Лили Райт - Танцуя с тигром
– Я пришел за канцтоварами, но увидел тебя.
Он подумал о своей жене. Ее лицо возникло перед ним в прорвавшемся в магазин луче света, и она глядела на него так укоризненно, что он отвернулся. После этого он больше не думал о ней. Ни тогда, когда льстил девушке, ни тогда, когда нежно коснулся подушечкой пальца внутренней стороны ее руки. Ни тогда, когда он повел ее в подсобное помещение, сунул руку ей между ног и обнаружил, что девушка из магазина канцтоваров ходила на работу влажной и голодной.
Каждый день после обеда Хьюго возвращался. Однажды он тайком взял наушники девушки, послушал песню Ромео Сантоса – «Если я задеру твою юбку, разрешишь ли ты мне»[19] – и сделал собственное «Непристойное предложение». Он поцеловал ее в ухо, запустил пальцы в ее волосы, провел мелом по ее коже, оставив на ней подобие тату. Когда из зала послышался голос покупателя: «Здесь есть кто-нибудь?», он прижал к ее горлу линейку. После того как дверь захлопнулась, девушка засмеялась и лизнула его ладонь. Его желание вспыхнуло, как головка спички. Он хотел взять ее невинность. Он хотел построить для нее пирамиду, которая доставала бы до самого солнца. Он хотел посадить ее в клетку, кормить ее гуавой и вливать в нее свое семя каждый день. Он хотел, чтобы это дитя подарило ему дитя, которое переживет их обоих. Она назвала его Papi[20], беря его в рот. Все-таки она уже не была ребенком. У нее была грудь. Волосы. Ее атласные перчатки были выбраны в тон трусикам. Она была настолько взрослой, что он не мог помочь ей с домашним заданием. Он швырнул книгу по математике обратно на прилавок, поднял подол платья девушки и медленно вошел в нее, шепча:
– Ты маленькая школьница. Вот все, что я знаю.
Но сейчас она уезжала от него. Костяшки его пальцев были разбиты в кровь. Он видел, как люди в ярости били стены, и только сейчас понял, какое это удовольствие. Он снова ударил.
– Basta![21] – воскликнула девушка и потянула его за руку. – У меня есть для тебя кое-что.
Она нагнулась, ища что-то под прилавком. Хьюго рухнул на стул. Девушка уселась ему на колени, узкие джинсы дразнили его бедра. Она протянула ему упакованный подарок. Он развязал ленту, стараясь быть аккуратным и показать себя с лучшей стороны. Это была книга об истории ацтеков. Хьюго видел, что она гордилась этим взрослым подарком, и удивлялся, почему она выбрала именно эту книгу. То ли потому, что он разговаривал на науатль, языке мексиканских науа, своих предков, одного из первых ацтекских племен. А может быть, тем самым ей хотелось сказать ему, что однажды она поступит в университет, станет больше чем просто продавщица, забеременеет в двадцать лет, будет рожать детей и жить в доме с двумя комнатами и металлическими опорами для второго этажа, который никогда не построят. Он переворачивал страницы – Акамапичтли[22], ацтекские воины и жрецы – и чувствовал себя безнадежно слабым перед этими храбрыми мужчинами. Лола погладила его по голове, стараясь утолить мужскую печаль. Натруженная рука Хьюго вцепилась в подол ее платья.
Она прочла вслух:
– Ацтекские жрецы проводили человеческие жертвоприношения в честь каждодневного восхода солнца. Быть принесенным в жертву было высшей честью для смертного, это значило, что его душа станет богом и будет вечно жить в раю. Жрец вводил избранного воина в Великий Храм Теночтитлана, вспарывал ножом его грудную клетку и вырывал бьющееся сердце.
Лола, обвив руками его шею, спросила:
– Если бы тебя принесли в жертву, как долго твое сердце билось бы для меня?
Она флиртовала с ним и выглядела безумно счастливой.
– Вечно, моя желтенькая школьница. Я бы преподнес тебе свое сердце на золотом блюде и после того, как ты меня съела, навечно остался бы жить в тебе.
Удовлетворенная ответом, девушка поцеловала его в ухо и продолжила читать:
– Затем из жертвы готовили блюдо, и каждый, кто отведал плоти, считался защищенным. Голову нанизывали на жердь, чтобы остался только череп, а содранную с трупа кожу жрецы надевали во время религиозных церемоний. Ничего не пропадало зря. Постоянные убийства задабривали богов и гарантировали равновесие во вселенной. На следующее утро небо окрашивалось в розовый цвет, словно в память о крови, пролитой в его честь.
Девушка уронила сандалию на шлейках и пошевелила пальцами на ногах.
– Это как Иисус. Сын Божий умер за наши грехи. Теперь во время таинства причастия мы вкушаем его плоть и кровь.
– Как любовь. – Хьюго заглянул ей под блузку. – Я проливаю свою кровь ради тебя.
У Лолы внутри все похолодело.
– Какую кровь? – насмешливо спросила она. – Какую жертву ты бы принес во имя нашей любви? Ты приходишь сюда и проливаешь себя внутрь меня, а потом идешь домой к своей толстой жене и курам. Если бы ты любил меня, то оставил бы свою уродливую жену, женился бы на мне и наказал бы моего отца, который подглядывает за мной, когда я раздеваюсь.
Хьюго нежно взял ее за подбородок.
– Это неправда. Твой отец – юрист.
– Мой отец – юрист, который подглядывает сквозь щели в дверях.
– Я убью его и украду тебя.
– Тебе нет до меня никакого дела.
Хьюго отвесил ей пощечину. Она схватилась за щеку, но не заплакала. От холодности ее взгляда у него замерло сердце. Он приник лицом к ее груди и вдохнул запах ее тела. Она пересмотрела слишком много мыльных опер. Она играет роль.
– Твой отец и пальцем тебя не коснулся, – произнес Хьюго.
– Его желания не дают ему спать по ночам. Он крадется по коридору, как рысь.
Хьюго казалось, что он отступает, теряя преимущество. Он не хотел ни жениться на девушке, ни вредить ее отцу. Его устраивало текущее положение вещей, каждый идеальный желтый день, и так много раз подряд – ровно, как книги на полке. Он даже полюбил магазин канцтоваров: запах чернил, яркие ручки и блокноты под стеклом. В магазине он снова чувствовал себя мальчиком, только с бонусом в виде секса, того самого вечно недостающего удовольствия, которое каждый мальчик расценивает как награду, едва успев повзрослеть.
– Дай мне время, – попросил он. – Я все улажу.
Но он ничего не уладил. Каждый день на той неделе он приходил домой и отправлялся к своим цветам, а потом набрасывался на еду, словно долгое время голодал. Когда жена спросила, что с ним не так, он ответил, что все в порядке, и тогда она заварила ему чай из трав, росших у них во дворе, и попросила совета у знахарки, которая приготовила любовное снадобье, и побрызгала его носки.
3
Черный археолог
Черный археолог заперся в конспиративной квартире, своем «безопасном месте», и пересчитал деньги, которые бросил ему Рейес. Две тысячи долларов. Оскорбление. Гроши. Плевок в лицо человеку и маске. Живому и мертвому. Он поднял жалюзи и замер, наблюдая, как ночь опускается на город. По всему Мехико матери готовили ужин. Отцы устраивались в своих креслах, как короли на троне. Дети писали карандашом в свои тетради неправильные ответы. Каждый день завершался в темноте.
Он ширнулся последним винтом.
Внезапный первый приход пронизал всю его сущность, сердце словно обдало горячим песком, а сам он наполнился сиянием, которое никогда не смог бы воспроизвести или описать, но, если бы его заставили дать этому имя, то, не задумываясь, назвал бы это любовью. Он упал на колени, прижался щекой к прохладному сиденью унитаза, представляя себе тысячу способов расквитаться с Рейесом: гремучие змеи, краска с повышенным содержанием свинца, проститутки с ядом.
Черный археолог рассмеялся, подумав, что неплохо было бы иметь компанию в голове. Станцевать с ними кадриль. Но все это было бредом наркомана, находившегося под кайфом. Ты не можешь приблизиться к наркобарону. Ты можешь только подохнуть.
Кто, мать его, носит шляпу с розовыми лентами?
Его блаженство омрачала одна маленькая деталь. У него закончились наркотики. Большую часть своего времени он был либо в одном состоянии, либо в совершенно противоположном. В пещере или вне ее. Богатый или нищий. Под кайфом или в ломке. Это составляло Принцип Равновесия Противоположностей по Мэддоксу, маленькую, придуманную им теорию, которая воплощалась в жизни так: его мрачная жизнь в Мексике была лишь внешней частью, поверхностью, обложкой книги, а не самой книгой. В долгосрочной же перспективе имели значение внутренний мир человека, его сердце, разум, душа, сущность. Если его внутреннее «я» оставалось верным себе, то внешняя оболочка могла предаваться сибаритским удовольствиям: женщины, метамфетамин, раскопки.
На самом деле не расслабляться было безответственно. Потому что для этого наступило самое время. Время для гедонизма и излишеств. Время позднее, чтобы успокоиться. Переродиться. Восстать из пепла для второго акта. Третьего. Мудрость была редкой находкой, которая давалась лишь тем, кто попробовал все и сразу.
В ванной монотонно капала вода. Он вслушивался.
