Издательство «Развлечение» - Тигр гамбургского соборного праздника
— Мы содержим нашу палатку вдвоем с братом. Так как в то время никого из зрителей в палатке не было, я оставила свое место у кассы и направилась к фургону, в котором мы живем, чтобы сделать себе бутерброд. Я крикнула брату, что сейчас вернусь, вышла из палатки и поднялась на ступеньки, чтобы войти в фургон. В тот самый момент, когда я взялась за ручку двери, раздался выстрел, и я почувствовала сильную боль в правом плече. Я вскрикнула и, оглянувшись, заметила тень фигуры, быстро скрывшейся между рядами фургонов, за палатками.
— Вы хотели открыть дверь в тот момент, когда в вас выстрелили?
— Да…
— Это неправда! — сказал холодно и уверенно Пинкертон.
Она вскочила, побледнев:
— Значит, по-вашему, я лгу?!
— Да, лжете! Неправда, что вы хотели открыть дверь!
Мария Вильям в бешенстве затопала ногами, сжала кулаки и закричала:
— Теперь мне остается только замолчать! Я даю самые правдивые показания, говорю, как было дело, а вы мне не верите! Что же мне сказать вам в таком случае? Я вам больше отвечать не намерена, если вы сомневаетесь в моих словах!
Странная улыбка мелькнула на губах Пинкертона.
— Если дело обстоит именно так, как вы говорите, то выстрел был какой-то необыкновенный! Я объясню вам, почему ваши слова не соответствуют истине. Когда вам завязывали раненую руку, я видел рану, и фельдшер, сделавший вам перевязку, подтвердит, что пуля, попавшая в вашу руку, была выпущена спереди, а не сзади. Если бы вы действительно в тот момент открывали дверь, пуля попала бы сзади; это вам самим ясно, и даже маленькому ребенку не пришлось бы этого объяснять.
Полицейские громко выразили свое изумление. Фельдшер подтвердил слова Пинкертона. Мария Вильям еще сильнее побледнела и крикнула:
— Да, может быть я, прежде чем открыть дверь, оглянулась назад! И вообще я не могу помнить всех подробностей!
— Это странно, — сухо заметил Пинкертон. — Вы должны были совсем повернуться, услышав какой-то шум. В таком случае, по меньшей мере, непонятно, что вы не помните такого обстоятельства…
Раненой было явно не по себе от такого строгого допроса. Она не знала, что ответить, и сказала:
— Я сама не знаю, как это все произошло, у меня кружилась голова. Оставьте меня в покое!
Сыщик поднялся. Его сухость сразу исчезла, и он вполне дружески сказал:
— Понятно, что у вас закружилась голова от такого ужасного происшествия. Идите в медицинский пункт. Там извлекут пулю и перевяжут рану.
Мария Вильям облегченно вздохнула. Видимо, она была рада, что допрос, наконец, окончен. Когда она вместе с фельдшером покинула контору, инспектор обратился к Пинкертону.
— К какому выводу вы пришли относительно этого странного выстрела?— спросил он.
— Пока трудно сказать, — ответил Пинкертон. — Во всяком случае, я уверен, что покушения на эту женщину не было. Здесь что-то другое… И я постараюсь добраться до сути!
— Но что же?
— Позвольте мне пока ничего не говорить. Вы знаете, что человеку свойственно ошибаться… Пойдемте, сударыня, укажите мне место, где вы подверглись нападению!
Нат Пинкертон вежливо поклонился и вышел из конторы в сопровождении Вайзе, которая все это время удивленно следила за происходившим.
Глава III
Таинственный фургон
Площадь все еще кипела жизнью, когда Пинкертон с госпожой Вайзе подошли к месту, где она подверглась нападению.
Они протолкались через толпу, дошли до зверинца, обогнули его и очутились в узком проходе между этим зверинцем и каким-то другим балаганом. Этот проход соединял две большие улицы и был погружен в темноту — вполне подходящее место для нападения.
Сыщик зажег электрический фонарь и стал внимательно изучать место происшествия. Девушка тем временем показывала ему, в каком направлении она шла, и в каком месте ей был нанесен удар. Как только она указала на это место. Пинкертон заметил большой разрез, сделанный острым ножом в полотне палатки, служившей зверинцем. Он раздвинул щель и увидел, что с внутренней стороны, у самого разреза, нагромождены ящики.
— Видите, сударыня? Держу пари, что преступник скрывался именно за этими ящиками. Он сделал этот разрез и подстерегал здесь свою жертву, словно паук, подстерегающий в паутине мух.
Пинкертон внимательно разглядывал почву в надежде заметить хоть какие- нибудь следы, но ничего примечательного не открыл.
Войдя в зверинец через разрез, он также ничего особенного не обнаружил. Тем не менее, неудача его не огорчила, и он бормотал себе под нос:
— У меня есть еще другой путь, по которому я безошибочно дойду до цели… — Он обратился к девушке: — А вы, сударыня, можете идти домой. Надеюсь, свой адрес вы оставили в полиции? От всей души желаю вам получить обратно свои утраченные вещи!
Девушка поблагодарила его и удалилась, а Нат Пинкертон смешался с толпой.
Он стал разыскивать палатку «волосатого человека» Вильяма, который показывал себя публике, беря по десяти пфеннигов с человека.
Недолго пришлось ему искать. Третья палатка принадлежала Вильяму.
Раненой Марии Вильям еще не было за кассой. Дела у них, по-видимому, шли плохо. Толпа мало интересовалась «волосатым человеком». Люди равнодушно проходили мимо его палатки; никто не задерживался. Пинкертон стал прохаживаться взад и вперед, пока не заметил в толпе фигуру Марии Вильям. Она проталкивалась сквозь массу народа, рука ее висела на повязке. Увидев ее. Пинкертон тотчас же скрылся в боковом проходе и подошел к палатке Вильяма с задней стороны. Через щелку он мог видеть внутренность палатки. Устройство ее отличалось чрезвычайной простотой. Там стоял ряд простых деревянных скамеек, а перед ними висела занавеска, которая раздвигалась в обе стороны. За занавеской было сделано небольшое возвышение, с которого Вильям, очевидно, показывал себя публике.
Пинкертону пришлось ждать недолго. Через несколько минут в палатку вошла Мария Вильям, просунула голову за занавеску и тихо позвала:
— Эдуард, ты здесь?
Занавеска колыхнулась, и показалась голова, скорее напоминающая обезьяну, чем человека. Вся голова, шея, щеки, лоб были покрыты густыми темно-каштановыми волосами, а глаза горели, как два угля. Этот удивительный человек был, видимо, сильно взволнован. Хриплым беспокойным голосом он спросил:
— Ты уже вернулась, Мария? Как дела?
— Все благополучно! — ответила она. — Можешь быть спокоен. Позже я все тебе расскажу. А пока молчи, говорить опасно: здесь и у стен есть уши.
Голова Марии исчезла, а «волосатый» продолжал ворчать:
— Счастье, что все так кончилось, а не то попомнила бы ты свою неосторожность…
Нат Пинкертон обернулся и стал издали разглядывать принадлежащий Вильяму фургон, куда хозяева, видимо, перебирались на ночь. Погруженный в глубокое раздумье, он долго стоял на месте.
Он думал о выстреле, который был нацелен в Марию Вильям. Из допроса раненой он понял, что она солгала, утверждая, что пуля попала в нее именно тогда, когда она собиралась открыть дверь фургона. Но если и в самом деле, как он думал, покушения на эту женщину не было, то откуда рана? Почему она не хотели идти в полицию, и почему волосатый Вильям только что ругал ее за какую-то неосторожность? Как это все увязать вместе и объяснить?
Вдруг Пинкертон ударил себя по лбу и воскликнул:
— Патрон-самострел!
Такое заключение было весьма правдоподобным. И если предположить, что Вильям, охраняя имущество от непрошеных гостей, установил у дверей и окон своего жилища автоматически срабатывающие патроны, то понятно: пуля попала в Марию в тот момент, когда она отворяла дверь. И конечно неосторожность ее была непростительна, раз она знала об этом устройстве.
Все это было похоже на правду: ведь никто не мог запретить Вильяму охранять таким образом свое имущество. Вместе с тем было подозрительно: зачем ему вообще понадобилась такая охрана? Странствующие по ярмаркам балаганщики не возят с собой ценностей, которые приходилось бы охранять таким изощренным способом. Странно и то, что Мария и «волосатый» пытались объяснить выстрел чьим-то нападением. Если бы все было чисто, зачем скрывать?
Какие тайны могли храниться в этом фургоне, что доступ в него был защищен автоматическими патронами? За этим наверняка что-то кроется. И сыщик, рассуждая логически, пришел к выводу, что брат и сестра связаны с так называемым «Тигром соборного праздника».
Если бы «волосатый» действительно был искомым преступником и складывал бы добычу в свой фургон, тогда выстрел был бы объясним… Пинкертон вспомнил, что, по словам пострадавшей девушки, у преступника была большая собака!
Правда, с самого начала он считал, что никакой собаки не было, а просто негодяй надел на себя собачью маску.
Теперь он увидел, что «волосатый» даже не нуждался ни в какой маске! Человек, будучи в полубессознательном состоянии, всегда принял бы его лицо за собачью или обезьянью морду.
