Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха
Тут он, разумеется, попал в точку. Если что–то меня и интересовало по–настоящему, то именно они, родимые. На плаву я держался лишь благодаря тому, что калымил по вечерам на своей старенькой «девятке». И так уже пять лет подряд. Иногда, правда, подворачивалась возможность устроиться на более или менее приличную постоянную работу, но всякий раз я находил причины, чтобы отказаться. Не то чтобы я считал себя гением, который не имеет права растрачивать драгоценное время на ерунду, но что–то все же удерживало. Видно, сказался неудачный опыт, когда я несколько месяцев проработал репортером в «Вестнике демократии», а потом еще с полгода ходил словно вывалянный в дерьме.
— Хорошо, Гарий Наумович, говорите, где и когда?
…Кафе под названием «Орфей» на улице Чкалова я разыскал легко — и удачно припарковался. В вестибюле сообщил (как было велено) метрдотелю, что я к Верещагину; пожилой дядька приветливо заулыбался, несколько раз поклонился и отвел меня в отдельный кабинет, огороженный плетеными ширмами. Как я понял, проходя через зал, это было одно из тех загадочных заведений, где новые русские удовлетворяют свои изысканные кулинарные капризы. Цены в таких местах диковинные, обстановка богатая, всегда с уклоном в интим, обслуживание на европейском уровне. Гарий Наумович уже меня ждал. Это был осанистый мужчина лет за пятьдесят, в добротном дорогом костюме, при галстуке и с приклеенной к пухлому лицу доброжелательной улыбкой. Впоследствии я узнал, что таких улыбок- масок у него было несколько, на разные случаи жизни. Первая, какую я увидел, означала примерно следующее: наконец–то мы встретились, душа моя!
— Прошу, — радушно пригласил он к накрытому столу, после того как мы обменялись рукопожатием. — Перекусим, как говорится, чем Бог послал.
Единственное, что мне в нем сразу не понравилось, это глаза под припухшими, веками — чуть слезящиеся и такие, словно он смотрел на вас сквозь оптический прицел. Взгляд неуловимый, расплывчатый, как у медузы, никак не соответствующий общему выражению лица. Осторожный человек, встретившись с таким взглядом, наверное, приложил бы максимум усилий, чтобы не вступать в контакт с его владельцем, но, во–первых, думать об этом было поздно, а во–вторых, голос разума дремал во мне далеко не первый год.
Стол являл взору полный джентльменский набор: холодные закуски, салаты, икра, чуть позже на горячее подали осетрину на вертеле. Из запивок — водка, белое и красное вино, крюшоны и минералка. Но я сразу предупредил, что не пью за баранкой. Гарий Наумович огорчился, но не слишком. Сам он лихо опрокидывал рюмку за рюмкой, бесстрашно мешая водку с вином.
Однако вскоре все эти мелочи — еда, питье, психологические нюансы — утратили всякое значение, слишком необычным мне показалось то, что я услышал. Речь шла о Леониде Фомиче Оболдуеве, крупном предпринимателе, банкире, спонсоре, защитнике прав неимущих и так далее, то есть об известной, замечательной в своем роде фигуре. Леонид Фомич, ласково прозванный в народе «Боровом», был одним из тех, кто сказочно обогатился при царе Борисе, когда растаскивали страну по сусекам, а теперь, вместе с сотней–другой себе подобных везунчиков, тайно управлял бывшей империей.
Суть предложения, переданного Гарием Наумовичем от лица магната (чему я до конца еще не верил), заключалась в следующем: написать биографию господина Оболдуева, но не просто биографию, а художественное произведение, знаковую книгу, нечто подобное «Исповеди…» Боба Ельцина или «Запискам о галльской войне» Юлия Цезаря. Сей замысел был якобы продиктован отнюдь не самолюбием Оболдуева, о нет, он являлся важным социально–общественным деянием. Мотив такой: молодежи необходимы примеры для подражания, иначе она вся целиком скатится в бездну цинизма и апатии. Коммунисты, как к ним ни относись, это прекрасно понимали, и, начиная с Павки Корчагина, поставили производство идеологизированных кумиров на конвейер, не жалея на это денег и средств. Пусть это были не живые персонажи, тряпичные куклы, но они были, как есть и сегодня в любой цивилизованной стране, задумывающейся о своем будущем. Взять ту же Америку, пожалуйста — Рэмбо, Рокки, Терминатор, Фредди Крюгер — и еще с десяток привлекательных, полноценных образов, на которых можно воспитывать в подрастающем поколении чувство патриотизма.
— Уверяю вас, Виктор Николаевич, — Верещагин глубокомысленно наморщил лоб, — босс относится к этой затее очень серьезно. Можно сказать, душевно ею увлечен.
Слегка ошеломленный, я только и нашелся, что спросить:
— Но почему он выбрал именно меня? Разве мало литературных живчиков, которые уже набили себе руку? Да их пруд пруди.
— По моей рекомендации, Виктор, по моей рекомендации. Полагаю, вы еще меня поблагодарите.
— А если не справлюсь?
Расплывчатый взгляд толстяка на мгновение сфокусировался на моей переносице.
— Об этом не стоит говорить. Справитесь.
— Пожалуй, разумнее отказаться. Вряд ли я достоин того, чтобы…
— Не откажетесь, Виктор Николаевич. — Он алчно нацелился вилкой на ломоть бледно–розовой семги. — Вы же не враг себе, верно? Торопить никто не будет. Полгода, год — сколько понадобится. Естественно, какое–то время уйдет на адаптацию. Войдете в семью. У вас будут помощники. Все что угодно. Возможно, Леонид Фомич сочтет нужным посвятить вас в свой бизнес… Условия такие: пять тысяч долларов ежемесячно и сто тысяч гонорар по окончании работы.
— Сколько?
— Сумма не окончательная. — Соблазнитель улыбался, точно шулер, скинувший из рукава козырного туза. Я почувствовал, что бледнею. Гонорар в сто тысяч долларов не
умещался в сознании. Я даже не спросил себя, зачем мне такие деньжищи? Куда их спрячешь? Как пропьешь? Впоследствии не раз вспоминал эту минуту, роковым образом изменившую мою жизнь.
— Конечно, это большие деньги, но…
— Никаких «но», Виктор Николаевич, никаких «но». Удача, как красивая женщина, не любит, когда ею пренебрегают. И мстит порой жестоко. — Он обтер замасленные толстые губы салфеткой с алой эмблемой «Орфея», достал из кармана мобильник и, глядя мне в глаза, но как бы и в разные стороны, набрал какой–то номер. В ту же секунду на его лице возникла улыбка, обозначавшая: ваше высочество, я здесь!
— Леонид Фомич, извините, что беспокою… Да, все как уговорено, писатель со мной… Разумеется, счастлив, еще не совсем пришел в себя… Конечно, конечно… Через полчаса будем у вас… Нет, никаких сомнений… Слушаюсь, Леонид Фомич.
Окончив разговор, взглянул на меня победно, но, как мне почудилось, с оттенком сочувствия.
— Что ж, Виктор Николаевич, теперь все зависит только от вас.
Трудно описать первое впечатление от знакомства с знаменитым магнатом, вершителем судеб. Человек будущего. Добрый дядюшка, примеривающийся, как ловчее разрезать именинный пирог. Внешность: ушастый, блеклые глаза навыкате, словно после нервического припадка, взъерошенный, с корявым туловищем, затянутым в костюм стоимостью, наверное, не меньше двух–трех тысяч баксов. Благообразный, основательный, расчетливый в каждом жесте, улыбке, слове. Аудиенция заняла не больше пяти минут. Разговор происходил в кабинете. Из обстановки поразили меня не столько роскошная офисная мебель и телевизор во всю стену (нагляделись в магазинах и в кино, нагляделись, слава демократии!), сколько картины на стенах, принадлежащие, без сомнения, гениальному художнику–параноику — все в багряно–лилово–синих кричащих тонах и все с кровью, — где рука, где голова с выколотыми глазами, а где и сизые кишки, вываленные на синюю травку. При беседе присутствовал юрист Верещагин, прямо с порога ставший ниже ростом на голову. На его щеках цвела новая смиренная улыбка: хочешь дать оплеуху, хозяин, пожалуйста, я готов.
— Некоторые так называемые писатели, — мягко объяснил магнат, — пребывают в убеждении, что только их род занятий связан с вдохновением, с парением духа и прочее такое. Надеюсь, вы не принадлежите к их числу?
— Нет, — сказал я.
— Бизнес, уверяю вас, требует не меньшего таланта и творческих усилий… Кстати, я с вашими сочинениями не знаком, полагаюсь на мнение Гарика. Хочу предупредить: от своих сотрудников я требую полной отдачи. Так что придется попотеть. Я человек занятой, не всегда распоряжаюсь своим временем, как того хотелось бы, поэтому вы, Виктор, должны быть постоянно на расстоянии вытянутой руки, если я понятно выражаюсь… Какой сегодня день?
— Пятница, — ответили мы с Гарием Наумовичем.
— Правильно. Значит, завтра в половине десятого жду у себя на даче. Гарик объяснит, где это. С ним же будете решать все бытовые вопросы. Если… — Он не договорил — зазвонил один из телефонов на столе, позолоченный, с перламутровой трубкой. Оболдуев некоторое время слушал молча, хмурясь, потом недовольно буркнул: — Хорошо, подготовьте документацию, сейчас буду.
