Павел Шестаков - Остановка
— Вы мыслите юридически. Признание еще не доказательство.
— Вот уж об этом не думал.
Игорь улыбнулся.
— Уверен, что так и есть. Вы руководствовались постулатами нравственными. Но хороший закон тогда только и хорош, когда он совпадает с нравственной нормой. С этим ясно. Меня другое интересует — зачем вам истина?
Олег Филиппович несколько растерялся.
— Не удивляйтесь моему вопросу. Это не праздное любопытство. Я не думаю, что для вас так уж важны подробности давнего прошлого, через которое вы так мужественно переступили в свое время. Зачем же вам это теперь? Михаил или Сергей, какая разница?
— Большая, Игорь Николаевич. Если отец Михаил, это, как вы выразились, давнее прошлое. Для Натальи горькое. Кое-что я могу теперь себе представить. Но я бы предпочел именно это, горькое. Потому что мне глубоко противна возня вокруг наследства Сергея Ильича, будь то комната или труды его неопубликованные. Вся эта затея Вадима, в которую он мою дочь втянул, — а я говорю «мою дочь», потому что я ее воспитал и вырастил, — вся эта затея меня до глубины души возмущает и пугает, если хотите. Дорого за нее заплатить можно. Себя разменять, человека в себе разменять, понимаете? Потому я и приехал. Чтобы знать правду. Если насчет Сергея Ильича выдумка, нужно их заблуждение рассеять.
— А если нет?
— И в таком случае я против наследства буду. Но тогда уж мне труднее придется.
— Спасибо, Олег Филиппович. Теперь мне позиция ваша понятна, поблагодарил Мазин.
— Что же делать будем? Ваше-то мнение какое?
— Позвольте, я вам частично отвечу. Вы пока поступаете правильно. Жену допрашивать не нужно. Тут история такая получается, что одними семейными разговорами все равно не обойтись. Больше пока сказать ничего не могу. Прошу вас, потерпите. Недолго.
— Тем более что Лена и не хочет на квартиру Сергея переезжать, добавил я.
— Она девочка не корыстная, — согласился Олег Филиппович с удовлетворением. — Но он-то, он! Вадим. Вот ведь до чего безделье доводит… Придумал такое! Фотокарточки собрал, числа вычислил.
Тут Мазин возразил:
— Погодите, погодите. Числа и фотокарточки вещи вполне реальные. Отмахнуться от этих фактов, да и от дневниковых записей не так-то просто. Давайте не ставить точки над «и», будем считать вопрос открытым. Пока. Договорились?
— Я ехал…
— Понимаю. С надеждой выяснить. Но и мы с Николаем Сергеевичем не волшебники. Мы только глубоко сочувствующие вам люди. И сделаем то, что сможем. А вы помогите…
— Все что потребуется.
— На сегодняшний день требуется немного. Жена знает, куда вы поехали?
— Она дала мне телефон.
«А зачем, собственно?» Но он пояснил:
— Я сказал, что собираюсь встретиться с Николаем Сергеевичем, чтобы через него успокоить Полину Антоновну. Она не должна оставлять квартиру.
— Вот и хорошо. Считайте, что задачу вы выполнили. А остальное предоставьте нам.
— Если вы находите…
— Я уже сказал. Мы будем держать с вами связь.
— Спасибо.
Было видно, что он не совсем понял Мазина, но решил положиться на него.
Когда мы прощались, я еще раз с удовольствием пожал руку Олега Филипповича. У него было настоящее мужское рукопожатие. Не такое, что усвоили себе некоторые важничающие, по принципу «держите», и не залихватское, каким иногда хвастают не очень воспитанные здоровяки, демонстрируя свои физические возможности. Рукопожатие Олега Филипповича было искренним, сильным и в то же время достаточно коротким, чтобы не тащить руку из безнадежно сжавшей ее чужой ладони.
Мазин закрыл за ним дверь и вернулся в комнату.
Я ждал каких-то значительных слов, но услышал обычные, хотя и польстившие моему самолюбию.
— У тебя там немного фирменного блюда не осталось? Я не наелся. Вкусно очень.
— Сейчас подброшу. — На кухне я включил газ, чтобы подогреть чахохбили. — Минутку терпения.
— Но не больше! — засмеялся он.
— Игорь! Как тебе все это нравится?
— Я же сказал, очень вкусно.
— Да я не о курице.
— Между прочим, я тоже. Олег Филиппович — колоритная фигура.
— Согласен. Но я больше о Михаиле думаю. Тебе это имя ничего не говорит…
— Ошибаешься. Я о нем очень серьезно думаю.
— Ты согласен с Олегом Филипповичем?
— А ты нет?
— Нет.
— Почему?
— Я мог говорить о прошлом, о том, что помню. Но я приведу другой довод. Ход мыслей Олега Филипповича очень понятен. Это хороший человек, ему трудно смириться с обманом. Поэтому из двоих он предпочитает давно умершего. Он ведь сказал: я верю жене.
— Да ты, однако, обыватель, — пошутил Игорь. — Считаешь, что женам нельзя верить?
Вместо ответа я пошел и принес чахохбили. Мазин отломил хлебный мякиш и бросил в дымящийся соус.
— Все дело в том, что признание или непризнание Натальи в данном случае решающего значения не имеет.
— Мне трудно следить за ходом твоих мыслей, Игорь. В сущности, мы имеем дело с разными проблемами. Моя — житейская, прошлое моих друзей, их личные отношения, твоя — юридическая, сегодняшнего дня, Перепахин и другое, о чем полностью ты, конечно, мне рассказать не можешь. Я понимаю и не любопытствую. Хотя мне очень хотелось бы знать, каким образом они состыкуются. Из-за этого я и не уеду никак.
— Не преувеличивай секретность проблемы. Я молчу не по профессиональным соображениям. Меня сдерживает обыкновенное незнание, а предположениями делиться пока не хочу. Ты ведь их переоценить можешь. А насчет различия проблем ты не прав. Связаны они неразрывно. И твой разговор с Полиной Антоновной это подтверждает. Снимок сделал Перепахин.
— Я должен был сам об этом подумать. Я помню его с фотоаппаратом. Он тогда увлекался. Но я не совсем понимаю, что ты увидел в этом значительного?
— Так бы я не сказал. Но еще один фактик, который подтверждает мои предположения.
— Сам-то он как?
— По-прежнему. У алкоголиков бывает так называемый амнестический синдром, провалы в памяти. Причем забываются именно ближайшие события.
— И он ничего не помнит?
— Не помнит, почему и когда писал записку, как очутился на даче, был ли на набережной.
— То есть самое важное.
— Но прошлое он помнит. И это единственный путь в настоящее. Поэтому я и рад сведениям о снимке.
— А он знает, что его хотели отравить?
— Нет. Пока нет. Он должен оправиться, чтобы перенести такой шок. Поэтому и формально допросить его пока невозможно. А вот поговорить… Слушай, где ты научился так замечательно готовить?
Но я уже разгадал его ход.
— Игорь, это в самом деле превосходное чахохбили, но я думаю, что восторги твои слишком целенаправленны. Ты хочешь, чтобы я поговорил с Женькой?
Он положил вилку.
— Бывают же такие проницательные люди.
— Что я должен узнать на этот раз?
— Немного. Каким образом, при каких обстоятельствах снимок попал к Вадиму.
— А не к Лене?
— Наверняка она получила его от Вадима. В этом поверь мне на слово.
— А зачем, под каким предлогом я буду расспрашивать больного человека о таком частном случае? Он удивится.
— Скажи, что Наташа интересуется.
— Знаешь, Игорь, я, кажется, первый в мире сыщик, который не представляет себе, что он ищет и для чего.
Свидание с Перепахиным мне устроили в отдельной комнате куда его привезли в больничном кресле.
Я, разумеется, готовился увидеть тяжко пострадавшего человека, но действительность превзошла ожидания. Живой труп в данном случае выражение не самое сильное. Я стоял и не знал, что делать. Слов не находилось.
Вдруг по его мертвенно-желтому лицу поползло нечто напоминающее усмешку.
— Ну и дурацкий у тебя вид, — сказал он тихо, с трудом шевеля прилипшими к деснам губами.
— У меня? — спросил я так же тихо.
— А у кого ж! Ты что, живого алкаша никогда не видел?
«Да ведь жив-то ты по случайности…»
— Тебе плохо? — спросил я неуместно.
— А как ты думал? Согласно законам физического и нравственного разрушения.
Я держал в руке кулек с яблоками.
— Ты что принес?
— Вот…
Я положил кулек на столик рядом с креслом.
— Лучше бы пузырек принес.
— Может быть, хватит?
— Поздно.
Похоже было, что устами этого спившегося младенца глаголет печальная истина.
— А дети?
Это был больной вопрос, и он мучительно сморщился.
— Детей государство не оставит. Государство у нас доброе.
— Женя…
— Только не агитируй, ладно?
Я подавил вздох.
— Не буду.
— Вот и хорошо. Все сам понимаю. Но местами. С памятью провалы.
Он не хитрил. Видно было, что говорит правду.
— И как мы с тобой распрощались, не помнишь?
— Помню, дерево над головой качалось.
«Сам ты качался, старый дуралей».
