Наталья Солнцева - Портрет кавалера в голубом камзоле
– Вставай, Нюрка, – повернулась «старая дева» к молодой. – Идти надо. Ничего мы туточки не высидим.
Та молча повиновалась. Ведьме перечить – только себе хуже сделаешь. И то правда: вековуха ее сюда завела, она же и выведет. Кроме нее, никому такое не под силу…
Налетел ветер, едва не сорвал с баб платки. Из-за туч выглянула зловещая красная луна. Татьяна, ведомая самим Духом Болот, бесстрашно шагала впереди, Нюрка – за ней. Под ноги не глядела, боялась потерять во мгле залитую луной спину вековухи…
«Ужо как выберемся, по ягоды с Танькой больше ни-ни! – клялась и божилась она. – Ни по грибы, ни по орехи! Избу окурю пасхальной свечой… пол посыплю маком, в дверные наличники чертополоха натыкаю… Помоги, Боже!..»
Каким-то чудом они вышли из топкого места еще до ночи. В редком желтом осиннике стали попадаться ели, и вскоре баб обступил густой лес. Здесь они почувствовали, что беда миновала. Луна светила ярко, и Татьяна быстро нашла дорогу к деревенской околице.
– Слышь… ты не говори, что мы на болотах блудили, – попросила она молодуху. – Засмеют, задразнят!
Нюрка опустила голову, теребя концы платка.
– Мужик спросит, где клюква?
– Ну, как знаешь…
Татьяна поправила платок, вильнула крутыми бедрами и отправилась восвояси. Раньше она жила с больной матерью, а потом, когда та померла, осталась одна в покосившейся избенке на отшибе. Не перед кем ей ответ держать, оттого-то и не робеет.
Молодуха понуро побрела домой. Полы сермяги в грязи, лапти порваны, корзина загублена. Явившись в избу в неопрятном виде и без ягод, она боялась попасть на язык суровой свекрови. Та сперва сама отчитает, потом мужу пожалуется. Поди, оправ – дайся…
«А мой Филатушка на расправу ох, и скорый! – сокрушалась она. – Возьмет ременную плетку да проучит, чтобы мне впредь неповадно было…»
Прошел день, потом другой, третий. Нюрка с другой невесткой мыли и трепали лен во дворе. За работой она нет-нет да и возвращалась мыслями к вековухе. С тех пор как они пришли с болота, Татьяны никто из деревенских не видел. Однако поздно вечером, когда хозяйки топили печи и собирали на стол, из трубы на крыше ее избушки валил дым.
– Наша ведьма-то хлеб печет, дворовушку[22] в гости ждет, – ворчала свекровь. – Я давеча иду мимо, а из ее трубы – пых! пых! – огненный змей вылетел…
– Может, просто сноп искр вырвался? – робко возразила невестка.
– Цыц, Дуняша! Молода еще слово молвить! Твое дело – веретено крутить, кудель прясть…
– Так лен еще не высох…
– Цыц, говорю! – рассвирепела свекровь. – Мало тебя мужик уму-разуму учит! Больно остра на язык…
Дуняша смолчала и наклонила голову ниже. Испуганная Нюрка тоже притихла, боясь поднять глаза на грозную бабу. Ее плечи и спина хорошо запомнили мужнино ученье. За то, что цельный день по кустам шастала, ягод не набрала, а корзину потеряла, Филат ее побил, – правда, не сильно… так, для порядку.
– Я думала, как мать-то помрет, Танька побирушкой станет, – не унималась свекровь. – А она, гляди-ко… принарядится да глазами-то по сторонам зыркает, будто красна девица!
Дуняша крепилась, крепилась и фыркнула смехом. Закрыла рот рукавом, раскраснелась.
Во двор вышел свекор, пнул ногой косматого пса, прикрикнул на кур. В куче навоза копошились вороны. Он запустил в них поленом и, почесываясь, отправился к амбару.
– К вековухе надысь гость заходил, – шепотом сообщила Нюрке невестка. – Барского роду, по всему видать. У него лошадь охромела… он и завернул в деревню. Ее избенка-то крайняя, под лесом. Гость кузнеца спрашивал. Танька рада стараться, впустила его… Он вошел, не побоялся. И пропал…
– Как пропал?
– Видно, долго про кузнеца со «старой девкой» разговаривал… сама знаешь, об чем…
Нюрка захихикала.
– И че гость, так и не вышел?
– Вышел, вестимо… будто ошалелый. Про кузнеца забыл…вскочил на лошадь и поскакал прочь…
– Его дворовушко напугал. Приревновал Таньку к заезжему молодцу да лихоманку-то на него и напустил…
Теперь уже обе невестки хихикали в рукава, опустив головы.
– Теперя Таньке не жить, – шептала, задыхаясь от хохота, Дуняша. – Ежели она с бесом спуталась, то он ее приревнует и задавит. И гостю тому не поздоровится! Догонит его черт в лесу, намотает на девичью косу…
Смех смехом, а мысли о Татьяне не давали Нюрке покоя. Неужто гость на вековуху соблазнился? Или ведьма его приворожила? Заманила в избу, а там…
От сраму Нюрка покраснела до слез, и разобрало ее неуемное любопытство.
Едва дождалась утра, улучила момент, выскользнула со двора и бегом на край деревни. Прибежала, – в избе вековухи тихо, словно там не живет никто. Из трубы дыму не видать. Не топит Танька, что ли? Не стряпает?
Оглянувшись по сторонам, Нюрка шмыгнула в избу, через сени протопала в горницу и обомлела: на полу лежит хозяйка в простой рубахе, коса растрепана… лицо темное, шея в черных пятнах…
– Задави-и-и-ил! – заголосила она, выскочила и побежала по улице с криками. – Задави-и-ил, бес!.. Задави-и-и-л…
Сбежались мужики и бабы, ужаснулись, посудачили, поохали и пришли к выводу, что не простил дворовушко своей полюбовнице измены, не стерпел, придушил.
– Ей бы грехи замаливать, а она распутничала, – ворчали бабы.
О перстне, который вековуха нашла на болоте и коим нечистый Дух с нею обручился, никто не знал. Ничего ценного, кроме сундука с нетронутым «приданым невесты», в покосившейся избушке не нашли…
Глава 18
Лавров, заприметив во дворе машину главы компании, сердито сплюнул. Принесла же того нелегкая!
В гостиной его ждала немая сцена: Петр Ильич, вне себя от скрытого негодования, и улыбающаяся во весь рот Глория.
Начальник охраны сдержанно поздоровался. Колбин процедил сквозь зубы:
– Виделись…
Положение спас Санта, торжественно провозгласивший:
– Пожалуйте к столу, господа!
Оба гостя пить отказались, так как были за рулем. А Глория с удовольствием отведала деревенской анисовки, которую великан готовил еще для своего обожаемого Агафона.
– Угощайтесь! – радушно потчевала мужчин хозяйка. – У нас тут здоровая натуральная пища – щи да каша.
Глория наслаждалась едой и зрелищем откровенного соперничества между гостями. Лавров и Колбин сидели набычившись, словно два разъяренных самца.
– Я полагал, у тебя работы невпроворот, Рома… – отодвинув почти нетронутое блюдо, процедил Петр Ильич. – Как ни позвоню, ты занят. С автоответчиком общаюсь чаще, чем с тобой.
На аппетит Лаврова досадная встреча не повлияла. Он за обе щеки уписывал наваристые щи со сметаной.
– Угу, – кивнул он, продолжая жевать.
– Что значит твое «угу»?
– Много работы…
– В таком случае позволь спросить, что ты здесь делаешь?
Обычно бесцеремонный и грубоватый с сотрудниками, при Глории Колбин обращался к начальнику охраны с «уважительным» сарказмом.
– Я его вызвала, – объяснила она, чтобы предотвратить назревающую перепалку. – Он мне очень нужен. Вы ведь не против, Петр Ильич?
– Нет-нет… разумеется… нет… если нужно, то…
Глава компании смешался и замолчал. Ну, Лавров!
Каков наглец! Он исподлобья косился на соперника, проклиная себя за непредусмотрительность. Мог бы дать начальнику охраны какое-нибудь неотложное задание в городе, а потом спокойно ехать к вдове с визитом. Он недоумевал, каким образом та связалась с Лавровым без телефона, но не решился спросить. Существуют же приличия…
«Они лгут, – накручивал себя Колбин. – Переглядываются, словно заговорщики. А я смешон! Да, смешон со своими неуклюжими попытками ухаживания. Вероятно, они догадались… и она, и он…»
Не в силах совладать с неловкостью и раздражением, Петр Ильич захотел откланяться, но понимал, что этим только подольет масла в огонь. И даст повод веселой вдовушке и этому красивому молодчику потешаться над ним.
Пара рюмок анисовки помогли бы Колбину расслабиться, но ему предстояло еще до сумерек возвращаться в Москву, а он никогда не садился за руль в подпитии. Черт! Зря он поехал один, без водителя. Боялся, чтобы не поползли слухи… а теперь они непременно поползут. Лавров нарочно постарается унизить начальника. Он не промолчит…
Второе блюдо вовсе не лезло в горло расстроенному Петру Ильичу. Он жевал кролика, не желая обидеть хозяйку, но совершенно не ощущал вкуса. Его ум усердно искал повод для немедленного отъезда и не находил.
