Павел Шестаков - Остановка
Да и почему умирать Сергею? Разве мог Вадим его запугать, шантажировать? Наглый домысел было легко рассеять…
Все эти мысли снова создали сумбур в голове, прояснившейся было после разговора с Перепахиным. Опять что-то не вязалось, одно исключало другое. Теперь я уже просто чувствовал необходимость повидать Вадима.
И я подчинился этому чувству.
Потом оказалось, что я допустил ошибку.
Коллективный сад, который оберегал Вадим, находился довольно далеко. Сначала автобус пересек незнакомый мне, недавно появившийся микрорайон, в архитектуре которого были заметны попытки скрасить неизбежную похожесть жилых домов отдельными нестандартными зданиями вроде кинотеатра и универсама, потом я ехал промышленной зоной, тоже новой, со множеством индустриальных сооружений, и за ними только на косогоре, сбегавшем довольно круто к мелководной речке, возникло наконец зеленое детище вечного стремления человека к земле и дереву, выращенному своими руками.
В отличие от тяготеющего, несмотря на все усилия, к стандарту микрорайона, здесь разнообразия было хоть отбавляй — от времянок, которые, казалось, держатся на одном честном слове до первого порыва свежего ветра, до комфортабельных, с выдумкой поставленных особнячков, наводящих на мысль о сомнительных доходах их владельцев.
Конечно, я рисковал не застать Вадима и даже не найти его в этом рукотворном лабиринте пронумерованных квартальчиков, но народ тут неплохо знал друг друга, и я скоро подошел к дому, замаскированному так, что трудно было понять, то ли эта дача с подвалом, то ли с мезонином.
Поблизости от сооружения были сметены в кучу и подожжены опавшие листья. Возле костра в шезлонге сидел, закинув ногу на ногу, Вадим и меланхолично следил за голубоватым дымком, относимым от него легким движением воздуха.
Разумеется, он должен был удивиться, увидев меня, и удивился наверняка, но виду не подал и даже не приподнялся в кресле, нарочито удерживая ноги в прежнем положении. Больше того, он и не подумал предложить мне присесть.
— Как там на море? — спросил Вадим с издевкой.
— Хорошо, я думаю.
— Что ж вы так рано вернулись?
— Оставьте этот тон, пожалуйста. И дайте мне стул.
— Ах, виноват.
Он поднялся и пошел к дому, бросив на ходу:
— Занимайте кресло. Я себе принесу.
И он притащил стул и сел на него так, что спинка оказалась впереди. На спинку он уложил руки и, опустив на них подбородок, уставился на меня теперь уже с подчеркнутым любопытством.
— Чему обязан?
— Вадим, вы наломали дров.
Он сделал неопределенную гримасу.
— Вы так думаете?
— Я знаю. Я видел Лену, виделся с ее родителями, говорил с Полиной Антоновной.
— Разве вы уже на пенсии?
— При чем тут пенсия?
— Любимое занятие пенсионеров — чужие дела.
— Между прочим, вы пока в возрасте цветущем, а к чужим делам проявляете интереса побольше любого пенсионера.
— Один — ноль в вашу пользу.
Эта миролюбивая фраза меня приободрила.
— Неужели это вы так расстроили Сергея Ильича?..
— Чем? — спросил он резко.
— Вы были у него? Говорили с ним?
— О чем?
— О его мнимом отцовстве.
Теперь он смотрел на меня жестко.
— Кто вам сказал?
— Я могу предполагать.
— А сказал кто? Перепахин?
— Не уходите от ответа. Я спросил.
— Вот вам ответ. Я никогда не говорил с Сергеем Ильичом о том, что он отец Лены.
Вадим произнес это так подчеркнуто, почти скандируя, что я не мог не поверить ему.
— Извините.
— Прощаю. Вы были у Перепахина?
— А вы знаете, что с ним?
— Это весь участок знает. Его вон оттуда вывезли, с соседнего квартала.
То, что дача, на которой нашли полумертвого Перепахина, находится так близко от пристанища Вадима, я не ожидал.
— Да, он в больнице.
— Вы были у него?
— Был.
— Живой?
— Да, приходит в себя.
— Ничего не помнит, конечно?
— Откуда вы знаете?
— С ним всегда так. Наберется, и память отшибает.
На этот раз было, конечно, не как всегда, но об этом я не сказал. Напротив, согласился.
— Да, с памятью у него неважно.
— А вы его наслушались.
— Почему?
— Уверен, вы от него заявились.
Проницательность Вадима раздражала меня.
— Не имеет значения, от кого я пришел. Важно, зачем.
Он изобразил поклон.
— Я весь внимание.
— Я уже говорил. Вы наломали дров. И я хочу знать, неужели вы в самом деле верите в то, что Лена дочь Сергея Ильича?
Он поднялся и сделал шаг ко мне. Признаться, я не понял его движения и отодвинулся невольно. Но он всего лишь нагнулся и достал из-под шезлонга бутылку, которую я раньше не заметил. Бутылку он неторопливо поднес ко рту, сделал глоток и только после этого усмехнулся.
— Что это вы отпрянули? Испугались?
Признаваться не хотелось.
— Ответьте мне, пожалуйста.
— Ну, если это вас так заинтересовало… Да, я верю. Я даже уверен. Довольны?
И он чуть покачнулся, опускаясь на стул.
— Вы… пьяный?
— Предположим.
— Понятно.
— Что вам понятно?
— На трезвую голову такое не выдумаешь.
— О моей голове не беспокойтесь. Она в порядке. Это вы неудачливый сыщик, вынюхиваете, вынюхиваете, а все без толку. А я собрал доказательства. С математической точностью.
Мое раздражение усилилось.
— Я говорил с Наташей…
Это его рассмешило.
— Нашли кому верить.
— А зачем ей скрывать? Теперь, когда Сергей умер.
— Как зачем? Она мужу наврала. Вот и боится правды.
— Вы это серьезно?
— Я собрал факты, — повторил он упорно. — У меня доказательства.
— Я знаю, как вы их собираете.
— Чем вам мои методы не нравятся?
— Зачем вы вырвали страницы из дневника?
— Какого еще дневника?
Если он и притворялся, то очень умело.
— Из дневника Сергея, который вы видели у Полины Антоновны.
Вадим снова встал.
— Это еще что?
— Вы прекрасно знаете. Почему же вы не предъявили это доказательство? Или оно опровергает все предыдущие?
Я тоже поднялся. И тут он заорал:
— Послушайте, вы! Вы чокнутый? Да? Я в глаза никаких страниц не видел.
Конечно, ему было невыгодно признаваться, но чтобы так вскипеть…
— Значит, вы не вырывали страниц?
Не знаю, каким образом он взял себя в руки. Видимо, это было выгоднее, полезнее.
— А что там было, на этих страницах?
Сказать правду значило лишиться всех преимуществ в разговоре.
— Там говорилось о настоящем отце, — рискнул я.
— Плевать. Мало ли что написать можно…
— Он писал для себя.
Вадим не спорил. Он взял вилы, прислоненные к стене дома, и поворошил затухающие листья. Дым повалил сильнее.
— Чушь. Ладно.
— В том-то и дело, что не ладно. Прекратите лихорадить чужую жизнь. И жене голову забивать.
Я не ждал положительного ответа на эти слова, но он согласился:
— Ладно.
Это было сказано так покладисто, что я мысленно поблагодарил его. Я всегда предпочитаю худой мир доброй ссоре и готов откликнуться на каждое миролюбивое слово. Я только не придал достаточного значения быстроте происшедшей в нем перемены.
«Он вспыльчив, груб, может быть, и корыстен, но легковерен, неудачлив. Может быть, Лена оценивает его вернее, чем другие…»
«Хлюст!» — прозвучало вдруг в голове настойчивое, злое, перепахинское.
А он будто подслушал.
— Черт с вами. Сумасшедшие вы все. Ладно. Не хотите считаться с фактами, как хотите. Что мне, больше всех нужно?
Я вспомнил, что говорил Перепахин о попытках «завладеть имуществом».
— Именно так, Вадим. Зачем вам находиться в фокусе недоброжелательства? Играете в сердитого молодого человека.
С детства меня учили, что зло возникает в определенных условиях, а по природе человек добр.
— Какой еще фокус?
— Ну, вы восстановили против себя немало людей.
— Например?
— Сами знаете.
— Теща? Ей по должности положено. Тесть — карась-идеалист. Полина? Сами знаете, валаамская…
— Прекратите злословить. От вас даже ваш приятель Перепахин не в восторге.
— Ну, если быть точным, это ваш приятель. А мой… старший товарищ. Он, увы, за свои слова не отвечает.
Я хотел возразить, и вдруг в памяти возник пьяный бред Перепахина о ребенке Сергея и Лены. Тогда он приписывал эту возможную сплетню Вадиму, хотя сам натолкнул его на эту выдумку. И такому человеку верить? А чего стоит его «предсмертная записка»? Но снотворное? Несчастный случай. Кому и за что убивать этого несчастного пьяницу?..
— Он наговорить может много.
— О чем?
— Да по всей этой некрасивой истории. Он ведь не просто от запоя лечится.
Я сказал и будто холодный душ ощутил. Перед глазами возник плакат военных лет: «Болтун — находка для шпиона».
