Хансйорг Шнайдер - Смерть докторши
— Вечером второго июля, около двадцати одного часа, госпожа Мюллер заходила во врачебный кабинет Кристы Эрни.
— Я знаю. Но это не она.
Женщина в реке внезапно отмахнула удилищем назад, так что оно выгнулось как ивовый прутик. На крючке билась рыбина. Женщина крутила катушку, держа удилище так, чтобы оно амортизировало рывки добычи. Медленно выбрала леску, схватила сачок. А рыбина, блеснув чешуей, стремительно дернулась вверх и сорвалась с крючка.
Рыбачка глянула на берег, пожала плечами. Увидев Хункелера, она выбрала всю леску и направилась к ним.
— Уже третья сегодня сорвалась, слишком слабо берут. — Она спрятала под блузку серебряный крест. — Что же такое заставило вас в воскресенье приехать сюда?
— У меня есть три вопроса. Во-первых, почему вы ничего не сказали о Генрихе Рюфенахте. Второе: почему вы не сказали, что вечером второго июля побывали в кабинете у Кристы Эрни? И третье: почему вы мне солгали?
— Кто солгал? — спросила Рут Цбинден.
— Вы. Вы утверждали, что обе провели выходные здесь и только утром в понедельник вернулись в Базель.
— Неужели я так говорила?
Хункелер несколько смешался: он уже точно не помнил.
— Возможно, так говорила госпожа Швааб. Она сказала, что по понедельникам вы всегда выходите на работу позднее, так как проводите выходные в Шварцвальде, со своим другом. Поскольку в то утро вы появились позднее, я решил, что ночь с воскресенья на понедельник вы провели здесь.
— Я этого не говорила. Просто начало каждой новой недели для меня полный кошмар, поэтому я прихожу позднее.
— Ладно. Видимо, я ошибся.
Он взглянул на г-жу Мюллер, которая села на прибрежный песок и спокойно смотрела на воду.
— Здесь мне всегда хорошо, — проговорила она, — у журчащей, бурной воды. Когда ловлю рыбу, я забываю обо всем. А стоит вернуться в квартиру, снова одолевает депрессия. Уже целых полгода. Началось в марте, когда я заметила, что с Регулой дело плохо. Потому, наверно, и влюбилась в Рут. Пыталась спасти себя.
— И как? Успешно?
— Не знаю, смогла ли бы я без Рут выдержать это тяжелое время. Бывало, вернусь в воскресенье вечером в квартиру, и сразу наваливаются мысли о самоубийстве. Несколько раз даже подумывала, не помочь ли умирающей Регуле освободиться.
— Каким образом?
— Уколом в сердце, — сказала она так, будто это совершенно нормальная мысль. — В тот день, второго июля, у меня кончились антидепрессанты. Я позвонила Кристе, спросила, нет ли у нее. Она велела в полдевятого зайти к ней в кабинет и дала мне то, что я просила.
Все просто, все логично и понятно.
— А до того вы позвонили Генриху Рюфенахту и сообщили ему, что Криста Эрни на работе?
Светло-голубые глаза просияли ему навстречу.
— Нет. С какой стати?
— А кто присматривал за Регулой Хеммерли в выходные, когда вы уезжали в Шварцвальд?
— С тех пор как поставили диагноз, мы были здесь всего два раза. Мне срочно требовалась передышка. Оба раза за ней приглядывал Генрих Рюфенахт, до семи вечера. Потом его сменял кто-нибудь из «Шпитекса», до одиннадцати. А после одиннадцати опять дежурил Рюфенахт.
Хункелер закурил, три раза глубоко затянулся и щелчком отправил окурок в реку.
В воде мелькнула тень, маленький вихрь — рыба попыталась схватить окурок. Потом он медленно поплыл вниз по течению.
— Вот сейчас самое время ловить, — сказала г-жа Мюллер. — Сейчас они берут как надо.
— Еще минутку, — попросил Хункелер. — Почему вы даже словом не обмолвились о Генрихе Рюфенахте?
— Мерзкий тип, — сказала Рут Цбинден. — От него воняет.
— Но госпожа Хеммерли, судя по всему, довольно долго его любила.
— Если эксплуатацию можно назвать любовью, — заметила г-жа Мюллер. — Она его терпела.
— Семь лет назад, когда она пришла к вам, она тоже его терпела?
— Да. Ведь денег он не зарабатывал… Я могу идти?
— Последний вопрос. Что за перья у вас на шляпе?
— По-моему, это перья сойки.
— Большое спасибо.
Г-жа Мюллер встала, взяла спиннинг и шагнула в реку.
Хункелер опять сел в машину и поехал к выходу из долины, в направлении Базеля — через Вембах, Мамбах, Атценбах. Около четырех припарковался возле гостиницы «Лев» в Целле. Солидная старинная постройка располагалась на перекрестке, посреди деревни, когда-то это был первый здешний дом. Теперь, когда магистраль прошла в обход деревни, гостиница словно выпала из времени.
Нелли и Эдуард сидели в ресторане. Нелли устроила босые ноги на соседнем стуле, и Эдуард тампоном осторожно сушил ей пятки, собираясь наклеить новый пластырь.
— Ой! Больно же, черт возьми!
— Спокойно. Если и больно, то совсем чуть-чуть.
— Ничего подобного, ужас как больно, впору криком кричать.
— Ну и кричи себе, только не дергайся.
Хункелер заказал чашку кофе.
— Ну, как дела? Бодро шагаем вперед?
— То в гору, — сказала Нелли, — то с горы. В первый день через этот хренов Динкельберг в Адельхаузен. Вчера опять через какую-то хренову гору в Шопфхайм. Сегодня через эту хренову Хоэ-Мёр сюда, в забытую Богом дыру. Спрашивается только, зачем ему нужно тащить меня сюда.
— Обувайся, — сказал Эдуард.
— Эти окаянные бетонные чушки я не надену. Они мне ноги до кости сотрут.
— Нет, кеды.
Нелли достала из рюкзака кеды, обулась.
— Хорошо тебе говорить, у тебя ноги железные. Танк по пальцам проедет, а ты и не заметишь.
— Она устала, — сказал Эдуард, — но с ней полный порядок. А на Фельдберге все вообще будет отлично.
— Если я доберусь до вершины, а не сдохну по дороге.
Хункелер ухмыльнулся, глядя на загорелые худенькие плечи, на удивительно яркие зеленые глаза.
— По-моему, очень хорошо, что вы позволяете себя спасать. Все ж таки любовь — небесная сила, верно?
Нелли сморщила нос, потом показала ему язык и неожиданно расплакалась, уткнувшись лицом в носовой платок.
— Сломалась она, — сказал Эдуард, — а это первый шаг к выздоровлению.
Хункелер бросил в чашку два кусочка сахару, плеснул сливок.
— Позавчера на рассвете компьютерный зал «Анкары» взлетел на воздух.
— Нет, — сказал Эдуард, — только не это.
Над переносицей у него вдруг залегли две глубокие, резкие складки.
Нелли утерла слезы и спрятала платок.
— Где Лакки? — спросила она.
— Его выудили из Рейна, с веревкой на шее.
Все трое умолкли, и теперь Нелли заплакала по-настоящему. Она разом побледнела как полотно, в лице ничего не изменилось, только из-под опущенных ресниц катились слезинки, сбегали по щекам и капали с подбородка. Эдуард взял платок и утер ей лицо, с такой нежностью, что Хункелер изумился.
— Патрика и Свена я потерял из виду, но с Иовом и Рут связался по телефону. Вчера утром они завтракали в кафе на автостоянке «Альтдорф». Направлялись в Тессин.
— А Будда? — спросила Нелли.
— С ними.
— Стало быть, мы очень вовремя убрались из Базеля, — сказал Эдуард. — А то бы крупно влипли.
Хункелер отпил глоток кофе, на вкус довольно водянистого.
— Без вопросов и сейчас не обойтись, в смысле, когда вы вернетесь в Базель.
— Хорошо, — сказал Эдуард, — мы ответим. Но я мало что знаю. И Нелли тоже.
— Что же вам известно?
— Я вам уже говорил. Сказал, что Лакки недолго осталось, слишком глубоко он увяз, а мозгов не хватает.
Да, Хункелер хорошо помнил, что он именно так и сказал.
— Хотелось бы услышать имена.
— Нету имен. — Ответ прозвучал резко и решительно. — Мы имен не знаем.
— Иов молчал как могила, — сказала Нелли. — А Лакки скорее откусил бы себе язык, чем что-нибудь выдал. Это он давно усвоил.
— А где вы брали героин, если позарез было нужно?
— Не скажу.
На сей раз Эдуард покраснел как рак, даже оттопыренные уши стали свекольного цвета. Отпил глоток яблочного сока из стакана, который стоял перед ним на столе, и на секунду закрыл глаза. Потом взял себя в руки.
— Нелли не виновата, я тоже. Мы дадим показания, но только в присутствии моего адвоката. А завтра непременно продолжим поход.
— Сызнова через какую-нибудь хренову гору, — буркнула Нелли.
— Поздравляю вас, господин Фишер, — сказал Хункелер.
— С чем?
— У вас замечательная подруга.
Вечером, когда Хункелер вернулся в Эльзас, Хедвиг, в красном платье с глубоким вырезом, сидела за столом в гостиной и плакала. Глаза у нее покраснели, значит, плакала она уже давно.
— Никто меня не любит, — всхлипнула она. — Сперва без цыплят оставили, а теперь и вовсе бросили тут одну.
Он взял ее за руки, поднял со стула и пристально посмотрел в лицо.
— Что за ерунда?
— Никакая не ерунда. Мы договорились пойти потанцевать. А ты и думать об этом забыл.
— Вот оно что. Ты о помолвке на Шпицвальде? Верно, я напрочь о ней запамятовал. — Он сокрушенно покачал головой, а потом рассмеялся.
