Иван Любенко - Черновик беса
На часах было без четверти восемь. Почта ещё не работала. Табличка на двери гласила, что она открывается ровно в восемь. Дождавшись положенного времени, спутники вошли внутрь. Газетчик тут же попросил пригласить начальника, но его помощник ответил, что господин Фогель ещё в отпуске.
— Простите, а когда он выйдет на службу? — поинтересовался Клим Пантелеевич.
— Через неделю.
Толстякову и присяжному поверенному не оставалось ничего другого, как шагать к остановке дилижансов, пришедших из города. Получалось, что каменный завал на шоссе уже разобрали. К счастью, на площади попалась освободившаяся пролётка. На ней и добрались до Тифлиса.
Газетчик и адвокат, уставшие и голодные, разошлись по номерам, договорившись встретиться в ресторане через два часа.
Клим Пантелеевич едва успел принять ванну, как раздался стук в дверь. Он не стал её открывать и спросил, что нужно. Вежливый голос коридорного известил, что господина Толстякова из 26-го номера просят к телефону.
Когда хозяин сочинского имения, потревоженный Ардашевым, спустился на первый этаж, снятая трубка ещё лежала на стойке портье. Звонил Фогель.
Глава 18. Трефовый туз
— И что теперь делать? — вопросил издатель.
— Оставайтесь в номере и никуда не выходите, даже если вас, подразумевая меня, попросят выйти.
— А вы?
— Я сейчас же отправлюсь на встречу.
— Вместо меня?
— Да.
— Но вы же не разбираетесь в филателии? А вдруг вам подсунут подделку?
— Не волнуйтесь. Я просто пообщаюсь с Фогелем и вернусь. Ждите меня.
— Странно, что он хочет встретиться со мной инкогнито в военно-историческом музее. Он ведь совсем не близко. Насколько я помню, где-то на Головинском проспекте.
— Я не вижу в этом ничего необычного. Судя по разговору с вами, начальник почты напуган случившимся происшествием и боится за свою жизнь. Правда, мне придётся выдать себя за вас.
— Но как? Он же знает меня лично…и потом у вас даже нет усов!
— Я полагаю, что встреча не состоится. А если он всё-таки придёт, я объясню ему, что представляю ваши интересы. Что же касается усов, то я обзавёлся ими ещё в Сочи. Помог актёр Бардин-Ценской. Знаете ли, деньги иногда творят чудеса.
— И когда вы только успели?
— Перед самым отъездом, после того, как посетил редакцию «Сочинского листка».
— Но вы ведь не рассказали мне об этом, когда я спрашивал, — с укором заметил издатель.
— Просто не успел.
— Замечу, что наш гардероб почти не отличается, если не считать шляпы и трости.
— Вы правы. Надеюсь, вы одолжите мне свой головной убор?
— Сию секунду, — кивнул Толстяков и через минуту появился с котелком.
— Однако Бес, как я понимаю, хорошо меня знает и вряд ли поверит в этот маскарад, — заметил газетчик.
— Тем лучше. В этом-то и кроется мой замысел.
— Вы опять говорите загадками. Надеюсь, мне не угрожает опасность?
— Ни в малейшей степени. Только не покидайте номер… Простите, но мне надобно подготовиться.
— Хорошо-хорошо, я ухожу.
Как только за Толстяковым захлопнулась дверь, присяжный поверенный вынул из коробочки накладные усы, стал перед ванным зеркалом и, намазав их специальным составом, приклеил к лицу. Пудра и ватный тампон помогли быстро докончить процедуру.
Адвокат плотно задёрнул портьеры, и в комнате повис полумрак. Он зарядил полный магазин браунинга, вставил оружие в специально пришитую к внутренней части поясного ремня лямку и прикрыл пиджаком.
Ардашев спустился вниз на подъёмной машине и вышел на улицу. Он постоял у гостиницы и, широко выбрасывая вперёд трость, пошёл назад к Немецкой кирхе, где стоял извозчик. Забравшись в коляску, Клим Пантелеевич покатил по мостовой, но стоило экипажу спрятаться за тополями, он тут же спрыгнул с пролётки и смешался с прохожими, двигавшимися в обратном направлении, а коляска без пассажира продолжала движение в сторону Головинского проспекта, до самого военно-исторического музея.
Быстрым шагом адвокат направился к гостинице, но вошёл не через центральный вход, а со двора, где стояла гружённая продуктами подвода. Он поднялся по лестнице для лакеев на третий этаж, быстро миновал коридор и отворил свою комнату. Усевшись в кресло, бросил на стол котелок и достал из коробочки конфетку ландрина.
Не прошло и десяти минут, как у двери послышалась чья-то возня. Ардашев поднялся, вынул пистолет, тихо взвёл курок и стал сбоку у стены.
Судя по звуку, собачку английского замка чем-то отжали. Дверь тихо отворилась, но не захлопнулась.
В комнату вошёл человек. Правую руку он держал под пиджаком. И тут же в его левый висок уткнулся холодный ствол браунинга.
— Рад вас видеть в добром здравии, — усмехнулся присяжный поверенный. — Вытаскивайте правую руку. Только медленно. Так, хорошо…
Резким движением адвокат выхватил у вошедшего из-за пояса наган и положил его под котелок.
— Да вы присаживайтесь, раз наведались.
Тот послушно опустился в кресло. Присяжный поверенный сел напротив.
— Как вы здесь оказались? — тихо спросил мужчина. — Я же видел, что вы уехали.
— Что поделаешь, пришлось вернуться. Надеялся встретить вас.
— Господи, какой же я глупец! — проведя по лицу рукой, простонал тот. — Как же я сразу не сообразил, что вы взяли свою трость специально, чтобы я догадался о вашем маскараде и, клюнув на приманку, явился в номер Толстякова, чтобы с ним расквитаться. А тут вы…
— Ваша ошибка, сударь, заключается в повышенном самомнении. Вы слишком увлеклись игрой. К тому же, вам долго везло. А фортуна — дама непостоянная и иногда изменяет.
Визави замолк, уставившись в пол.
— Ваша ненависть к Толстякову мне понятна: вы написали роман под псевдонимом и отослали по почте в собственную редакцию. Кстати, как он назывался?
— А вам не всё равно?
— И все же?
— «Карусель смерти». Поверьте, он и в самом деле был великолепен, — с жаром заговорил убийца, но вдруг осёкся и сказал: — А впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Я его сжёг.
— Тогда я продолжу. Итак, вы хотели произвести фурор, но главный редактор наложил на ваше произведение весьма обидную резолюцию, которую вы, естественно увидели и начали ему мстить. Это понятно. Но как вы могли убить студента Глаголева? Ведь он не причинил вам никакого вреда и был так же несчастен, как и вы в то время, когда пришли в «Петербургскую газету»?
— Не скрою, тишайший был человечек. Но, как известно, борьба за справедливость требует жертв. К тому же, я не сомневаюсь, что он попал в рай. А почему это вас так волнует?
— Я спросил лишь для того, чтобы дорисовать картину вашего нравственного падения.
— Ах-ха! Смотрите, какой пассаж! Но ведь и вы далеко не ангел. Прикончили ни в чём не повинных собачек, как заправский живодёр на мыловарне.
— Сударь, бросьте юродствовать.
— В данном случае, мне не остаётся ничего другого.
— Насколько я понял, ваше детство прошло в этих краях?
— К сожалению, так распорядилась судьба. А позвольте и мне задать вам вопрос?
Ардашев кивнул.
— Скажите откровенно, когда вы поняли, что я — не Фогель.
— Подозрения были и раньше, но именно вчера я окончательно в этом убедился, когда оказался в Коджорах и узнал, что начальник почты в отпуске.
— Так поздно?
— Что поделаешь? Должен отдать вам должное — вы неплохой игрок. Да и карта вам шла исключительно козырная: отпуск Александра Петровича Фогеля пришёлся вам, как нельзя, кстати.
— А когда вы заподозрили, что я жив?
— Тоже вчера.
— И что же натолкнуло вас на эту мысль?
— А вон видите, перед вами на стене висит картина неизвестного художника? Она называется «Поэзия белой ночи». Ваша задумка с взрывом керосиновой лампы могла бы сойти за правду, если бы не двадцать шестое июня. В это время в столице стоят белые ночи и совсем не нужно зажигать фотогеновую лампу в восемь вечера. Но вы это сделали, уйдя в соседнюю комнату. Когда раздался взрыв, вы вернулись, надели трупу своё пенсне и, облив тело керосином, устроили грандиозный пожар. А затем исчезли, чтобы безнаказанно убивать. Но и этого вам было мало. Дабы в будущем подозрение пало на Глаголева, вы прислали на его могилу венок от его же собственного имени. А второй раз, надеясь нас запутать и подкинуть версию с новым злодеем в лице автора-неудачника Аненского (Петражицкого), вы явились на похороны Стахова и устроили цирк с погоней, в точности копируя его хромоту. На вашей совести смерть четырёх ни в чём неповинных людей. Расправляясь с каждым из них, вы наслаждались страхом, который поселился в душе вашего начальника — господина Толстякова. Думаю, прикончить ненавистного главного редактора вы могли давно, но какое от этого удовольствие, правда? Другое дело — предать его суду, обвинив в смертоубийстве госпожи Бобрышевой. Вот бы пошла по миру молва про недавнего удачливого издателя и коммерсанта! «Негодяй, а ещё с царём чаи распивал! Мало того, что совратил чужую жену, так и ещё, желая скрыть следы своего греха, отравил несчастную!» — злословила бы публика на судебных слушаниях. Представляю, какое бы вы получили наслаждение, посылая на каторгу Толстякову всё новые и новые главы бесконечного романа о его бедолажной судьбе! Не исключаю, что в азарте мести вы бы и на каторгу приехали, чтобы уже там доставить ему новые лишения. Но довольно рассуждений. Вы — преступник, одержимый местью, и опасны для общества. И вас надобно поместить к подобным существам. Режьте друг друга, рвите глотки, деритесь сколько угодно, но там — подальше от нормальных людей, соблюдающих законы государства и Божьи заповеди. Однако я не столь кровожаден как вы.
