Ольга Тарасевич - Копье Судьбы
– Не муж, – скорее выдохнул, чем сказал, Игорь.
Похороны отца. Это и свои похороны. Так, как раньше, уже не будет.
Все изменилось.
И с этим придется учиться жить.
Потом.
Когда перестанут болеть глаза, горло, голова, живот, все, что только есть в теле. Включая еще не удравшую душу.
Пока же сил просто нет.
– Тогда, наверное, вы друг ее. Видно, что переживаете сильно, – щебетала девушка.
На ее миловидном личике с судорожной быстротой менялись маски.
Настоящее лицо-хамелеон.
Роковая женщина, выразительный взгляд чуть прищуренных глаз; сочувствующая сестра, глубокий вздох, скорбная складочка на переносице; сексуальная хулиганка, язычок облизывает губку.
Последнее Игоря окончательно доконало.
Опасаясь сорваться в двух шагах от причины многолетней фрустрации[29], он стал импровизировать, врать, говорить все, что только в голову придет.
– Я врач-психотерапевт. Мы с Катей пока лично незнакомы, но я знаю ее мужа. Давайте поступим так. Я поговорю с Некрасовой, а потом вы мне оставите свой номер телефона, и я приглашу вас как-нибудь на чашечку кофе.
– Лучше вы мне телефон продиктуйте! – Медсестра деловито отделила от блока листок, схватила ручку. – А то вдруг вы мой номер потеряете, и все такое.
И – новая маска – или не маска? Салют, распускающийся бутон. Радость. Лицо девушки становится почти прекрасным.
Продиктовав свой телефон, Игорь пошел по коридору.
К ней.
Эта встреча представлялась миллион раз. Случайное столкновение тележек в супермаркете, соседние столики в кафе, отдых в одном отеле.
Но чтобы вот так – сначала в кабинете следователя, теперь в больнице…
Хотя… кто ж о таком антураже мечтает, не романтично.
Многократно представляемых счастья, неописуемого восторга, полета – ничего этого при встрече с ней тоже не произошло.
Потому что то, что произошло до их встречи, все выжгло напалмом горя.
Обмен ее на папочкину жизнь. Запросто. Легко. Жаль, что невозможно. Пусть бы она оставалась в мире фантазий, вечной молодости, загорелой кожи и сигаретного дыма. Впрочем, она и теперь очень смуглая. И, как ни странно, время не поцарапало ее лицо, на оливковой коже ни единой морщинки. Наверное, иконы не стареют.
Катя, Екатерина. Ей подходит это имя. Тоненькая, подтянутая. И очень высокая, выше, чем в памяти. Взгляд светло-карих глаз стал жестким – у девочки обозначился характер. Такие волосы обрезала – море же было, волнистое, пепельное. Вот дура адвокатская.
Не видеть бы ее.
Вообще никого бы не видеть.
Контролировать свои слезы и агрессию не получается. Для личной терапии пока не время. Закрыться бы и пережить, привыкнуть к пустоте, к боли.
Почему мы так равнодушны к своим близким? Отмахиваемся от них, как от надоедливых мух, заполняем строчки еженедельника своими делами и чужими проблемами, но никогда – хоть какой-нибудь мелочью, необходимой для родных?
А потом вдруг все – поздно и бессмысленно. Любимому близкому человеку больше ничего уже не надо и никогда не будет надо. В восковом лице и застывшем теле нет жизни. И вот тогда совесть хватает плетку и начинает хлестать. Только хочется, чтобы было еще больнее, до беспамятства. Чтобы забыть о смерти, о своем равнодушии-убийце, обо всем.
Но забыть не получается.
Вопросы, вопросы…
Что произошло с папой? Кто ворвался в его квартиру? Следователь ничего не говорит, хорошо хоть, что не посылает. Вчера сказал, что немца убили, а рядом нашли Катю без сознания.
Вдруг она что-то знает? Может, у нее получится выяснить, зачем гость приходил к отцу?
– Игорь, – медсестра осторожно тронула его за плечо, – во-первых, это не третья палата, где лежит Некрасова. Во-вторых, вы почему-то стоите возле этой двери уже пятнадцать минут. С вами все в порядке?
– Да, спасибо. Я просто обдумываю методы терапии, – пробормотал он. И, к своему собственному удивлению, внимательно оглядел туфли, джинсы, свитер.
Одежда и обувь оказались чистыми и опрятными. Незаметная верная Ольга – она не оставляет его наедине с болью.
Немыслимо! Думать об Оле, открывая дверь в ее палату!
Игорь вошел внутрь и замер. Страх заморозил даже кончики ногтей – Катя стоит на подоконнике. Взлохмаченные волосы, закатанные выше колен пижамные штаны, наклоненное вперед туловище, еще секунда, и…
Она обернулась на шум открывшейся двери.
– Привет! Надеюсь, вы не врач? Мораль читать не будете? Знаете, из этого окна запросто можно выпрыгнуть, невысоко.
Мягкое теплое облегчение окутывает приятным облаком.
Совсем голову потерял, отделение-то на первом этаже, ничего с Катей не случится.
Впрочем, она, конечно, сумасшедшая. Это еще пятнадцать лет назад было понятно.
– Я – в каком-то смысле врач.
– Хм… я вижу, что вы не врете, но что-то здесь не так.
– Вы видите?
– Не придирайтесь к словам. – Она спрыгнула с подоконника и уселась на кровать. – И вообще, слова ничего не значат. Ими можно жонглировать как угодно.
Пальцы на ее ногах покрыты красным лаком. Красиво. А на руках… – Игорь скосил глаза – ногти не накрашены.
Оля красит ногти? Или нет?
«Что за бред, я совсем спятил, – разозлился он, пытаясь прекратить разглядывать Катю. – Надо сформулировать вопросы. Что она обо мне подумает? В конце концов, я пришел по делу, и сейчас не время, и вообще никогда не время, ничего не нужно, и…»
Но эта женщина катастрофически напоминала смерч, воронку, трясину. Что-то стремительное, засасывающее, подчиняющее.
Время опять замерло.
Игорю казалось, что уже сто лет он смотрит на лохматые светлые волосы, красивые, четко очерченные губы. Капелька-жемчужинка на практически незаметной цепочке, и красные ноготки, и худенькие тонкие коленки.
– Вы на машине, доктор?
На красивом лице появилась странная улыбка. Неискренняя, натянутая.
– Отлично. Вы мне поможете. Сейчас вы выйдете из палаты и подъедете вон к тем кустикам. Смотрите же! – Катя вскочила с кровати, схватила Игоря за рукав, подтащила к окну. – Кусты возле скамейки. Видите? Подъезжаете туда и ждете. Я быстро выскакиваю из окна, и мы уезжаем в голубые дали. Или розовые. Или еще какие-нибудь. Только не белые. Я не могу здесь быть больше, не могу! Эти белые стены, мне все время кажется, что они вот-вот покроются кровью. И еще белый костюм… мне не в чем сбежать, он испорчен, весь в крови. И Алексу уже не позвонить, и Лешке тоже, они так похожи, невыносимо.
Ей плохо.
У нее стресс, и нужна помощь.
Сейчас, потерпи, любимая. Ведь есть полный карман успокоительных таблеток, и о твоем состоянии известно все, и о том, как с ним справиться, потерпи, послушай, все будет хорошо…
Игорь собирался разразиться соответствующей речью – успокаивающей, купирующей острое состояние. Возможно, помог бы легкий гипноз или…
У Кати оказалась своя точка зрения на то, чем теперь следует заняться.
Ее рука на «молнии» джинсов повергла Игоря в ступор.
– Нельзя. – Он отшатнулся, чуть не вывалился в окно. – Нельзя, потому что…
Потому что у каждого мужчины есть потребность в обожествлении женщины. Душа – сакральное понятие, и именно женское.
Но осознание потребностей души, забота о ней, самопознание и развитие, открывание новых духовных и интеллектуальных горизонтов – все это слишком сложно для коррекции поведенческих установок. С архетипами вообще не так-то просто поспорить. Куда ни кинь – везде мифы, стереотипы. В том числе и романтическая любовь. Хотя любовь в традиционном человеческом понимании не означает любовь, это – влюбленность. Человек, соответствующий критериям идеала, помогает переживать всю полноту чувств, наполняет невероятной энергией. Более того, со стороны испытывающего влюбленность объекта подсознательно выдвигается требование, чтобы субъект чувств постоянно вызывал бурю этих волнений-томлений. Хотя они, конечно же, являются не любовью, а переплетением идеалов, реакций и эмоций, которые в конечном итоге сужают угол зрения и способность адекватно оценивать ситуацию. Знакомо: «Ах, где были мои глаза, как я могла полюбить этого мерзавца?» Или: «Надо же было быть таким идиотом, чтобы увлечься этой стервой?» В общем, нет того, что люди считают «любовью». Это стресс, невроз, психически и психологически нестабильное состояние. Но любовь – запретный плод, сладкий овощ. Ее нет, однако без нее тем не менее – никуда. И – чтобы подольше, желательно навсегда, на веки вечные. А как сделать подольше? Женщинам проще, с их фантазией, воображением. У мужчин все несколько по-другому. Им нужна прекрасная дама. Даме можно поклоняться, совершать в ее честь подвиги, посвящать стихи и песни. Чем дама недоступнее – тем больший накал эмоций она вызывает, тем дольше длится так называемая любовь. Для дамы можно делать все, любой каприз. Кроме одного. С прекрасной дамой не ложатся в постель. Ее можно хотеть, но нельзя трогать. Сексуальные отношения превращают божество, превращают больше, чем женщину, в самую обычную самку. Вот так все просто в мужском сознании. Есть секс – все, больше нет богини. Покоренная женщина для мужского сознания – это уже совершенно другой статус.
