Дик Фрэнсис - Сокрушительный удар
Николь резко обернулся ко мне.
— Вот если бы я мог ездить так, как он, я бы, пожалуй, обратился за лицензией.
— Ты можешь.
Он уставился на меня. Потом покачал головой.
— Можешь, можешь, — повторил я.
* * *Со времени пожара Криспин не пил. Он был трезвым и подавленным.
— Моя жизнь — сплошной бардак! — говорил он. Он, как обычно в такие периоды, каждый вечер сидел у меня в кабинете, пока я работал с бумагами и обзванивал клиентов и продавцов.
— Я на работу устроюсь.
Мы оба знали, что этого не будет. На тех работах, которые ему подходили, он надолго не задерживался. А те места, где были согласны его держать, он презирал.
— Если хочешь, можешь" работать у меня, — сказал я. — Если так пойдет дальше, мне понадобится секретарь для работы с бумагами. Сам я со всем не управлюсь.
— Что я тебе, машинистка какая-то паршивая? — пренебрежительно бросил он.
— Ты не умеешь печатать на машинке.
Ну да, конечно, я вообще ничего не умею. Мы оба это знаем. И напоминать об этом совершенно незачем.
— Но ты можешь вести счета. С арифметикой у тебя всегда было неплохо.
Криспин призадумался. Может, он был ненадежен, но отнюдь не необучен. Если он захочет взять на себя финансовую часть бумажной работы, он с этим справится.
— Я подумаю, — сказал Криспин.
Во дворе подходила к концу разборка развалин. На столе у меня лежали чертежи новой конюшни, сделанные местным архитектором по наброскам, которые дал ему я. Конечно, все это нужно еще утвердить в муниципалитете, но к лету я, наверное, все же смогу снова открыть лавочку.
На следующей неделе должны были начать ремонт крыши дома. Затем нужно было полностью заменить проводку, заново оштукатурить обвалившиеся потолки. Несмотря на то что в каждой комнате круглыми сутками работали обогреватели, накручивая астрономические счета за электричество, в доме по-прежнему было сыро и пахло плесенью. О том, чтобы заново выкрасить полы, и разговору не было. Пожалуй, потребуется целый год на то, чтобы ликвидировать последствия этой акции устрашения...
Вик не видел разрушений, которые он причинил. Может, он уже выбросил это из головы, но мне-то приходилось возвращаться сюда каждый вечер! Вик может забыть об этом, но он сделал все, чтобы я не забывал.
* * *Софи две недели подряд работала в ночную смену, отправляла грузовые рейсы.
— Что ты делаешь завтра? — спросила она по телефону.
— Днем или ночью?
— Днем.
— Черт...
Она рассмеялась.
— Что, что-то не так?
— Ну, если оставить в стороне все прочее... Мне надо на аукцион в Аскот.
— А-а... — Она помолчала. — А можно мне с тобой?
— Ну, если ты ничего не имеешь против того, что я буду заниматься делом...
— Что ты, наоборот! Мне будет интересно посмотреть, как мелкие мошенники обделывают свои грязные делишки. А потом, Вик Винсент... я его увижу?
— Я тебя не возьму.
— Ну не съем же я его!
— А кто тебя знает?
— Честное слово!
Когда я заехал за Софи в девять утра, она все еще зевала. Она проспала всего пять часов и вообще уже привыкла вставать в двенадцать. На ней был свитер и джинсы, а в руке — кусок хлеба с медом.
— Заходи. — Она поцеловала меня чуть липкими сладкими губами. — Кофе хочешь?
Мы прошли в маленькую кухню. Софи налила две чашки кофе. В окно ярко светило солнце, создавая обманчивое впечатление, что на улице тепло. На самом деле снаружи дул ледяной, пронизывающий северо-восточный ветер.
— Надень теплые сапоги, — сказал я. — И вообще оденься потеплее. И замотай нос шарфом — или намажься кремом от обморожения.
— А может, мне лучше остаться дома, у телевизора? Она закуталась так, словно собиралась в Сибирь, и пожаловалась, что в этой одежде выглядит толстой.
— А ты когда-нибудь видела тощего эскимоса? Она убрала волосы под меховой капюшон.
— Да, везде свои проблемы!
Мы приехали на аукцион в Аскот. Софи была предупреждена заранее, и все же ее первая реакция была примерно такой же, как у Керри.
— И это Аскот?!
— Скажи спасибо, что сегодня хоть дождя нет.
Она поплотнее закуталась в меховую куртку.
— Слава богу, что ты настоял на этом эскимосском костюме!
Я повел ее к конюшням. Там было несколько лошадей, на которых я хотел взглянуть. Земля под ногами была твердой — бывшая грязь замерзла в камень. Софи добросовестно заглядывала в каждый денник и разглядывала их обитателей, хотя видно было, что она действительно разбирается в лошадях хуже, чем в квантовой механике.
— Послушай, а они действительно видят разными глазами разное, раз у них глаза по бокам головы?
— Ничего, они как-то разбираются.
— Наверно, это очень неудобно.
— У многих животных глаза расположены по бокам головы, — возразил я. — И у птиц. И у рыб.
— И у змей всяких, — добавила Софи. При некоторых лошадях были конюхи. При некоторых не было. Некоторые конюхи были, но ушли перекусить. Повсюду царил обычный утренний хаос: ведра, мешки с навозом, скребницы, повязки, сетки с сеном, недоуздки, и все это свалено в кучки у входов в денники. Большая часть лошадей, которых должны были выставить на торги с утра, находилась здесь со вчерашнего дня.
Я попросил конюхов вывести нескольких лошадей, чтобы посмотреть, как они двигаются. Лошади послушно трусили по площадке перед конюшней вслед за конюхами, которые водили их под уздцы шагом и рысью.
Я смотрел на них спереди и сзади.
— А что ты высматриваешь? — спросила Софи.
— В частности, выясняю, не болят ли они.
— А что это значит?
— Ну, не выносят ли они ноги вбок.
— А это хорошо или плохо?
— Самые резвые обычно этого не делают. Потом мы вернулись к круглой арене, над которой радостно свистел ветер. Жалкая кучка участников торгов переминалась с ноги на ногу и прятала руки под мышками. Ронни Норт тоже был там. Он выдыхал клубы пара и вытирал покрасневший нос. И Вик там был — он щеголял в блестящей белой куртке с поясом, под которой виднелась голубая рубашка.
Вик был занят беседой с клиентом. Я указал на него Софи.
— Надо же, такой приятный малый! — удивилась она.
— Ну еще бы! Многие его просто обожают. Софи усмехнулась.
— Ирония судьбы!
Я купил двух кобылок-трехлеток для клиента из Италии. Вик угрюмо следил за мной с противоположного конца арены.
— Вот когда он так на тебя смотрит, — заметила Софи, — он совсем не кажется приятным.
Я повел ее в бар погреться и выпить кофе. Мне только сейчас пришло в голову, что, может, зря я притащил Софи в Аскот. Мне показалось, что Вик обратил на Софи не меньше внимания, чем на то, что я покупал. Может, он уже обдумывает, как добраться до меня через нее?
— В чем дело? — спросила Софи. — Что это ты вдруг притих?
— Пончик хочешь?
— Да, пожалуйста.
Мы жевали пончики, пили кофе, я просматривал каталог и делал заметки на полях по поводу тех лошадей, которых мы видели.
— И что, вот так весь день? — спросила Софи.
— Соскучилась?
— Нет... И что, ты каждый день так проводишь?
— В дни аукционов — да. В другие дни заключаю частные сделки, или езжу на скачки, или вожусь с транспортом и страховками. С прошлой недели мне и кашлянуть некогда.
Я рассказал ей про Уилтона Янга и мой внезапно разросшийся бизнес.
— А что, неужели в Англии продается так много лошадей? — недоверчиво спросила Софи. — Никогда бы не подумала, что так много людей может этим кормиться...
— Ну... В одной только Британии сейчас около семнадцати тысяч чистокровных племенных кобыл. Теоретически кобыла может приносить по жеребенку в год, но иногда они остаются холостыми, иногда жеребята гибнут. Так что каждый год на рынок поступает около девяти тысяч новых жеребят-годовичков. Кроме того, имеется около двадцати тысяч лошадей, которых тренируют для гладких скачек, и бог весть сколько еще стиплеров — во всяком случае, еще больше, чем для гладких. Лошади, которые всю жизнь остаются в руках одного владельца, скорее исключение, чем правило. Обычно лошадь переходит из рук в руки как минимум дважды.
— И каждый раз барышник получает комиссионные? — неодобрительно спросила Софи. Я улыбнулся.
— Биржевые маклеры тоже получают комиссионные. Это более почтенное занятие?
— Да.
— Почему?
— Не знаю. Ты меня сбиваешь!
— Во Франции, Италии и особенно в Америке торговля лошадьми тоже процветает, — продолжал я. — На Британских островах около тысячи трехсот конеферм и конезаводов, а за границей их тоже тысячи.
— Такое мощное производство... и все это только ради того, чтобы люди могли играть на скачках!
Лицо ее сохраняло неодобрительное выражение. Я улыбнулся.
— Не хлебом единым жив человек! Она хотела было что-то сказать, потом передумала и покачала головой:
— Никак не могу понять, то ли ты очень умный, то ли круглый дурак!
— И то и другое.
— Так не бывает.
