Ольга Тарасевич - Копье Судьбы
Понурившись, Гретль пробормотала:
– Извини.
Хотя виноватой она себя не чувствовала совершенно.
Просто очень хочется самых обычных вещей. Любви, семьи, красивого мужа и сопливых (да! вытирать маленькие носики так трогательно!) детишек. Хочется своей жизни, своей собственной. Такой пока не было. Была только жизнь сестры. Как в тени ничего не растет, так и рядом с фееричной Евой меркнут свои мысли, желания, вкусы, все…
– Я люблю тебя. – Сестра отвернулась, но Гретль успела с удивлением заметить слезы на Евиных глазах. – Прости, наверное, тебе иногда тяжело со мной бывает. А Герман… О, он с радостью на тебе женится! Знаешь, о чем мы говорим, когда танцуем? Он просит повлиять на фюрера, чтобы получить пост. А ты же моя сестра и тоже можешь просить… Он женится на тебе, только ты подумай. Да, он нравится мне. И если бы не Ади, и если бы Герман был другим, то… Да, я думала об этом. Но ничего это ровным счетом не значит. Конечно же, я не буду тебе мешать. Просто подумай, Герман не очень хороший человек, хотя и красавец, тут не отнять.
«Я все решила, – радостно пело сердце. – Я выйду за Германа! О! Нет в целом мире меня счастливее».
– Спасибо, Ева. Я тоже люблю тебя. – Гретль обняла сестру. – И ты тоже меня прости…
* * *– Ты рассказывай, как дела. Я скоро закончу, минут десять еще. А потом уже всю информацию по немцу выдам. Мне надо успокоиться. Мальчишку к нам привезли, сына знакомых. Шел со стоянки, закурить не дал, как водится. Лица у мальчика нет. Месиво. У меня прямо сердце заходится, двадцать лет всего парнишке было… Володь, нет лучше средства от нервов, чем рисование. И боль, и счастье, и чернота, и свет – все сюда уходит. Да, кста-ати… Когда ты купишь себе краски? Ты мне, помнится, обещал.
Следователь Седов мысленно выругался. Если судмедэксперту Наталии в голову какая-нибудь ерунда втемяшится – спорить с ней бесполезно. Ведь объяснял же человеку. Русским языком объяснял! Ну не умеет он рисовать. Не умеет рисовать совершенно, ненавидит все, что с этим процессом связано. Какие успокоенные нервы посредством мучений?! Вот скажите, какие?! Наталия этот спич выслушала, а потом продиктовала адрес магазинчика, где можно купить краски и кисти. Отбросила с лица рыжие волосы, улыбнулась своей ведьминской улыбочкой. И пообещала, что не будет рисования – не будет и дружбы. А ведь она упертая. Кстати, о ведьмах…
– Наталия, у меня к тебе вопрос как к профессиональной ведьме.
– Угу. – Она оторвала взгляд от мольберта, потом кивнула на чайник. – Володь, ты чайку себе сделай. У меня пакет орешков есть, угощайся. А то бред несешь какой-то. Забегался, да?
Седов встал со стула, подошел к тумбочке, где стояли чайник и две жестяные банки.
– Чай – это отлично. И вообще, нравится мне твой кабинет. Особенно в сравнении с секционной. Все эти животы вспоротые, черепа распиленные, бр-р… – Володя насыпал в чашку заварки, добавил две ложки сахара. – А что, ты будешь утверждать, что не ведьма? Да ты сестрой своего сына выглядишь. Причем младшей. А ведь работа у тебя волнительная, и куришь ты, как паровоз, и в отпуск ходишь, как я помню, не каждый год…
– Генетика это называется. – Наталия отошла на два шага от мольберта, посмотрела на грозную высокую морскую волну, готовую вот-вот обрушиться с холста прямо на пол. – Это называется генетика. Плюс корыстный Седов, которому надо узнать, что случилось с немцем. Володь, а ты подлиза, знаешь, как растопить женское сердце… Прости, дорогой, но вот написал ты в направлении на экспертизу полный бред. И теперь все не угомонишься. Ешь орешки. Я, знаешь, не железная. Сейчас как разозлюсь, и это будет страшно.
– То есть ты во всякую чертовщину не веришь?
Наталия молчит, но ее прищуренные глаза не верят. И скептическая улыбка. Даже ровный профиль – и тот какой-то ехидно-недоверчивый.
– Я бы сам такому не поверил, – пробормотал Володя и, стараясь не расплескать чай, вернулся за стол. – Полной информации еще нет, опера работают. Но то, что установили вчера, – просто в голове не укладывается. Какие-то бешеные кусачие вороны в центре Москвы. Полуторачасовой сбой в работе видеокамер. Ты представляешь, что в центре творится? Там же каждый сантиметр простреливается. И вот гостиничные камеры отрубились. Мало того – в то же время не записывали камеры всех магазинов, кафе. А их там множество! Персонал гостиницы весь куда-то подевался именно в тот момент, когда убийца или убийцы входили и выходили из здания. Криминалистам в номере, конечно же, работы не нашлось. Ни отпечатков пальцев, ни следов обуви, ни волокон одежды – ни-че-го. Одна у меня надежда на адвокатшу – может, оклемается, расскажет что-то. И я не понимаю: почему немец не кричал?! Его же нашинковали, как кочан капусты. Чертовщина какая-то! Или это адвокатша его замочила? Напоила снотворным, а потом изрезала? Но где орудие убийства? Не съела же она его.
– Насчет орудия убийства не знаю. – Наталия отложила кисточку, посмотрела на свою работу. – Н-да, так себе пейзажик, ну и ладно. А молчал немец по очень простой причине. Ты мой комп включи пока, я тебе все зачитаю с красивыми формулировками… Просто Ганса убили, скорее всего, первым же ударом в сердце. Так что никакой мистики…
Через две минуты эксперт разыскала нужный файл и, отбросив с лица непослушные рыжие волосы, педантично стала сыпать цифрами.
На столько-то поврежден правый желудочек, на столько-то левый, общая длина повреждения на поверхности сердца…
«Глубина раневого канала около одиннадцати сантиметров, – мысленно отметил Седов. – Хорошо пырнули Ганса в сердце. Можно было бы действительно сразу же сваливать, а не продолжать шинковать гражданина Вассермана. Он и после первого удара был уже мертвее мертвого».
– Все повреждения на трупе образовались от сорока пяти травмирующих воздействий острым предметом. – Наталия защелкала по клавишам, пропуская часть экспертизы. – Вот, еще… Все эти повреждения получены в один короткий промежуток времени, непосредственно перед наступлением смерти и сразу после нее.
Седов присвистнул. Да, он уже вчера понял, что на немце места живого не осталось. Сорок пять ранений – просто мороз по коже.
– Ага, ну это я тебе говорила – что один из первых ударов был в сердце, а колото-резаные ранения живота и груди причинялись в последнюю очередь, на что указывают наименьшая выраженность кровоизлияний по ходу этих раневых каналов и незначительное количество крови в брюшной полости. Это понятно?
Володя кивнул. Рана есть – крови почти нет – значит, была нанесена в последнюю очередь.
– А что по орудию убийства? – Следователь покосился на лежащий возле компьютера пакетик с арахисом. Есть, как всегда, хотелось зверски.
– Я ж говорю, угощайся, – заметив его взгляд, улыбнулась Наталия. – По орудию, вот, нашла. Установленная морфология колото-резаных ран (форма, размеры, наличие повреждений костей по ходу раневых каналов, форма обушковых концов по данным медико-криминалистического исследования) допускает возможность причинения всех колото-резаных ран одним колюще-режущим орудием, имеющим лезвие и обушок и обладающим большой прочностью. Каких-либо частных (индивидуальных) признаков травмировавшего орудия в повреждениях не отразилось.
– То есть обычный нож? – уточнил Седов, выбрасывая пустой пакетик. – А большой?
– Длина лезвия не превышала, думаю, тринадцати сантиметров. На трупе нет ни одного раневого канала глубже двенадцати сантиметров, так что длина была примерно такой. Видишь, – Наталия нагнулась под стол, отключила системный блок, – никакой мистики. А ты дразнишься: ведьма, ведьма. Наверное, про внешность – это ты для красного словца. А на самом деле характер имеешь в виду.
Володя усмехнулся, вспомнив, как истерично метался по кабинету Сатыков, получив подготовленную Наталией экспертизу. Ну да, в каком-то смысле сосед дал маху – труп со множественными ножевыми ранениями, а он спрашивает, есть ли причинно-следственная связь между этими повреждениями и смертью потерпевшего. Ух, Наталия разбушевалась, выдала на орехи, как полагается.
– Опасность для жизни реализовалась наступлением смерти, – чуть ли не плача, читал Сатыков. – Определение философских категорий причинно-следственных связей не входит в компетенцию судебно-медицинского эксперта.
Так что это еще вопрос – кто над кем издевается…
– Я тебе через два дня экспертизу пришлю, когда анализы будут готовы. И тогда отпишусь полностью, писанины в таких случаях – выше крыши… – Наталия нервно затеребила рукав синей пижамы. – Хуже изрезанных трупов только падение с высоты.
– Хуже изрезанных трупов нет ничего, – вздохнул Седов, поднимаясь со стула. – Я у тебя знаешь почему столько времени торчу? Потому что у меня никаких идей по этому поводу, никаких ниточек. И еще: изгаляйся сколько душе угодно – мне страшно. Место происшествия – это всегда приятного мало. Когда столько кровищи – особенно мрачно. А еще у меня вчера там, в гостинице, что-то вроде обонятельных галлюцинаций было. И не только у меня, понятые тоже носы заткнули. В гостинице воняло разложившимся трупом. Не кровью, а гнилью. Вот как если человек в квартире с закрытыми окнами в жару помрет, да еще несколько дней полежит. Впрочем, не мне тебе объяснять… Воняло жутчайше, невыносимо. Окна открывали, кондишен включали – ничего не помогало. Источник запаха, конечно, непонятен. Воняет и воняет. Причем… не знаю, привыкла ты или нет… Но у меня от этого запаха мороз по коже. Словно бы смерть так пахнет. А потом вдруг все прекратилось. Так же неожиданно, как и началось…
