Сергей Валяев - Сириус – собачья звезда
Машина выехала со двора на шумную улицу-реку. Радио передавало последние известия из горячих точек бывшего Союза ССР.
Кабина лифта тяжело гудела. Потом двери-створки открылись, из лифта вышел Алексей. Остановился у одной из дверей, послушал тишину. Где-то бормотало радио. Позвонил. Тишина. Снова утопил кнопку: бом-бом-бом. Пожал плечами, натянул на руки тонкие перчатки, ключом-отмычкой поколдовал над замком. Дверь приоткрылась — сумрачный коридор, как западня.
В гостиной работал телевизор. Передавали последние известия. В глубоком кресле сидела женщина. Неверный свет с телеэкрана искажал черты ее немолодого лица.
— Алевтина Ивановна? — позвал Плахов.
Женщина не ответила — мертвыми глазами смотрела на экран. Экран отражался в стекле зрачков.
Плахов перевел взгляд на столик — там теснились ряды лекарственных пузырьков и упаковок.
Прошелся по гостиной. Поднял телефонную трубку, набрал несколько цифр, однако сбился. Выудил из кармана куртки мини-аппарат, поднес его к трубке телефона… Покачал головой, удивленно хмыкнул: мол, что за черт, товарищи чекисты?…
Алексей осторожно вышел на лестничную клетку. Позвонил в соседнюю квартиру. Дверь приоткрылась, и в щель подозрительно выглянула сухонькая бабуля. Над ее головой висела стальная цепь.
— Чего, сынок?
— Бабуля, позвонить по телефону… У Алевтины Ивановны…
— Какая я тебе бабуля? — рассердилась «бабуля». — Я дедуля. Герой гражданской войны. Кавалер орденов Ленина.
— Ой, извините, дедуля!
— Документ имеется?
— Забыл, дедушка, — помялся Плахов. — Я от Алевтины Ивановны, соседка ваша…
— Это у которой генерал неделю как помер?
— Она самая.
Старичок подумал-подумал, вздохнул:
— Нет, не могу, сынок. Без документа.
— Что так? — сдерживался Алексей.
— Грабителей боюсь.
— Какой же я?…
Но дверь закрылась. Плахов не выдержал, чертыхнулся:
— А еще герой, черт старый! Пердун! Ленин бы открыл… соратнику по борьбе… С врагами народа…
Звякнула цепь. Дверь распахнулась. На пороге стоял старичок в старом, замызганном халате. Три ордена Ленина болтались, цепляясь за верхний карман халата. Старичок развел руками:
— Так бы и сказал сразу, что из органов! Прошу к аппарату!
Тихий, сумрачный кабинет. Стеллажи с книгами. На стене большой портрет маслом. На портрете — в полный рост Генерал. Парадная форма. Ордена и медали. Под сапогами поверженные стяги рейхстага.
Алексей сидит за дубовым, массивным столом; задумчив и Грустен. Переводит взгляд на край стола: там, в рамке, стоит фотография Деда. Дед в широкой крестьянской рубахе навыпуск; щурится от летнего солнца, улыбается в пышные пшеничные усы. В руках Деда — острогранная коса.
Условный стук в дверь. Плахов открывает — на пороге Альберто, обаятельный, в меру нахальный.
— Вызывали, гражданин начальник?
— Не светился, лекарь?
— Обижаешь. Как приказывали… Шел, как подводная лодка в Антарктиде, — обиделся Альберто. — Где наш труп?
— На месте. Проходи сюда…
Врач подходит к покойной, берет за руку, потом оттягивает веки.
— М-да, часиков восемь как… Ты получил, кстати, удовольствие от нашего хора?
— За такое пение убивать надо сразу.
— Ляпина, пожалуйста, первого. — И другим тоном: — Кто такая?
— Моя мачеха.
— А где твой старик?
— Там же, где и она. Неделю назад. Пока я там… в свободном полете…
— Прости, мы не знали — покачал головой Альберто. Наклонился над столиком, где теснились лекарства; взял упаковку в импортном исполнении. — Модное лекарство… Укрепляет сердечную мышцу. Но передозировка опасна. У нас были случаи… Кажется, три смертельных исхода…
— Ты думаешь, она сама? — сомневался Алексей.
— Ничего не думаю. Ты меня знаешь: пока человека, как консервную банку… Кряк-кряк… вжиг-вжиг…
— Вчера вечером я с ней говорил. Она плакала. Договорились, что я приеду… И самое главное: к ней поздно вечером приходила медсестра. Это я от соседа узнал… Сто лет старичку, а партизанит, как Марат Казей… Ну, давай о деле…
— А какое дело? В морг ко мне… Через два часа, пожалуйста… Все будет как на весах… Если желаешь, эксгумируем батю… Правда, процедура… Но картина будет полная… ясная.
— Ничего не получится, Альберто.
— Почему?
— Сожгли батю. Кремировали. Остался дым и общий пепел.
— Да? — удивился врач. — Как говорят наши дети: «Кто за Родину горой, тот истинный герой. Но мертвый герой лучше, чем живой». Никаких проблем!
Машина Плахова стартовала, и тотчас же за ней — черное авто. Сидящие в нем люди вели активные радиопереговоры:
— Я «седьмой». «Плаха» есть. Веду. Прием.
— Я «третий». Он один?
— Да, один как перст.
— Продолжайте наблюдение. И помните, что за зверя ведете.
— Есть помнить!
У памятника Поэту порхали птицы мира, смеялись дети, сплетничали, читали газеты, ели мороженое, пели под гитару. Здесь же прогуливалась девушка. Изредка поглядывала на огромную луковицу уличных часов. Наконец, распугивая голубей, бросилась к машине, что притормозила у бордюра.
— Слава Богу! Я уже забеспокоилась.
— Извини, Аленька. — Плахов чмокнул девушку в щеку. Взглянул в зеркальце заднего обзора. — В этой жизни сюрпризы, как мины, на каждом шагу.
— А сапер ошибается один раз. Верно?
— Алеша нашел три мины, Аля — на одну меньше. Сколько мин на свою голову собрали дети? Алеша и Аля? — спросил, улыбаясь, и нажал на акселератор. Машина помчалась по суетному дневному городу, занятому исключительно своими проблемами.
По городу в невидимой связке шли две машины. Они петляли по улицам, проспектам, площадям, улочкам, переулкам, пока «девятка» не припарковалась к многолюдному, шумному Центральному универмагу. Двое выбрались из «Жигулей» и пропали в базарном вареве. Люди, сидящие в «Волге», продолжали вести активные радиопереговоры:
— Я «седьмой». «Плаха» вместе с девушкой ушли в магазин. Прием.
— Я «третий». Вы их ведете? Там может быть встреча.
— Я «седьмой». Мы… мы на месте.
— Где это на месте? Я «третий».
— В… машине… Приказа же не было.
— Идиоты! Пинкертоны хреновы!.. Немедленно! За ними!..
По длинному больничному коридору быстро шел Плахов. У двери, обитой цинковым железом, остановился. Постучал. Дверь открылась. — Альберто в кожаном переднике, похожий на мясника.
— Проходи, гражданин хороший…
Алексей нырнул в приоткрытую дверь и оказался в морге. На каталках, как хворост, лежали покойники, накрытые застиранными простынями, на которых темнели штампы горбольницы. Из-под простыней выглядывали скрюченные смертью руки-ноги.
— Бррр, как вы здесь работаете? — поморщился Алексей. — Жуть.
— А вот сюда бы… всю эту сучью власть, — ругался Альберто. — Народ мрет как мухи… Не успеваем обрабатывать материал. Власть народная — власть позорная! — Остановился у дощатой двери. — Прошу, гражданин начальник. — И открыл дверь.
Небольшая комната напоминала химическую лабораторию. Только в стеклянных сосудах — человеческие органы: сердце, почки, печень и прочее. На стенах — анатомический атлас. В углу — скелет со шляпой на голом черепе. Плахов хмыкнул, глядя на него:
— Здорово, приятель! Работаешь вешалкой по совместительству?
Скелет не ответил. Альберто же забурчал, подойдя к столу:
— Вот именно: все по совместительству, как рабы на галерах. — Взял со стола листочек бумаги. — Однако, товарищ и друг, можешь меня поздравить.
— С чем?
— Яд нашей науке — черт бы ее побрал, науку-то, — известен: из синтетических… Неизвестный ингредиент делает известный яд практически не устанавливаемым в организме… Ты меня понял?
— Понял. И что?
— Не понял. А то, что сработано в спецлаборатории, друг мой любезный.
— А как же удалось установить?
Альберто победно улыбнулся, подошел к странному агрегату, похожему на кухонный комбайн с микроскопами, похлопал дружески аппарат.
— Вот она — родная, дорогая и любезная. Из Штатов дамочка… глазастая, — чмокнул линзу микроскопа. — У, моя любовь!
— У тебя радости, как у беби от новой игрушки.
— А как же? Меня лично хотели сделать. Но как говорит Ляпин: я — не туз колыванский, однако позвольте вам три козырных в жопу. Ап! — хлопнул в ладоши.
— Значит, залобачили? — задумчиво проговорил Плахов.
— То есть?
— Отравили, значит. Это я по фене.
— Думаешь, и батю?
— Думаю, да, — ответил Алексей. — Есть у нас одна мастерица. Хотя надо все проверить. У вас подобных случаев за последнее время?…
Врач почесал затылок.
— Надо узнать. Есть у меня своя агентура.
— Отлично! — кивнул Плахов. — Если что-то похожее… то у меня к тебе, лекарь, будет заказец.
