Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание
Трубку сняли после четвертого гудка.
― Слушаю вас, ― проскрипел старушечий голосок.
― Можно Валерия? ― попросил я.
― Валерия? ― удивились на том конце провода. — Он тут больше не снимает. Съехал ваш Валерий.
― А куда, не знаете? ― без особой надежды поинтересовался я.
― Не докладывал, ― с некоторым, как мне показалось, удовольствием сообщила моя собеседница.
― А давно?
Была небольшая пауза: бабуля напрягала память. Наконец я услышал:
― Да уж недели две как.
Положив трубку, я снова принялся думать. И вот над чем.
За последние дни я слышал словосочетание «две недели» столько раз, что это грозило перевалить за критическую отметку. Если не перевалило уже.
Две недели как травести Оксана Голдовская перестала ходить на работу, впала в депрессию и начала пить.
Две недели как ее приятель и коллега, вместе с ней бросивший работу в «Купидоне» по зову Нинель, съехал с прежней квартиры в неизвестном направлении.
Две недели как Марта Панич перестала звонить домой, а спустя несколько дней ее подруга Светка Михеева неожиданно вернулась из Москвы в Пензу, той же ночью повесилась в сортире, а когда ее вынули из петли, попала в дурдом.
Две недели как Нинель перестала ночевать дома, а за ней началась охота.
Что же такое случилось у них там две недели назад?
10
Три вещи произошли одновременно: пропиликал сигнал от входной двери, заголосил телефон на столе и стрелка стенных часов коснулась цифры «5».
Точно так же одновременно и вполне механически я в свою очередь совершил три действия: щелкнул клавишей видеофона, снял трубку и вспомнил, что с пятью часами вечера у меня связано какое-то дело.
На экране монитора обнаружилась угрюмая физиономия Малого-Малая, и я нажатием кнопки отпер ему дверь.
В трубке был Невмянов.
Вот только вспомнить, какое именно дело ассоциируется с этим временем, мне сразу не удалось.
Поэтому, покуда пензенский коллега проходил в мой кабинет, а Невмянов уже излагал бравурным тоном добытые им сведения, я судорожно напрягал мозги, пытаясь извлечь из-под слипшихся, как вчерашние блины, пластов памяти что-то важное ― но так и не смог.
― Есть такие люди! ― голосом спортивного комментатора возвещал тем временем Шурик. ― Но не в ФСБ, а в ГРУ! И не оба, а один! И не есть, а был! Второй, по слухам, действительно с Лубянки, но оба давно в запасе, ушли на гражданку. Работают теперь в охранной фирме при холдинге «Фарус». Слыхал про такой?
Я слыхал.
Именно на эту финансово-промышленную группу и намекалось в статье про «политических
проституток». Как раз этот самый «Фарус» не первый год с переменным успехом и бился за обладание контролем над производством алюминия в каком-то сибирском крае.
― Так что кофе в интимной обстановке отменяется! ― не скрывая радости, итожил Невмянов. ― Эти ребятки под комитет только хлещутся, ксивы у них — вроде документов прикрытия! А уж ты меня напугал: эфэсбэ, эфэсбэ! Сам-то в штаны не наложил?
― Наложил, ― честно подтвердил я. ― Но не очень: у них игрушки почему-то были от чужой мамы…
― Мог бы, между прочим, сразу сказать, ― укоризненно пробурчал Шурик. ― А то я тут развел конспирацию… С этим народцем, сам знаешь, как с женщинами: любые шутки глупы и неприличны.
― А что у нас есть на этот… ― я замялся, кинув косой взгляд на Малого-Малая, который внешне с безучастным видом устроился в кресле, терпеливо дожидаясь, пока я закончу разговор. ― Ну, где они там теперь трудятся…
― «Фарус», ― любезно подсказал мне Невмянов и тут же язвительно поинтересовался: ― Только как понимать это «у нас»? Ты что, возвращаешься в ментовку?
― Не дождетесь! ― отрапортовал я.
― Ну, тогда, значит, уже зачислил меня к себе в штат? ― еще более едко спросил он.
Меня ставили на место, и, чтобы не уронить себя, надо было соответствовать:
― Я бы с удовольствием, да пока вакансий нет. Правда, Прокопчик все грозится выйти на пенсию, по состоянию здоровья… Тогда пожалуйста. Работа не пыльная, тебе понравится: утром кофе приготовить, вечером мусор выкинуть…
Но договорить Невмянов мне не дал.
― У нас, ― эту пару слов он не просто подчеркнул, а как бы отчеканил в бронзе, ― у нас, может, и есть кое-что на «Фарус». Но у вас, ― последние два слова чуть не потонули в море желчи, ― у вас это окажется не раньше, чем ты попросишь по-хорошему.
― Уже прошу! ― мгновенно откликнулся я, понимая, что силы на сей раз неравны. ― Прошу по очень хорошему!
― Ладно, ― великодушно согласился довольный этой маленькой викторией Шурик. ― Поднимем архивы. Я тебе звякну.
Положив трубку, я повернулся к Малому-Малаю, но сказать ничего не успел ― только рот открыл.
Прямо под моими окнами грохнула граната и сразу вслед за этим ударила пулеметная очередь.
Не помню, как подскочил из кресла и опрометью бросился к окну, потому что уже в следующее мгновение обнаружил себя прижавшимся к стене и выглядывающим на улицу в узкую щель между плотными жалюзи.
― Нервы у вас, ― покачав головой, пробормотал спокойно оставшийся сидеть в кресле Малой-Малай. ― Реакция хорошая, а нервы ― ни к черту. Это ребятишки с мотоциклом балуются. Как их там теперь… Байкеры…
Осмелев, я раздвинул жалюзи и действительно в рассеивающемся сизом дыму со стыдом рассмотрел трех мотоциклистов, разогревающих двигатели прямо под моим окном.
Пожалуй, и правда надо подзаняться нервишками. Расшатались бедняги с этими маньяками и маньячками…
Я вернулся за стол и спросил:
― Привез флэшку с фоткой?
― Привез, ― ответил он со вздохом, выкладывая то и другое передо мной.
― А чем недоволен? ― спросил я в лоб.
― Всем доволен, ― не глядя на меня, проворчал он и поднялся: ― Ну, я пошел…
Меня это начало раздражать, и я решил расставить точки над «ё».
― Вот что, парень, присядь-ка.
Он послушно сел обратно, все так же глядя не на меня, а куда-то в стенку.
― Я ни на деньги твои, ни на славу не претендую. Твой шеф сказал: помогать друг другу. Поэтому вопрос: помогать собираешься?
― Я помогаю… ― тускло произнес он, дернув подбородком в сторону флэшки. ― Чего вам еще-то?
― Мне? ― переспросил я. ― Мне ― любви и дружбы. А если простыми словами ― откровенного обмена информацией.
― Ага, ― вяло кивнул Малой-Малай и ткнул пальцем в телефон на моем столе. ― Видал я ваш обмен… только что… Слова при мне в простоте не сказали. Про такую-то любовь у нас говорят: пока солнце взойдет, роса очи выест…
Тут он меня уел: оказывается, паренек более наблюдателен, чем можно было предположить. Я пробурчал что-то вроде:
― При чем здесь этот разговор? Он вообще по другому делу…
Но Малой-Малай снова мне не поверил. И проговорил, нарочито оттопырив губу:
― Если по другому, чего ж тогда язык-то ломать? Вы думаете, раз дурачок из провинции, можно его как хочешь напаривать?
― Ну ладно, ладно, ― произнес я примирительно. — Не лезь в бутылку! Это не я ― это ты про провинцию ляпнул, но раз уж зашел разговор… Думаешь, справишься? Один? В чужом городе?
Но рыцарь мне сегодня попался если и с упреком (главным образом в мою сторону), то уж точно без всякого страха.
― Да уж справлюсь как-нибудь, ― процедил он, снова вскакивая и демонстрируя желание направиться к двери. ― И не такие дела обламывали! У меня, между прочим, тоже есть кое-какие наработки…
― Наработки? ― переспросил я. ― Ну, это небось государственная тайна. Даже не смею спрашивать. А вот как насчет обещанного? Насчет того, что там еще эта Светка рассказала? Помнится, твой хозяин…
Малая перекосило.
― Мне он такой же хозяин, как вам. Называется клиент.
― Ладно, ладно, не гоношись, ― миролюбиво согласился я. ― Какая разница? Главное, он обещал мне еще какие-то подробности.
Впервые на моей памяти лицо пензенского приятеля посетила ухмылка. Сдается, на сей раз ему было даже приятно ответить на мой вопрос.
― А никаких больше подробностей. Мать говорит: вдруг разрыдалась, прямо на родительских глазах вытащила из сумки недопитую бутылку водяры, засосала ее до конца и заперлась в своей комнате. Слава богу, говорит, они с отцом после этого всю ночь не спали: под утро услышали шум, вломились в сортир, а она там висит. Еле откачали.
Малой-Малай решительно направился к двери, но на середине пути все-таки слегка замедлил шаг и наконец остановился. Вернулся к столу и небрежно кинул передо мной визитку. Заранее, как я отметил, приготовленную.
― Вот мой мобильный. Звоните… если еще что потребуется.
И как писали в старинных романах, пустив эту парфянскую стрелу, удалился прочь. Оставив-таки в моей душе неприятный осадок ― этакое чувство недоделанности, недосказанности, как будто я еще мгновение назад знал что-то важное, да вдруг забыл.
