Юлий Файбышенко - В осаде
— Да, — сказал Гуляев, — постоялец. Работник милиции… Позвольте пройти.
— Пардон, — посторонился в темноте Яковлев. — Вы потом не зайдете ли? Перекинемся в пульку, поболтаем.
— Вы же гость, я постоялец, — сказал Гуляев, — а должны приглашать хозяева.
Он сошел по громыхающим ступеням во двор, припомнил, что колодец у конюшни, и направился туда. Луна выползала над кровлями.
Скрипел журавель, лаяли вдалеке собаки, чернело небо, загораясь бесчисленными россыпями.
«Знаете ли вы украинскую ночь? — думал Гуляев, вытягивая из колодца полное ведро. Нет, вы не знаете украинской ночи».
Едва он вошел в кухню и поставил ведро на скамью, послышалось шуршанье платья, и вошла хозяйская племянница.
— Простите, пожалуйста, — сказала она, — дядя и тетя приглашают вас на чай.
Он посмотрел в ее большие глаза, спокойно наблюдающие за ним, шаркнул ногой.
— Благодарю. Сегодня не могу, очень занят. В следующий раз, если позволите.
— Конечно, — сказала она. — Приходите, когда угодно, если вам разрешают это ваши партийные инструкции.
— На этот счет нам инструкций не давали, — сказал Гуляев, враждебно оглядывая ее. — В свою очередь, если вам нужна моя комната или просто захотите навестить квартиранта, прошу не стесняться.
Они помедлили, глядя друг на друга, потом он вышел. Поднимаясь по лестнице, проходя к сундуку, скидывая краги и ботинки, он все вспоминал ее аскетически худое лицо с высокими скулами, светлые волосы над небольшим фарфоровым лбом, чуть вздернутый нос, полные губы. Знает себе цену, чертовка…
Клешкова томили предчувствия. Он и сам не знал, почему осенью они вдруг занимались в нем, как тревожные костры. Может быть, запах увядания, печальная пышность багряных садов вокруг, может быть, обостренное юностью, ожидание чего-то особенного, может быть, тревога самого городка, обложенного разъездами батьки Хрена — все это не давало спать ему по ночам. В таких случаях он читал. Сейчас он читал затрепанную книгу без обложки про похождения капитана Вельзевула. Это был высокий красавец, объявивший войну всему миру. У него был замок где-то в шхерах, и ему служил Геркулес, способный в одиночку драться с тридцатью человеками. Но Вельзевулу угрожали враги, и капитан то побеждал их, то проигрывал, чтобы опять победить. Читать было интересно.
Клешков шмыгнул носом, поглядел на огарок — он коптил. На страницах лежал тусклый отблеск пламени, глаза побаливали. А именно сейчас он читал рассказ одного из спутников Вельзевула про его схватку с барсом. Зверь прыгнул на него, а спутник Вельзевула «выхватил свой длинный острый персидский кинжал и ударил снизу в брюхо хищника…»
Свеча догорала, сквозь стенку слышалось чмоканье и посапывание спящих детей и хозяйки. Клешков задумался: надо же, какие приключения переживали люди. Барсы на них кидались. Тысячи крыс осаждали их среди шхер. Враги подстерегали за углом… А тут…
Он дунул на огарок и, плотнее завернувшись в одеяло, прикрыл глаза. Надо завтра поговорить с Гуляевым насчет этой книги, а то ему скажешь что-нибудь вроде этого: «И с невероятной силой напружинив мышцы, Геркулес расшвырял нападавших, как котят», а он смеется. Плохие, мол, книжонки читаешь, Саня.
Что-то мешало спать, и Клешков приоткрыл глаза. Окно было странно багровым. Закат, что ли? Какой ночью закат? Что за черт? Он привстал, вылезать из-под одеяла не хотелось: ночи стояли холодные и в комнате было прохладно. Стекло накалялось алыми отблесками. Он спустил ноги на пол и, шлепая по холодным доскам, подошел к окну. Издалека сквозь сады, то вскидывался, то опадал багровый нимб. Потом вдруг ухнуло чуть слышно и высоко ударило злое пламя. Клешков, путаясь и матерясь, натянул галифе, на бегу прицепил пояс с револьвером, выскочил во двор и помчался вдоль забора. Горели полуэктовские склады. В них хранились собранные за этот месяц запасы хлеба. Последняя надежда городка.
Клешков бежал по спящим улочкам, мимо оград, над которыми буйно полыхало золотое многоцветье листьев и несло густым запахом яблок и груш, мимо пустырей, оставшихся после боев с деникинцами, мимо на отшибе стоящей часовни с выбитыми оконцами. Городок спал, но над ним глухо урчало могучее пламя, шел треск и гигантский огненный хвост метался и ширился над крышами.
«Жуть, — думал на бегу Клешков, судорожно вытирая лоб, — могут весь город сжечь!»
У полуэктовских лабазов на фоне огромного рычащего пламени дергались и бегали люди. Клешков увидел двух крутящихся друг перед другом всадников. На одном из них пламя вырыжило белую папаху и позолотило оружие, на другом багряно светилась черная кожа костюма и фуражки.
— Товарищ начальник, — отрапортовал он, подбегая к всаднику в кожаном, — оперуполномоченный Клешков явился…
Лошадь начальника затанцевала, оттеснила Клешкова крупом.
— Под трибунал! — кричал Иншаков своим тонким голосом, способным пробуравить даже такую толщу, как рев огня. — Бандиты, а не бойцы революции!
— Кто бандит? — грозно спрашивал комэск Сякин — это он был в белой кубанке. — Революционные бойцы, павшие при исполнении обязанностей? Это они бандиты?!
Клешков отступил от кричащего начальства и осмотрелся. Три огромных деревянных склада были в сплошном огне, хрипели и вздымались обугленные стропила. Два каменных лабаза горели ровным пламенем, однако даже огонь, рвущийся над их крышами, не мог произвести изменений в их грузной каменной присадистости. Внутри лабазов что-то рушилось и гудело, но стены стояли незыблемо.
Около складов метались одиночные фигурки в шинелях и всадники.
Подлетел шарабан, и с него соскочила небольшая плотная фигурка в нахлобученной на лобастую голову кепке. Сейчас же побежали от него какие-то люди, быстро организовали цепь, а всадники куда-то умчались. Несколько человек вывезли на площадь перед лабазом огромную старую пожарную бочку, потянули брезентовые рукава.
Клешков побежал было к Бубничу, но тот сам уже шел в его сторону, и Клешков остановился в ожидании приказаний. Бубнич подошел и осадил коня Сякина, грудью толкавшего лошадь начальника Иншакова.
— Кто виноват — трибунал выяснит, — сказал он резко. — Сякин, быстро всех своих за водой! Пусть волокут ее, кто в чем может. Надо поставить конных цепью от реки.
Сякин немедленно умчался.
— Иншаков, — приказывал Бубнич, — оцепи пожар. Не подпускай посторонних.
— Клешков! — закричал, удерживая лошадь Иншаков. — Видел лабаз. Вон тот. Негорящий… Стань на часах, и чтоб ни одной души!
— Есть, — кивнул Клешков.
Он пробежал мимо крайнего горящего склада, увидел, как кричит на кого-то Гуляев, выскочил за ограду лабазов и тут увидел толпу спешенных сякинских кавалеристов, держащих коней за повод, и перед ними темные, лежащие на земле, тела. Конники обнажили головы.
«Со своими прощаются, — понял Клешков, — склады охраняли сякинские ребята…»
К стоящему отдельно лабазу летели головешки, догорая в бурьяне. На двери был сбит замок. Клешков откинул засов, открыл дверь. Внутри лабаза было хоть шаром покати. Сквозь выбитые окошки врывался сюда неровный свет и тогда в пустых углах вспыхивала рыжим паутина.
Клешков вышел наружу. «Чего тут охранять?» — подумал он. Около складов за цепью милиции и караульной роты уже скапливалась толпа. На огонь направили брандспойты. По цепи непрерывно передавали ведра с водой. Смельчаки уже орудовали баграми, пытаясь растащить стропила. Но огонь не убывал. По жестам метавшегося в свете пламени Бубнича было видно, как он объединяет людей на борьбу за лабазы. Деревянные склады он, видно, считал потерянными.
«Чего я тут торчу! — с унылой злобой думал Клешков. — Тоже, мне, выбрал Иншаков местечко…»
Он заметил, что и тут, у лабаза, начинает собираться народ, и крикнул:
— А ну, двадцать шагов назад! — А когда толпа зароптала, вынул наган. — Ат-ставить разговорчики!
Он пошел на толпу, и она отступила. Подскакал Иншаков.
— Как дела, Клешков?
— Охраняю, товарищ начальник.
— Не подпускать никого без приказу!
— Есть!
— Гляди, черт тебя дери! Единственное, что не сгорело, стережешь!
Клешков хотел было сообщить своему грозному начальнику, что тут потому и не горит, что гореть нечему, но Иншаков уже несся к складам.
Бородачи в чуйках — длинных суконных кафтанах — и картузах гомонили перед Клешковым, сзади плясал огонь, странно выхватывая в толпе лица, а он стоял со своим «наганом» и держал здесь свой фронт.
Среди толпящихся перед складом людей он вдруг увидел приземистую фигуру в картузе, которая мелькала то в одной стороне, то в другой, Клешков насторожился.
Горящие склады бомбардировали толпу головнями. Одна упала прямо под ноги Клешкову, и тот сапогом загнал ее в близкие лопухи. Толпа впереди странно заволновалась, он оглядел и охнул. Приземистый мужик в кожушке и картузе, держа тлеющую головню, заворачивал за угол.
