Рауль Мир-Хайдаров - Двойник китайского императора
Когда Махмудов пришел к подобной мысли, он невольно глянул на карту страны, висевшую у него в кабинете, и подумал, что такой огромной страной правят не выборные органы, не Совмин, не ЦК, не Госплан, а человек триста секретарей обкомов. Люди, имеющие реальную власть, знакомые между собой, автоматически являющиеся депутатами Верховного Совета страны, членами ЦК и в Москве, и у себя в республиках, а если внимательно подсчитать их представительство -- еще в десятках всяких органов. Занимают они ключевые посты пожизненно, как его тесть Иноятов, умерший, так сказать, на боевом посту, и его преемник, тоже скончавшийся в слу-жебном кабинете по причине преклонного возраста. Такая власть, наверное, никакому влиятельному ма-сонскому ордену не снилась...
Говорят, однажды к Тилляходжаеву на прием при-шел депутат Верховного Совета с каким-то требо-ванием и, видя, что его не очень внимательно слу-шают, сказал несколько раз настойчиво: я -- депутат!
В конце концов хозяину кабинета надоело слу-шать настырного посетителя, и он на его глазах порвал жалобу и спокойно сказал:
-- Ты избранник народа, потому что я так хотел. А теперь иди, не мешай работать и считай, что мандата у тебя больше нет, а в следующем созыве депутатом станет другой бригадир, раз не хватает ума воспользоваться упавшим с неба счастьем.
Так оно и случилось.
И все-таки что-то общее между дуче и хозяином кабинета было, хотя вряд ли тот держал апеннин-ского диктатора за образец -- находились примеры куда ближе. Но говорил он, лицедействуя и так же низко опустив и набычив тяжелую голову, порой заговаривался, переходил то на шепот, то на крик, то сверлил взглядом, испепеляя собеседника, то не-вольно надолго упирал взгляд в стол, бормотал что-то отвлеченное, не имеющее вроде отношения к делу и вдруг оборачивавшееся неожиданной гранью, чтобы придать предыдущей фразе или всей мысли зловещее звучание.
Нет, не прост был новый секретарь обкома, не прост, и в сумбуре его речи, если быть вниматель-ным, сосредоточенным, не потерять от испуга и волнения контроль, можно было четко уловить странную последовательность мышления, паразити-рующую на страхе сидящего перед ним человека. Пожалуй, манера внешне бессвязной речи, пред-полагавшей множество толкований, оттенков, легко позволявшая развить, если надо, диаметрально про-тивоположную идею или, при случае, потом вовсе отказаться от сказанного, невинно утверждая, что его не так поняли, сближала дуче и хлопкового Наполеона.
Как бы ни был неприятен Тилляходжаев Махмудову, он не мог не отметить зловещего таланта первого, с каждой минутой речи пропадало ощущение его заурядности, ущербности, позерства, хотя чув-ствовались и игра, и режиссура, забывался и смеш-ной стол-аэродром, и карликовые стулья и не бро-сался уже в глаза наполеоновский рост. Видимо, он все это знал, чувствовал и потому всегда долго говорил, уверенный, что он своим бесовством за-давит любого гиганта, в чьих глазах уловит скрытую усмешку по отношению к себе.
Одним из таких "усмехающихся" он считал Пулата Муминовича, зятя бывшего хозяина перестроенного кабинета, руководителя самого крепкого рай-она в области. Хотя Иноятов никогда Тилляходжаеву ничего плохого не сделал, даже наоборот, когда-то рекомендовал в партию, ему очень хотелось увидеть мужа его дочери на кроваво-красном ковре жалким и растерянным, молящим о пощаде. Многие боль-шие люди ползали тут на коленях, и ни одного он не спешил удержать от постыдного для мужчины поступка, более того, тайно нажимал ногой под сто-лом на сигнал вызова, и в кабинет всегда без пре-дупреждения входил помощник, а он уж знал, что жалкая сцена должна стать достоянием обществен-ности. Холуй понимал своего хозяина без слов.
Впрочем, окончательно уничтожить, растоптать Махмудова Тилляходжаев цели не ставил -- слишком большим авторитетом тот пользовался у народа, да и хозяйства у него на загляденье. Не всякому вер-ному человеку, целившемуся на его район, удалось бы так умело вести дело, а ведь кроме слов, про-жектов нужны были иногда результаты, товар ли-цом -- нет, не резон хозяину кабинета перекрыть до конца кислород гордому Махмудову. Хотелось лишь воспользоваться счастливо выпавшей удачей и за-ставить того гнуться, лебезить, просить пощады и в конце концов пристегнуть к свите верноподданных людей, и еще: чтобы всю жизнь чувствовал себя обязанным его великодушию. Материал, которым он случайно разжился, на Махмудова, если им умно распорядиться, вполне достаточен, чтобы поставить на судьбе Пулата Муминовича крест.
Если бы Тилляходжаев не посвятил свою жизнь партийной карьере, из него, наверное, мог получить-ся писатель, весьма оригинально мыслящий, а глав-ное, не ординарно излагающий мысли, восточный Кафка, так сказать. Почти час он говорил наедине с Махмудовым, ходил словесными кругами (из крес-ла он почти никогда не вставал, знал, в чем сила его), поднимая и снижая тональность разговора, нагнетая страх и оставляя порою заметную щель -- лазейку для жертвы. Что удивительно -- он несколько раз брал в руки личное дело Пулата Муминовича, даже демонстративно листал его, делая там какие-то пометки толстым синим карандашом, на сталинский манер, но ни разу не сказал конкретно, в чем обвиняется секретарь райкома. Не сказал ни слова о его отце, расстрелянном как враг народа, ни о том, что он фактически живет по чужим документам и скрыл от партии свое социальное происхождение, хотя знал, кто он, чей сын. Ни словом не вспомнил о золоте, о садовнике Хамракуле-ака, о его бывшем тесте Иноятове, поддерживавшем его в начале пар-тийной карьеры.
Но трудно было сумбурную, эмоциональную речь назвать бессмысленной, хотя, как упоминалось, он не ставил прямо в укор ни один поступок, ни один факт, и даже намеки, от которых холодела душа и становилось не по себе, казались абстрактными. Он делал вид, что держит под рентгеном всю прошлую жизнь Пулата Муминовича, и пытался внушить мысль о своем всесилии, о том, что в его возмож-ностях проанализировать до мелочей каждый про-житый день Махмудова, -- словом, бесовщина какая-то -- тяжело устоять под таким напором...
Впрочем, изнемогал, сохранял из последних сил волю не только Пулат Муминович -- устал кружить, набрасывать сети с разными ячейками на собесед-ника и сам властолюбивый хозяин кабинета, устал и держать ногу на звонке под столом, потому что много раз ему казалось: вот сейчас Махмудов должен сорваться с места и упасть на зловеще знаменитый красный ковер или хотя бы начать молить о пощаде.
Но всякий раз, когда Наполеон, казалось, праз-дновал победу, ибо никто прежде не выдерживал его умело выстроенных психологических атак, не-возмутимый Махмудов хранил молчание, ждал, хо-тел узнать, в чем же его обвиняют.
"Крепкий орешек", -- подумал секретарь обкома и решил на всякий случай напугать основательно. Да-вая понять, что аудиенция окончена, на прощание сказал:
-- Надеюсь, вы поняли вину перед партией, и я со всей свойственной мне принципиальностью считаю, что вам в ней не место. Однако такой вопрос я один не решаю, но уверен: бюро обкома не только поддержит мое предложение, но и пойдет дальше -- возбудит против вас уголовное дело. Чтобы впредь другим было неповадно пачкать чистоту рядов партии, в ней нет места протекционизму, в ней все равны -- ни родство, ни влиятельные связи, ни старые заслуги не спасут.
Когда Пулат Муминович, не попрощавшись, мол-ча уходил из кабинета, у самой двери его еще раз достал голос Тилляходжаева:
-- И будьте добры, не покидайте Заркент в бли-жайшие два дня -- я не собираюсь откладывать ваш вопрос в долгий ящик.
Он откидывает голову на высокую спинку кресла, закрывает глаза и мягко массирует надбровные ду-ги -- такую гимнастику лица посоветовал ему один ученый человек. Нарождающаяся головная боль бы-стро проходит. То ли действительно массаж подей-ствовал, то ли оттого, что вспомнил Шарофат.
-- Шарофат... -- говорит он вслух, нараспев, и ли-цо его расплывается в довольной улыбке. -- Цветок мой прекрасный, самое дорогое мое сокровище, -шепчет он страстно и довольно-таки громко, забы-вая, что находится на службе. Мысли о Шарофат, о предстоящем свидании уносят его из обкомовского кабинета.
Шарофат -- младшая сестра его жены, она моложе Халимы на восемь лет. Женился Наполеон, по во-сточным понятиям, поздно, почти в тридцать, -бил-ся за место под солнцем, то есть за кресло. Самый видный жених в районе -- это о нем, и выбор имел ханский -- каждая семья мечтала породниться с Тилляходжаевыми. Коммунизм, социализм или еще ка-кая форма государственности была или будет -- не имеет значения: люди в округе знали и знают -Тилляходжаевы всегда Тилляходжаевы, белая кость, роднись с ними -- не пропадешь. Оттого, несмотря на свой неказистый рост, он взял красавицу из красавиц Халиму Касымову. "Такая пери раз в сто лет в округе рождается", -говорили аксакалы, за-нимающие красный угол в чайхане. Какие орлы убивались по ней в округе да и в Ташкенте, где она училась!
