Юлий Файбышенко - В осаде
Клешков решил было кинуться вдогонку, но услышал гомон и обернулся.
— Назад! — закричал он, увидя сплоченно напирающие чуйки. — Назад, ну! — и трижды выстрелил над их головами.
Толпа попятилась. Он шагнул вперед и увидел, как сбоку опять метнулся в сторону человек в кожушке и картузе. Клешков повернул голову — из разбитых окошек лабаза потянулся дымок. Он кинулся было к двери, но толпа опять загалдела и он остановился: все равно в лабазе ничего нет.
Клешков стоял, высвеченный пламенем, высокий, худой, в своем штатском пальто и кепке, перед шумящей толпой и она не решалась смять этого готового на все парня с наганом в руке.
У лабазов люди одолевали огонь. В движениях тех, кто тушил, уже чувствовался единый ритм, ведра точно переходили из рук в руки, из брезентовых рукавов хлестали струи, несколько человек подбирались к самым стропилам, спасая крышу, раскидывая в стороны горящие балки.
Толпа перед Клешковым снова заволновалась.
— Комиссары, — гудел огромный бородач, — они доведут! Один амбаришко приберегли и то загорелся.
Клешков оглянулся. Лабаз, порученный его наблюдению, пылал.
Он повернулся к толпе, выставил вперед рук с наганом. Толпа подалась, выкрикивавший брань великан исчез за чужими спинами. Клешков выматерился, и тут же перед ним заплясал конь Иншакова.
— Прошляпил, раззява?! — Иншаков замахнулся плетью, Клешков отскочил. — Под трибунал! — кричал, наезжая на него конем, Иншаков. — Под трибунал пойдешь, зараза.
У Клешкова от обиды и злости свело скулы.
Гуляев высунулся из окна. Не веря своим глазам, смотрел вниз, во двор: по выгоревшей траве по направлению к каменному сараю, где держали арестованных, брел в распоясанной косоворотке, обритый наголо человек, странно похожий на Клешкова. За ним, старательно вынося штык, вышагивал парнишка-конвоир.
— Саня! — крикнул Гуляев, все еще не веря.
Спина узника дрогнула, он на ходу оглянулся, махнул Гуляеву рукой и побрел дальше.
Клешков! За что?!
Первой мыслью было — выручить. Бежать к Иншакову, к Бубничу…
Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел спокойно сел за его стол Иншаков.
— Товарищ начальник, — шагнул к нему Гуляев, — я сейчас…
— И я сейчас! — перебил Иншаков и замолчал. Одутловатое лицо его будто враз постарело — под глазами трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.
— Вот что, Гуляй, — сказал Иншаков после недолгого молчания, — как там у тебя с ограблением кооперации?
— Пока ничего конкретного.
— Бросай. Не до нее. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нибудь.
— А с кооперацией?
— Отложим. Тут, понимаешь, какое дело? Вдарили нас под самый поддых. Ловко сработали, гады. Склады-то полуэктовские — последнее наше добро. И то, почитай, не наше. Отослать мы этот хлебушек должны были. Да Харьков до лучшей поры разрешил самим пользоваться. Теперь выхода нет: будем реквизировать у буржуев. А тех мы недавно и так трясли. Теперь ежели не вытянем у них крупно продуктов, рабочий нам такого не простит. — Он помолчал. — Дела мутные… Да тут еще Сякин с его эскадронцами. Лучше бы его напрочь не было, понимаешь?! — закончил Иншаков с ожесточением.
— Товарищ начальник, — сказал Гуляев, — я займусь полуэктовскими лабазами. Только можно ведь туда Клешкова бросить! Я бы тогда кооперацию довел до конца.
— Про Клешкова забудь, — вставая, отчеканил начальник. — Клешковым трибунал занялся.
— За что? — изумленно спросил Гуляев.
— За дело, — бросил Иншаков. — А твое дело — сторона.
Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за досчатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах гнильцы и духоты.
Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.
— Иншаков прислал? — спросил он своим скрипучим голосом.
— Иншаков.
— Садись. — Бубнич подвинулся на скамье. — Видел убитых?
Гуляев кивнул.
— Что об этом думаешь?
— Похоже, взяли их всех вместе.
— Думаешь, ребята были в будке?
— Похоже на это.
— Сякинские хлопцы, конечно, подраспустились. Но вояки они опытные, сплошь из госпиталей… Что-то не верится, чтобы они могли бросить посты и так запросто отправиться отдыхать.
— Тогда бы их не взяли, как кур. Семь человек! Едва ли нападающих было больше. И ни выстрела, ни крика…
— Соседи говорят, что вскрики они слышали. — Это уже, когда их рубили.
— По всему видно: работал батька Хрен. Но вот, как он провел свою сволочь сквозь патрули, как разузнал, что, где и как — вот вопрос…
— В городе, видимо, действует подпольная организация, — сказал Гуляев. — И ограбление складов потребкооперации тоже не просто грабеж. Опять все искусно, профессионально.
— Да, — сказал Бубнич, — подпольщина — это сейчас главная забота. Мы тут кое-какие меры приняли… Но что делать с поджигателями? Обратились на маслозавод, к ребятам с мельницы, в ячейки, просили сообщать любые слухи, которые дойдут до них об этом факте. На счету каждый человек.
— Товарищ уполномоченный, — воспользовался поводом Гуляев и прямо взглянул в суженные жесткие глаза Бубнича, — людей так мало, а они за пустяк трибуналом расплачиваются.
— Ты это о чем? — спросил Бубнич.
— Я про Саньку Клешкова. Сгорел там один амбар, а он его охранял… Ну вы же видели, какая обстановка была. Обыватель набежал. Тут можно было не уследить.
— В революции, товарищ, надо уметь за всем уследить, — резко ответил Бубнич. — А тот, кто не дюж, пусть за этот гуж не берется.
Гуляев опустил голову. Конечно, Санька был виноват. Но это же Санька!
— Санька, товарищ Бубнич, — сказал он медленно, — никогда своей жизни не щадил. За революцию! Если мы таких парней шлепать будем, тогда уж не знаю.
— Ладно, — сказал Бубнич, внезапно улыбнувшись, — товарища любишь — это правильно. Ты за Клешкова не беспокойся, все будет по справедливости… А задание тебе такое. Придумай что-нибудь сам, любым способом проникни к сякинцам, повертись там, — он встал и прошел к двери лабаза, — послушай, что они обо всем говорят. — Он выглянул в дверь и повернулся к Гуляеву. — А ну, лезь в зерно. Затаись!
Гуляев, зачерпывая в краги зерно, проваливаясь по пояс, влез на самую вершину груды и лег там в тени. Ему был виден края лабаза, где стоял стол Бубнича. Уполномоченный ЧК сидел за столом и что-то писал.
С грохотом отлетела дверь. Вошел и встал в проеме рослый человек в папахе. Он стоял спиной к свету и Гуляев не видел его лица. Потом человек двинулся к Бубничу и в тусклом свете из окон стал виден весь: в офицерской бекеше, перекрещенной ремнями, в белой папахе, в красных галифе и сапогах бутылками. Шашка билась и вызвякивала, кобура маузера хлопала по бедру, зябкий осенний свет плавился на смуглом лице с мулатским придавленным носом и белесым чубом на лбу.
— Ша, — сказал человек, останавливаясь перед Бубничем, — ша, комиссар! Увожу своих ребят резать бандитву в поле! Они мне втрое заплатят.
Бубнич ждал, пока оборвется этот низковатый хриплый голос, потом взглянул в окошко.
— Садись, — сказал он, и Сякин, оглядевшись, сел прямо на зерно. — Комэск красной рабочей и крестьянской армии, товарищ Сякин, — сказал Бубнич, — на что ты жалуешься?
Сякин вскочил и плетью, зажатой в руке, ударил себя по колену.
— А ты не знаешь, на шо жалоблюсь? Семерых ребят моих срубали, а ты спрашиваешь!
— Ты, Сякин, из Сибири?
— Кубанский, — сказал Сякин, — ты мне шнифты паром не забивай, комиссар. Говори: будет такой приказ идти на банду, иль мы сами махнем.
— Комэск, товарищ Сякин, — сказал Бубнич, — ребят твоих срубали, потому что в твоем эскадроне нет никакой дисциплины, потому что ты с бойцами запанибрата и ищешь дешевого авторитета. Они ж не охрану несли, товарищ комэск, они ж пили в будке, их там и накрыли.
— Кто? — крикнул Сякин. — Покажи, кто! По жилке раздерем!
— Это ты должен был знать — кто, — встал Бубнич. — И учти, Сякин, момент тяжелый. В уезде плохо, в городе народ волнуется, потому что ты — понял? — ты не уберег складов, где было все наше продовольствие. Мы еще продолжим этот разговор на исполкоме.
— А! — махнул рукой Сякин, поворачиваясь к выходу. — Продолжай хучь у самого господа бога, которого нонче отменили. Я тебе, комиссар, говорю так: либо выступаем, ни грамма не медля, банду резать, либо я вам не товарищ! Все!
Четко прозвенев шпорами, он вышел и грохнул дверью.
Гуляев спустился вниз.
— Вот какова обстановка, — сказал, подрагивая желваками, Бубнич, — вот наша опора. Эскадрон единственная реальная военная сила в уезде. А какова она — эта сила? Почти те же бандиты.
— Его надо арестовать, — сказал Гуляев, — то бузу разведет.
