваемой). Поэтому право выбора оставалось за ним — общаться или нет.
И разве ему не о чем больше думать, кроме ее неординарной красоты?
Но в эти четыре дня ей и самой было чем заняться. Рут снова попросила подругу посещать репетиции (в студии Янча занимались со вторника по субботу), но Джульет, как ни подмывало ее пойти, сослалась на нездоровье и осталась дома лечить неистребимую простуду, которую подцепила в репетиционной номер три. В пятницу она послала Эймс сбегать в библиотеку и взять все, что найдется по салонным играм начала девятнадцатого века и правилам дуэлей. В восьмой главе ее герои играли в «спекуляцию»,[11] и Джульет намеревалась проверить, все ли правильно написала. А дуэльный кодекс представлял интерес потому, что все шло к поединку: лорд Морекамб собирался вызвать сэра Эдварда Райса. Ей надо было подготовиться на тот случай, если Райс примет вызов.
Сама она не вылезала из постели. Провела в ней все выходные и, кроме всего прочего, узнала, как писать «картель», то есть вызов (излагать кратко, избегать сильных выражений, указать причину обиды и почему долг не позволяет оставить ее без внимания, назвать имя секунданта и потребовать определить место и время).
Джульет с удивлением обнаружила сходство между старой «спекуляцией» (смысл которой заключался в приобретении ценностей) и современной игрой в «монополию». После короткого дождя наступила жесточайшая жара, так что и пребывание в четырех стенах не показалось ей большой жертвой. Вечером в воскресенье, к несказанной радости Джульет, она перестала чихать. Но как-то не так почувствовали себя ноги. В понедельник утром она ощутила зуд и поставила диагноз — грибок. Съела на завтрак баночку йогурта. Еще одну на ленч. Скрестила на счастье пальцы. А заодно и ступни.
Между тем «Таймс» опубликовал некролог по поводу кончины в пятницу Антона Мора. Читать было горько и больно. Официальная формулировка «Смерть наступила в результате несовместимости препаратов» лишь усиливала ужасный смысл следующей фразы: «Ему было всего девятнадцать». Далее следовал длинный список заслуг покойного и еще более длинный — переживших Антона родственников. Джульет машинально перевернула страницу и стала читать субботний кинообзор. Но в воскресенье, как иногда случается, журнал напечатал некролог во второй раз, и Джульет снова споткнулась о тот же самый текст. Рядом была помещена статья балетного критика о том, насколько рискованна и напряженна жизнь танцовщика. Автор перечислял несколько случаев гибели балерин от анорексии и громких самоубийств танцовщиков-мужчин, явно намекая, что и с Антоном могло произойти то же самое. Иногда Джульет казалось, что ей лучше сбежать в девятнадцатый век, где мертвые уже давно умерли.
Рут звонила несколько раз в день. Слоняющаяся в вестибюле студии толпа репортеров и папарацци в пятницу еще увеличилась. Вечером один из журналистов умудрился проследить хореографа до самого подъезда ее дома, другой раздобыл не указанный ни в каких справочниках номер ее телефона. Еще один сфотографировал, когда утром в субботу она садилась в такси. Интернет с готовностью откликнулся дикими слухами и намеками. Рут теряла голову: название «Большие надежды» появлялось на страницах газет снова и снова и приобретало скандальный оттенок — хореограф опасалась, что никто не сможет и не захочет даже попытаться судить о постановке как о явлении искусства. Но несмотря на царившую вокруг кутерьму, работа двигалась. И вот в воскресенье, когда у Рут появился наконец шанс немного отдохнуть, на пороге возник детектив Лэндис.
— В десять утра, — жаловалась она Джульет, позвонив ей сразу после его ухода. — Без предупреждения. Неужели было трудно позвонить?
Памятуя, что ей нельзя признаваться в знакомстве с Мюрреем, Джульет промолчала.
