Сидни Шелдон - Оборотная сторона полуночи
Ноэлли превосходно играла на прослушивании и безоговорочно получила роль. Готье так и предполагал. Когда через два месяца в Париже состоялась премьера пьесы, Ноэлли сразу же стала самой яркой театральной звездой Франции. Критики приготовились изругать пьесу и игру Ноэлли. Они знали, что Готье дал главную роль своей любовнице, не имеющей опыта игры на сцене, и не хотели пропускать столь заманчивой возможности отомстить ему. Тем не менее Ноэлли покорила и критиков. У них не хватало превосходных степеней для восхваления ее мастерства и красоты. Пьеса имела потрясающий успех.
Каждый вечер после спектакля в уборной Ноэлли толпились посетители. Кого только она не перевидела – торговцев обувью, военных, миллионеров, продавщиц и т.д. Со всеми она была терпелива и вежлива. Готье смотрел на нее и удивлялся. «Словно принцесса, принимающая своих подданных», подумал он.
В течение года Ноэлли получила три письма из Марселя. Она разорвала их, не распечатывая. В конце концов письма оттуда перестали приходить.
Весной Ноэлли сыграла главную роль в фильме, режиссером которого был Арман Готье. Когда фильм вышел на экраны, ее слава облетела всю страну. Готье удивлялся терпению Ноэлли, когда она давала интервью и позировала фотографам. Большинство звезд ненавидели и то и другое и соглашались на это либо ради рекламы и увеличения своих доходов, либо из тщеславия. Ноэлли же не прельщали ни деньги, ни тщеславие. Готье не раз спрашивал ее, почему она отказывается от отдыха на юге Франции, в дождливую погоду остается в Париже и изнуряет себя позированием для «Матэн», «Пти Паризьен» или «Иллюстрасьон». Ноэлли всегда уходила от ответа. Ему не стоило жалеть об этом. Если бы он вдруг узнал действительную причину, то был бы поражен. Ноэлли же руководствовалась вполне определенными мотивами.
Все, что она делала, предназначалось для Ларри Дугласа.
Когда Ноэлли позировала фотографам, она представляла себе своего бывшего возлюбленного в тот момент, когда он открывает журнал и вдруг находит там ее портрет. Когда она играла какую-нибудь сцену в фильме, то воображала Ларри, сидящего в кинотеатре на вечернем сеансе где-нибудь на другом конце света и видящего ее на экране. Ее работа служила ему напоминанием, посланием из прошлого, признаком того, что когда-нибудь он вернется к ней. Все помыслы Ноэлли сводились к одному – вернуть его к себе и уничтожить.
Благодаря Кристиану Барбе у Ноэлли пополнялось досье на Ларри Дугласа. Детектив-коротышка перебрался из своей захудалой конторы в большое, светлое и шикарное помещение на рю Рише рядом с Фоли-Бержер. Когда Ноэлли впервые навестила Барбе в его новой конторе, то была немало удивлена. Барбе улыбнулся и пояснил:
– Она мне дешево досталась. Раньше эта контора принадлежала еврею.
– Вы сказали, что у вас есть для меня новые сведения, – резко напомнила ему Ноэлли.
Самодовольная улыбка исчезла с лица Барбе. У него действительно были новости. Находясь под наблюдением фашистов, стало трудно добывать информацию из Англии. Однако у Барбе нашлись способы ее получения. Он подкупал матросов с судов нейтральных стран, чтобы они провозили ему письма из одного лондонского агентства. Правда, Барбе пробовал и другие методы. Он играл на патриотизме французского подполья, гуманности Красного Креста и алчности торговцев черного рынка, имеющих связи в Англии. У него был особый подход для каждого отдельного случая, и поток информации никогда не прекращался.
Барбе взял со стола свои записи.
– Вашего друга сбили над Ла-Маншем, – начал он без обиняков.
Краем глаза он следил, как Ноэлли отреагирует на это, надеясь, что она не выдержит и сбросит маску безразличия, а он насладится причиненной ей болью. Однако ни один мускул не дрогнул на лице Ноэлли. Она взглянула на него и уверенно сказала:
– Его спасли.
Барбе уставился на нее, сделал глотательное движение и неохотно подтвердил ее слова:
– Да, спасли. Его подобрал английский спасательный катер.
Детектив никак не мог понять, откуда ей это известно.
Все смущало его в этой женщине. Для Барбе она была ненавистным клиентом, и его не раз подмывало отказаться от нее, но он знал, что, поступив так, совершит ошибку.
Однажды он попытался предложить ей интимную связь, намекнув, что это снизит цену его услуг, но получил такой отпор, что почувствовал себя неотесанным мужланом, и никогда не простит ей своего унижения. Барбе хладнокровно поклялся, что в один прекрасный день эта поганая сука дорого заплатит ему за оскорбление.
Сейчас, когда Ноэлли стояла в его конторе и с нескрываемым отвращением смотрела на него, Барбе поспешил сообщить ей то, что ему стало известно, и побыстрее избавиться от нее:
– Его эскадрилью перевели в Кертон в Линкольншире. Они летают на «харрикейнах» и…
Ноэлли интересовало другое.
– Из его помолвки с адмиральской дочерью ничего не вышло, так? – перебила его она.
Барбе удивленно посмотрел на нее и пробормотал:
– Так. Она узнала о его связях с другими женщинами.
Создавалось впечатление, что Ноэлли уже читала записи Барбе. Она, конечно, не видела их, но это не имело значения. Ненависть так сильно связала ее с Ларри Дугласом, что с ним не могло произойти ничего существенного, о чем бы ей не было известно. Ноэлли забрала записи Барбе и ушла. Вернувшись домой, она не спеша прочитала их, подшила к «делу» Ларри и спрятала досье в такое место, где бы никто не мог его найти.
В одну из пятниц после вечернего спектакля, когда Ноэлли снимала с лица грим, к ней в уборную постучали и вошел Мариус, старый и больной привратник, давно работавший в театре.
– Прошу прощения, мадемуазель Пейдж, какой-то господин попросил меня передать вам это.
Ноэлли взглянула в зеркало и увидела, что привратник держит в руках красивую вазу с огромным букетом алых роз.
– Поставь ее на стол, Мариус, – попросила она и стала смотреть, как старик осторожно выполняет ее поручение.
Был конец ноября, уже более трех месяцев в Париже никто не видел роз. В букете их насчитывалось около пятидесяти – алые, на длинных стеблях, покрытые росой. Ноэлли заинтересовалась, кто бы мог их прислать, подошла к столу и взяла из букета карточку. Там было написано: «Очаровательной фрейлейн Пейдж. Не поужинаете ли вы со мной? Генерал Ганс Шайдер».
Фаянсовая ваза, в которой стояли цветы, имела причудливую форму и стоила очень дорого. Генерал Шайдер изрядно потрудился.
– Он хочет получить ответ, – сказал привратник.
– Передай ему, что я никогда не ужинаю. Пусть заберет свои цветы и подарит жене.
Мариус разинул рот от удивления.
– Но генерал…
– Все.
Мариус кивнул головой в знак согласия, взял вазу и поспешил вон. Ноэлли знала, что он бросится всем рассказывать, как она отбрила немецкого генерала. Ноэлли и раньше поступала так с немецкими официальными лицами, и французы считали ее чуть ли не героиней. Это ее смешило. На самом деле Ноэлли не имела ничего против фашистов. Она просто не испытывала к ним никаких чувств. Они не принимали участия в ее жизни и не входили в ее планы. Поэтому Ноэлли терпела их, ожидая, когда немцы в конце концов уберутся домой. Она знала, что если свяжется с оккупантами, то это причинит ей боль. По крайней мере, актриса не собиралась иметь с ними дела сейчас. Однако Ноэлли беспокоилась не о сегодняшнем дне, а о будущем. Она считала идею тысячелетнего правления третьего рейха отвратительной. Все, кто изучал историю, знают, что рано или поздно завоеватели терпят поражение. Между тем она вовсе не намерена совершать поступки, способные вызвать ненависть французов, когда немцев выгонят из Франции. Ноэлли безразлично относилась к фашистской оккупации и, когда заходил разговор на эту тему, а это бывало постоянно, попросту не принимала в нем участия.
Готье восхищался отношением Ноэлли к столь острой проблеме и часто подзуживал ее в надежде, что она объяснит ему свою точку зрения.
– Неужели тебя нисколько не волнует, что немцы завоевали Францию? – приставал он к ней.
– Кому какое дело, волнует это меня или нет?
– Но ведь я говорю о другом. Если бы все проявляли такое же безразличие, мы давно бы пропали.
– Мы и так пропали, разве нет?
– Если мы верим в свободу и у нас есть воля, то не все потеряно. Ты и вправду думаешь, что с самого рождения у нас все предопределено судьбой?
– До некоторой степени. У нас есть тело, мы рождаемся в конкретном месте и занимаем свое положение в жизни, но это не значит, что мы не способны измениться. Мы можем стать всем, чем захотим.
– Я тоже так считаю. Именно поэтому мы и должны бороться с фашистами.
Она взглянула на него.
– Потому что Бог на нашей стороне?
– Да, – согласился он.
– Если Бог есть, – резонно заметила Ноэлли, – и он создал их, то, выходит, он и на их стороне.
В октябре исполнился год, как в театре шла пьеса с участием Ноэлли. Продюсеры решили отметить это событие и устроили вечер для занятых в пьесе актеров. Кроме них на торжество пришли банкиры и крупные предприниматели. Среди гостей преобладали французы, но заявилось и с десяток немцев. Некоторые из них пришли в военной форме. Все немцы, кроме одного, были с француженками. Без девушки оказался немецкий офицер старше сорока лет, с длинным умным лицом, темно-зелеными глазами и тренированным, спортивным телом. На лице у него выделялся тонкий шрам, пересекавший щеку и доходивший до подбородка. Ноэлли заметила, что весь вечер офицер не сводил с нее глаз, хотя ни разу не подошел к ней.
