Ольга Тарасевич - Копье Судьбы
Все, пауза закончилась. Руки тонкие, но сильные. Раз – и они удерживают весь вес тела, падают кудри, напрягаются мышцы. Вытянувшись вверх струной, великолепной на фоне серо-зеленых гор и голубого блюда озера, Ева умудрилась, оттолкнувшись руками, изящно приземлиться точно в центр коврика. Чуть покрасневшая, она, улыбаясь, раскланялась на воображаемые аплодисменты. И снова принялась за упражнения.
Сальто, шпагаты, стойки на руках.
Белые, выгоревшие на солнце волнистые волосы ниже плеч. Невинно-волнующая прикушенная губка. Эх, сестра невольно кокетничает, даже занимаясь спортом. Хотя кто теперь за ними наблюдает? Пара офицеров СС не в счет. Фюрера рядом нет, он редко приезжает теперь в Бергхоф, сидит в своем «Волчьем логове». А если и приезжает в горы Баварии, то ненадолго. Но – Ева всегда в форме, великолепно выглядит в любую минуту. Вот и теперь ее купальник для занятий, темно-синий в белую полоску, удачно сочетается с глазами, подчеркивает и красоту смуглой кожи. Улыбки, движения, взгляды – отточенно-красив любой жест, выверена каждая мелочь, всякая деталь.
Ее страсть к спорту уже превратилась в болезнь. Пробежки, велосипед, коньки, лыжи, плавание и так далее. Вообще проще, наверное, перечислить то, чем Ева не занимается. Даже выучилась скользить по озеру на доске, привязанной к катеру! Но результат того стоит – когда-то пухленькая фигурка Евы преобразилась. Ее тело теперь обладает подтянутостью и рельефностью сильной спортсменки. Фюрер иногда делает вид, что недоволен излишним интересом Евы к спорту и диетам. Ворчит, расправляясь с очередным жирным кремовым пирожным: «Какая ты была славная, когда мы с тобой только познакомились. Полненькая, с круглыми щечками. А сейчас – тощая курица! Женщины только говорят, что ничего не едят ради мужчин. А на самом деле они худеют лишь для того, чтобы похвастаться тонкой талией перед подругами». Гитлер ворчит, но это лукавство. Как восхищенно смотрит он на Еву, когда она бегает по Бергхофу в дирндле[26], открывающем ноги, обтянутые светлыми плотными вязаными чулками. Или надевает по вечерам для танцев белое атласное платье с открытой спиной. Кинозвезда, королева, роскошная красавица. Одним словом – богиня.
Ева, Ева! Ты изменилась, причем не только внешне, но к лучшему ли эти изменения?…
Гретль наблюдала за сестрой и с горечью понимала: прежнего восхищения ловкостью, упорством и красотой Евы больше нет в ее сердце.
Из девушки, терзаемой то вспышками любви к фюреру, то приступами равнодушия, измученной, счастливой, но всегда очень искренней и внимательной, Ева превратилась в актрису.
Верит ли она в победу немецкой армии? В нее, кажется, не верит даже Гитлер, располневший, седой, сгорбившийся, как старик. Но как Ева кричала на мать, когда Фани всего лишь сказала, что после Сталинграда солдатам придется трудно! Папочка, их вечно строгий отец, от такой отповеди схватился за сердце. Ева вместо сочувствия наорала и на Фритца, припомнила ему прошлые упреки.
А эти ее барские замашки? Фюрер, конечно, не может дать Еве того, чего она жаждет много лет, – официального брака и детей. Но он щедр с ней. До войны часто предоставлял Еве свой самолет, и она неделями пропадала в Европе, останавливалась в лучших гостиницах, опустошала магазины. Только из последней поездки сестра привезла двадцать пар обуви от Феррагамо, тридцать вечерних платьев, чемодан тончайшего французского белья. Надевать платье дважды, видите ли, не в ее стиле, она раздаривает одежду, всего один раз надевавшуюся. Раздаривает – ладно, пусть, в конце концов, это ее дело. Но зачем хихикать над заштопанными чулками горничной? Забыла Ева, как сама дырочки латала! И потом, где горничной теперь взять целые чулки? Сейчас война, в городах нет еды, там полно раненых, там бомбят. Ева ничего не знает и не хочет знать, интересуется только фюрером. Конечно, в Бергхоф не приносят газет, адъютантам запрещено разговаривать о войне. Но все же Ева могла бы попытаться выяснить, что происходит, а не жить, как принцесса в замке, где внимательные слуги сервируют стол, убирают спальни, приводят в порядок одежду. Еву заботит лишь фюрер. Точнее, заботил до недавнего времени. Теперь она…
– А-а-а! Какая холодина!
Гретль посмотрела на Еву, плывущую в кристально чистой, но всегда ледяной воде, и по разогревшейся на солнце коже побежали мурашки.
– Как ты терпишь?! – прокричала она, зябко поводя плечами. – На тебя даже смотреть холодно!
– Мне нужно много сил! Сегодня после ужина опять устроим танцы!
Гретль грустно вздохнула.
Ева отлично танцует, она изящна, неутомима. Смотреть на нее было одним удовольствием. До тех пор, пока в Бергхофе не появился группенфюрер генерал СС Герман Фегеляйн…
Русоволосый, с открытым лицом, белоснежной улыбкой и большими голубыми глазами, он покорил всех дам «Горы»[27], от приветливой простой горничной до ледяной, изысканной, преданной лишь фюреру Магды Геббельс.
Когда Герман приглашает на танец Еву, все усиленно делают вид, что не смотрят на красивую пару. Но на самом деле только тем и занимаются, что изучают ее руку на его плече, его руку на ее талии, их разгоряченные улыбки, не отрывающиеся друг от друга глаза. Когда Герман и Ева кружатся в вальсе, воздух вокруг них начинает дрожать и искриться.
О! Лучше бы они танцевали плохо! У них не было бы повода прикасаться друг к другу!
«Как же он мне нравится, – вздохнула Гретль, разглядывая свои стройные, совсем как у сестры, загорелые ножки. – Почему он выбрал Еву? Она никогда не решится, хотя и видно, что хочет. Да, фюрер якобы говорил: если Ева встретит достойного мужчину, который захочет на ней жениться, то он ее отпустит и пожелает ей счастья. Отпустит, не отпустит – понятия не имею. Но так Ева и уйдет от него! Теперь он стал совсем старый, больной. Не может ничего как мужчина, но Ева каждый день заверяет его в горячей любви. Может, сестра со временем и правда полюбила своего любовника. Я тоже привыкла к фюреру, хотя при первой встрече он показался мне таким старым и несимпатичным! А даже если Ева его уже не любит, если симпатия к Герману стала сильнее прежних чувств, то все равно она Гитлера не оставит. Будет хотеть Фегеляйна, будет мучиться – а не уйдет. Почему, почему же Герман выбрал ее? Мы ведь с ней так похожи, у нас одинаковые глаза, фигуры, рост. Только волосы у меня темные. Может, осветлиться? Красится же в блондинку Магда Геббельс».
– Ты чего такая хмурая? – Ева набросила на плечи розовое махровое полотенце и опустилась рядом. – Ты не заболела? А у меня столько энергии, столько сил!
«Знаю я причины возникновения этой энергии», – мрачно подумала Гретль.
Присутствие сестры стало совсем невыносимым. Точно, точно, от ревности восхищение Евой испарилось…
И Гретль соврала:
– Да голова болит. Пожалуй, вернусь в дом.
– Давай. – Подставив лицо солнцу, Ева довольно зажмурилась. – А я еще поплаваю.
Гретль натянула ситцевое платье, распустила собранные перед тренировкой в пучок волосы, скатала свой коврик.
Все, можно действительно возвращаться.
Вздыхая, она зашагала по вьющейся среди гор тропинке. Но вскоре остановилась, заслышав негромкие глухие звуки. Офицер СС из службы сопровождения не может быть их причиной. Он невидим, неслышим. А это…
Так и есть. Евины скотчтерьеры, Штази и Негус, деловито семенили следом.
– Проголодались? – Гретль невольно улыбнулась. Низенькие черные лохматые собачки с задранными вверх хвостиками выглядели очень комично. – А ваша хозяйка такая неутомимая! Все занимается и занимается. Ладно, идемте, покормлю вас.
Черные вытянутые тельца собак смешно перекатывались при ходьбе.
Гретль смотрела на их упитанные бока, короткие лапки, торчащие хвосты.
И вдруг вспомнила…
Копье Лонгина.
Когда Ева еще была милой, неиспорченной, незазнавшейся сестричкой, делившейся и радостью, и горем, она рассказала все. Как заменила оригинал на копию, как всю ночь молила о свадьбе, а потом спрятала копье под матрасиком в корзинке для собак.
Наверное, оно не настоящее – столько лет прошло, а просьба Евы до сих пор не выполнена.
Или – на все требуется время, и фюрер еще назовет Еву своей женой?
А что, если копье по-прежнему там, в корзинке?!
Надо поискать, попробовать – хуже-то не будет!
Гретль мчалась к резиденции, не чувствуя усталости, рядом, тявкая от удовольствия, неслись Негус и Штази, а на ум уже приходили просьбы к чудесному копью. То есть это была всего одна просьба, только много-много раз повторяемая.
Герман Фегеляйн.
В качестве мужа.
Все очень просто.
Через полчаса Гретль, положив на ладони потемневший от времени прохладный наконечник, шептала:
– Мне нужен только Герман, пожалуйста, пусть он оставит Еву. Пусть полюбит меня и возьмет меня в жены.
– Об этом ты могла бы поговорить прямо! – отчеканила Ева, захлопывая за собой дверь и неприязненно поглядывая на сестру. – Как тебе не стыдно пробираться в мою комнату и лазить по моим вещам!
