Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха
Прокололся Митя по–глупому. Последнее время в Москве он вел рассеянную жизнь мелкого добытчика. Подрабатывал то тут, то там, в основном на рынках и вокзалах — подай, принеси, толкни — на побегушках у хачиков, но не жаловался, на пиво и на плату за комнату хватало. Жил в полупьяной одури с утра до ночи, как и большинство его сверстников, не прибившихся толком ни к одной солидной группировке. Особенно и не жаждал прибиться, высоко ценя личную свободу. В тот день ему повезло: раскатал двух залетных пожилых бизнесменов на малолеток, подсунул им прыщавую тамбовскую Нюрку с подружкой и слупил стольник чистоганом. Зеленью, разумеется. Видно, у мужиков свербило, раз клюнули, ведь такие, как шалопутная четырнадцатилетняя Нюрка, на вокзале шли по двести, триста рублей за сеанс. Тем более что спидоносицы.
С деньгами Митя позволил себе плотный обедец в любимой харчевне близ Даниловского рынка, а ближе к вечеру заторчал в скверике с незнакомым, прилично одетым господином лет тридцати. Ему сперва померещилось, что опять поперла халява. Господин, назвавшийся Семеном, угостил его натуральным «Мартелем» и туманно намекнул на приятное для них обоих дальнейшее времяпрепровождение. По правде говоря, Митя был уверен, что наткнулся на бродячего педика, и уже прикидывал, как половчее вытянуть аванс, а потом крутануть динамо. Тут у Мити был богатый опыт. Обвести вокруг пальца распалившегося педика намного проще, чем стибрить подгнившую грушу у кавказца. Похоже, эта уверенность его и подвела. Он расслабился, дымил травкой, попивал сладкий коньячок, а когда педик завел речь о политике, охотно ему поддакивал и сам не заметил, как приблизился к опасной черте. Семен, яростно сверкая глазами, нещадно крыл и глобализацию, и поганых американосов, и весь миротворческий корпус, который распоясался и ведет себя в столице, как в борделе. «Надеюсь, Митя, ты патриот?» — сурово поинтересовался обличитель, и в ответ Митя обиженно ударил себя в грудь кулаком. Педик долил в пластиковый стаканчик остатки коньяка, подождал, пока Митя выпьет, и, оглянувшись по сторонам (уже темнело), тихо спросил:
— Про крестоносцев случайно ничего не знаешь?
Тут бы Мите спохватиться, уразуметь, что к чему, но в нем играл коньяк, вот он и нагородил с три короба. Ни про каких крестоносцев он, естественно, слыхом не слыхивал, решил, что речь идет о какой–то религиозной секте, но торжественно заявил, что эти самые крестоносцы ему как родные братья, и если Семену требуется рекомендация…
После этого заявления педик Семен изменился в лице, посмурнел, достал из кейса, где до этого у него был коньяк, штатовские браслеты и нормальным, не педерастическим голосом объявил:
— Все, парень, спекся… А ну, давай лапки.
Митя не сопротивлялся, сознавая, что слишком пьян и выйдет только хуже. Новый знакомый, оказавшийся сексотом, отвел его в ближайший полицейский участок, где с него сняли показания, установили личность, адрес и слегка отволтузили для профилактики, выбив два передних зуба. После чего заперли в клетке до утра.
Среди ночи он почувствовал, что у него разрывается мочевой пузырь, и кое–как уговорил дежурного полицейского отвести его в сортир. И тут ему повезло: дюжий детина с медной американской бляхой на груди оказался еще пьянее, чем Митя был несколько часов назад, и, выйдя из сортира, Митя увидел, что тот уснул на табурете мертвым сном, свесив буйную голову на грудь. Поборов соблазн освободить мента от автомата, висевшего на боку, Митя на цыпочках прокрался к входной двери — и без препятствий вышел на улицу.
К полудню следующего дня он уже был на малой родине и вот теперь сидел в подвале заброшенного дома. Прокрался задами, кажется, его никто не заметил. Домой заходить не собирался, там его никто не ждал. Отца три года назад забрали на торфоразработки, откуда он так и не вернулся, пропал без вести, что было чрезвычайно распространенным явлением. Матушка Мити после исчезновения единственного кормильца запила горькую и в пьяном кураже завербовалась на два года на рисовые плантации в Китай. Изредка Митя получал от нее короткие весточки на Московский главпочтамт до востребования. В последнем письме мать сообщала, что у нее все хорошо, не голодает, и, хотя работа круглосуточная, братья–китайцы относятся к русским рабам милосердно, почти как к людям… Ключ от квартиры в Раздольске Митя однажды потерял вместе с паспортом, так что, можно считать, у него не было и родного дома, и все же, когда пятки прижгло, примчался именно сюда.
Он прекрасно понимал, какая ему угрожает опасность. Одно дело влететь на мокрухе или, скажем, на наркоте, и совсем другое, если потянут за политику. В лучшем случае, коли не станет финтить и запираться, получит от десяти до пятнадцати, в худшем грозило пожизненное.
Митя пока не отчаивался, у него был план спасения, который вчерне созрел еще в участке. Он собирался уйти на Кубань, оттуда в Европу, но для этого надо было сначала
разыскать Димыча, Диму Истопника, единственного человека, который, если захочет, сможет помочь.
…Только днем казалось, что Раздольск вымер. С приближением ночи в юроде начиналось утробное копошение, словно в туше зверя, оккупированной червями. Подтягивались людишки из окрестных лесов, оживали подвалы и чердаки, фантастическим цветком, разбрасывая неоновые радуги, распускался ночной клуб «Харизма», обосновавшийся в восьмиэтажном здании бывшего горсовета…
ГЛАВА 2
ПАШИ ДНИ
ЗАМАНЧИВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Здесь меня прервали. Зазвонил телефон, и я оставил строку недописанной. Кто бы это мог быть? В последнее время мне редко звонили, тем более в половине десятого утра… В трубке мужской голос, незнакомый, нейтральный.
— Господин Антипов?
— Да, с кем имею честь?
— Вы автор книги «Жизнеописания странников»? Я не ошибся?
— Не ошиблись… И в чем дело?
— Виктор Николаевич, — голос в трубке потеплел, обрел живые интонации, — у меня предложение, которое, надеюсь, вас заинтересует.
— Слушаю.
— Обсуждать по телефону не имеет смысла. Желательно встретиться.
— Вы не представились…
— Извините, меня зовут Гарий Наумович Верещагин. Юрист концерна «Голиаф». Слышали о таком?
Я напряг память.
— Который спонсирует телешоу «Жадность» и торгует итальянской сантехникой?
— Не только это, Виктор Николаевич. — Собеседник коротко хохотнул, словно услышал удачную шутку. — «Голиаф» — многопрофильная организация, но… все–таки проще встретиться. Как у вас со временем? Скажем, в районе двух–трех часов?
— Гарий Наумович, хоть намекните, о чем речь. Я ведь в сантехнике не разбираюсь.
— Вы остроумный человек, это приятно… Нет, Виктор Николаевич, вам не придется заниматься сантехникой. Вы же писатель?
Ответить на этот вопрос однозначно было непросто. О том, что я писатель, кроме меня, знал небольшой круг знакомых и родственников, да еще, пожалуй, трое–четве- ро издателей, кому я носил свои романы (их у меня целых четыре). С завидным постоянством эти романы возвращались ко мне обратно, иногда через два–три месяца, иногда через год. Три рукописи вообще затерялись, исчезли, но, естественно, это были копии. Оригиналы хранились на дискетах и в компьютерной памяти. Выход небольшим тиражом «Жизнеописания странников» можно считать приятной случайностью, слегка польстившей моему самолюбию, не более того. Книга представляла собой беллетризованные биографии Леонардо да Винчи, Коперника и Ньютона, объединенные мыслью, что все трое были пришельцами. Смелый человек Сева Парфенов, рискнувший выпустить «Странников» в свет, вскоре после того и разорился. Как–то за дружеским винопитием Сева поделился со мной любопытной догадкой. Оказывается, он считал, что причиной его разорения был не дефолт, не коммерческие просчеты, а тот факт, что он прочитал подряд все мои сочинения. Летом мне стукнет тридцать шесть лет, и в связи со всем вышесказанным я без энтузиазма оглядывался на прожитую жизнь, если к этому еще добавить, что даже те, кто знал, что я писатель, частенько в этом сомневались.
— Допустим, — сказал я с вызовом. — Допустим, писатель. И что из этого следует?
— Зачем же так? — мягко заметил Гарий Наумович. — Вы писатель без всяких «допустим». На мой взгляд, один из лучших. Ваших «Странников» я прочитал за одну ночь. Замечательная вещь.
Я буркнул что–то невразумительное, не веря в его искренность. Давненько не слышал таких комплиментов. В прежние годы меня иной раз похваливала жена, особенно если удавалось слямзить приличный гонорар за какую–нибудь статейку в журнале, но с ней мы развелись три года назад.
— Кстати, Виктор Николаевич, мое предложение может оказаться для вас неплохим финансовым подспорьем. Насколько мне известно, настоящие писатели в наше время не самые богатые люди. Или деньги вас не интересуют?
