Нара Плотева - Бледный
Девяткин скованным шагом побрёл к лестнице и поднялся, но, заглянув в спальню, снова спустился в холл.
— Пиджак в кухне.
Следователь молчал.
Без света, чтобы не обнаруживать залежи пустых пивных банок, Девяткин пошарил в кухне и, отыскав пиджак, вернулся в холл. Вручая паспорт и деньги, спросил:
— Хватит?
— Нет, — следователь осклабился. — Дайте хотя б десять. Три — мало, Пётр Игнатьевич, мало!
Девяткин спешно вынул пачку из портмоне и выделил дюжину тысяч.
— Вот…
— Это лучше! — Следователь сунул деньги в карман своих брюк и теперь рассматривал фото в паспорте. — Вы забыли ещё что-то.
— Да… — Девяткин помчался наверх в спальню и стал рыться в бюро, прислушиваясь, не скрипит ли лестница под ногами гостя. Ему казалось, что если он знает про труп в шкафу, то любой, кто войдёт, тоже будет это знать. Выбегая из спальни, он сбил со столика на пол флакон духов и, сотрясая лестницу, сбежал вниз. — Заграничный… — отдал он документ и вытер потные руки о брюки.
Следователь глянул и в этот паспорт.
— Ну, Пётр Игнатьевич?
— Что? — спросил он, хотя знал, что.
— Мы договаривались спросить супругу, а? Договаривались? Мне, в общем, незачем. Я своё знаю. Алиби нужно вам. Поэтому, попрошу уж вас, не ленитесь… Что у вас тут в углу за ящики?
— Юбилей в субботу, десять лет брака. Это жена купила, всякие штуки…
— Праздник где, здесь будет?
— За домом есть место, аллея и… мы созвали гостей. Всякое барбекю, напитки… Хлопотно.
— Поэтому, верно, спит? Шумим, а? Странно. Если б меня ночью взяли в милицию, я б надеялся, что жена меня ждёт. А вы?
— Что?
— Ваша супруга не ждёт вас?
— Спит мёртвым сном… Особенность такая. Даже если я крикну, проснётся дочь, или кто угодно, но не жена.
— Без криков… — Следователь стряхнул с сигареты пепел. — Просто тихонечко поднимусь и…
Сотовый на ремне у него пискнул, и он стал слушать, изредка отвечая кратко и резко.
— Жаль, — сказал он, вешая трубку. — Вызов. Некогда ждать. Хорошо бы услышать алиби. А я мечтал хоть подозрение в изнасиловании с вас снять. Облом, не вышло… Ваша жена будет ведь краситься, прежде чем выйти? — Он взглянул на часы.
— Будет.
— Что же, вам хуже. Вы в результате проходите по двум делам: и по трупу, что видели, и по Неёловой… — Следователь пошёл к выходу, но остановился. — Сказать, куда я? Ни много, ни мало — певичка убила любовницу мужа недалеко от вас. Как бы мне ни хотелось выяснить про алиби, нужно ехать, я на дежурстве… Вы извините уж, Пётр Игнатьевич. Не покидайте нас. Ладно?
И он ушёл в туман.
Сникший Девяткин закрыл дверь с чувством, что заслоняется от беды. Он хотел принять душ, но понял, что сил не хватит. Последние кошки-мышки вымотали его напрочь. В кухне он рухнул в кресло и забылся, когда же пришёл в себя, за стеклом опять висел клоун. В бешенстве он вскочил и кинулся вон из дома, чтобы наконец покончить с ним. Стылый туман охватил его, и он понял, что за порог не выйдет, страшно. Попятился, как от призраков. Затворив дверь, привалился к ней и глядел теперь сквозь холл на дверь чёрного хода, откуда веяло ужасом… Створка за спиной будто бы дернулась. С бьющимся сердцем он прошмыгнул в кухню, кинулся в кресло, и сжался там. Он чувствовал, что только в кухне способен быть собой, — в другом месте он будет жалкой, скомканной целью. Даже в окно не смотрел, зная, что, если заметит клоуна, не могущего быть там, просто с ума сойдёт.
Потом он вдруг понял, что слышит звук.
Звук походил на шелест.
В мыслях мелькнули шлейфы…
Так шумел бы дождь…
Он скользнул к окну. Дождя не было, с кровли капало… Звук явно был внутри, и он выглянул в холл, вслушиваясь…
Шум сверху… Так мог бы шуметь душ.
В беспамятстве он помчался туда, веря, что найдёт Лену… но, когда рванул дверь в ванную, оказался в тьме.
Пусто…
И душ молчал…
Он щёлкнул выключателем. Ванна, раковины, шкафы, халаты, полотенца, душевая кабина… и всё.
Он закрыл дверь и шагнул прочь. Уже был на лестнице, когда услышал шум с кухни — будто моют тарелки. Спускался, держась за перила, чтоб не упасть. Он пополз бы, если бы не боялся, что, столкнувшись с ужасом, предстанет перед ним таким маленьким. Он крался спиной к стене, а шум рос. Явно включили чайник… Он напряжённо выставил из-за угла пол-лица.
Опять за стеклом висел клоун, в кухне же не было никого.
Девяткин, пройдя к креслу, нашарил среди пустых банок полную и выпил. Шум теперь слышался в холле, и, чтоб не смотреть туда, он смахнул со лба пот и снова припал к банке. Потом нашел в холодильнике водку и стал пить жадными глотками.
Четверг
Очнулся он от звонков и шума стройки. Вместо клоуна снаружи кто-то всматривался, припав к стеклу.
Он взглянул на кухонные часы. Восемь. В висках давило, лучше б и не вставать. Но факт оставался фактом: он продремал до утра, теперь явились горничные.
Чувствуя дурноту, он побрёл к двери и, отпирая, вспомнил: у него труп в шкафу, а сам он грязен. Он отшатнулся. Нужно прогнать их… Но он уже их прогонял вчера.
Не пускать в дом слуг? Такое упорство будет выглядеть подозрительным. Впрочем, они зашли втроём, и, увидев Тоню, он ожил.
— Входите.
— Мы убираться, к празднику.
— Хорошо… — Он провёл рукой по грязной рубашке. — Я тут с машиной… сломалась… выпачкался… Тоня, можно вас? — он позвал её и пошёл наверх, озабоченно говоря: — Тоня, вы приберитесь в спальнях, я покажу как… — Войдя в спальню, он прежде всего спрятал Ленино письмо в бюро, затем, встав у шкафа и доставая оттуда новый костюм, сказал: — Я очень рад, Тоня.
— Мне, Пётр Игнатьич, передали… Спасибо! — Девушка, сняв куртку, осталась в джинсах и в топе, не скрывавших приятных форм, и стала закалывать перед работой волосы. — Хоть плачь! Фёдор Иваныч прогнал без рекомендаций… Если б не вы… Может, Леночка Фёдоровна напишет, что я гожусь на что? Ой, как вдруг всё! Ни денег, ни перспектив!
— Ты… — с ходу решал Девяткин, думая, что сейчас ему верные слуги на пользу, — не опасайся. Если согласна, я нанимаю. Будешь у нас… Вот… — он вынул пачку и отсчитал деньги. — Вот, за два месяца вперёд.
— Бог мой! — обрадовалась Тоня. — Говорят, нет счастья! Я не спала ночь, маялась. Но кто знал, да?
— Я сожалею. — Девяткин мялся. — Фёдор Иванович был неправ… Ты всегда была добросовестной и надёжной… лучшие качества.
— Пётр Игнатьич. — Она взяла деньги и зашептала: — На вас сердятся. Вы уехали, а они говорили, что выгонят вас совсем. Им мешает, что вас якобы любит Леночка Фёдоровна, дай ей Бог. Я не то что… а вы просто всех их лучше. Очень Гордеевы боялись, что вы разозлитесь, что Катя не ваша, и побьёте их. Это ж надо, каким вас считают — можете дочь бить! Владислав, правда, Фёдорович за вас: пусть, мол, сам решит… Злятся, что Катя с Леночкой Фёдоровной пропали, не отвечают на звонки ни деду, ни Глусскому-господину. Это мне сегодня горничные говорили. Я в тот день сразу после вас собралась и больше там не была. Я вам, что слышала, то и… вот… — Она отошла, продолжая: — Значит, как вы прикажете, Пётр Игнатьич. С люстры пыль, со шкафов, с ковров… вымыть стёкла, пол, постель сменить… генеральная, в общем?
— Да, Тоня, раз юбилей… — Девяткин вырвал из её рук покрывало, которое она стягивала с кровати. — Это не надо… Я почему поручил тебе спальни? Не доверяю гордеевским. Они могут шпионить, рыться, искать… Никого не пускай сюда. Убралась — и закрыла дверь, а ключ — мне… Впрочем, я задержусь сегодня и сам прослежу. Лена с Катей в городе, у них шопинг… И не хотят они видеть пока никого, ни Гордеевых, ни Глусского. Ты молчи об этом.
— Пётр Игнатьич, — Тоня закрыла ладонью рот, — могила!
— Ладно… — кивнул Девяткин. — Здесь в спальне… то есть постель не трогать, Лена приедет и собирается застелить сама… особым бельём, красивым. Брачное ложе… — хмыкнул он театрально. — И внутри: в шкафы, в бюро, в ящики, — чтоб никто, следи! К юбилею там… вещи.
— Вы ж меня знаете! — Тоня перекрестилась.
— Тебя б в правительство, — бросил он, — когда Союз растаскивали.
— Шутник вы, Пётр Игнатьич!
— В душ… — закончил он, понимая, что должен вымыться, чтобы избавиться хоть от наружной грязи. — Машину чинил… облился…
— Чую, вонь! — засмеялась горничная, вынув из сумки резиновые перчатки. — Мойтесь, не беспокойтесь. Я их, если сунутся, — она подмигнула, — шваброй!
— Молодец! — в ответ подмигнул Девяткин и отправился мыться. Слышны были голоса горничных, шум стройки и мурлыканье передвигавшей что-то Тони.
Будь что будет, решил он. Плевать, если ойа, ослушавшись, заглянет в шкаф. Он выдохся. Оставляя у себя Тоню, он вызывал кучу подозрений, пусть не связанных с дочерью и женой, но намекающих на особые между ними отношения, хотя для него она была просто прислугой, которой можно доверить чуть большее. Он знал, что, плати ей тесть, она б работала и на тестя. Деньги решают всё. Деньги — фактор, определяющий угол зрения на любой вопрос. Объективных зла и добра не бывает. Всё зависит от того, кто дает деньги. Сейчас он подкупил Тоню и мог ей верить — но только пока не появятся тесть и Глусский, намереваясь её перекупить.
