Виктор Пронин - Чисто женская логика
— В этом что-то есть, — согласился Гордюхин.
— В этом правда жизни, а не что-то, — поправила Касатонова. — Поэтому женщины расчетливее, или скажем иначе — бережливее. У них меньше возможностей, они зависимы. Мы можем надеяться только на свою предусмотрительность, мы больше обстоятельств принимаем в расчет, для нас важны тон, жест, взгляд, громкость голоса, цвет галстука, запах лосьона. Мы наматываем на ус все, чем мужчина может легко и безнаказанно пренебречь. Я внятно выражаюсь?
— Вполне, — кивнул Гордюхин.
— Часто все эти мелочи оборачиваются большей раскованностью в поступках.
Как у детей... Я слабее, значит, мне можно. Мне это можно, потому что все равно отвечать тебе. И так далее. Некоторые называют это капризностью... Нет, это нечто совсем другое. Это попытка уравняться, встать с колен, как-то о себе заявить.
Леша, ты со мной согласен?
— Как ни странно... Да.
— Последние события в нашем доме, печальные события, неожиданно подтолкнули меня к мысли... Женщины по жизни незаметнее, они как бы более замаскированы.
— Интересно! — Гордюхин уловил в словах Касатоновой нечто знакомое, может быть, просто привычное словосочетание. — Насчет маскировки я не подумал, честно говоря.
— Нет-нет, Николай Степанович. Я говорю о другом. Не о маскировке. По жизни мы менее заметны. Основные поступки совершают все-таки мужчины. Совершено убийство? Конечно, это сделал мужчина. Угнана машина? То же самое. Сделано открытие? Даже вопросов не возникает. Вот пример... Вы подходите к подъезду и спрашиваете у старушки... Кто-нибудь заходил в дом? Нет, отвечает бабуля, никто не заходил. А заходила женщина. Но бабуля ее в упор не увидела, если, конечно, на ней не было шляпы в перьях.
— Вывод? — спросил Алексей.
— Мы живем на другом уровне. На более тонком. Не буду уточнять, какой уровень главнее. Это неважно. Повторяю, мы живем на ином уровне, более тонком.
Отсюда иная логика поступков. Иное понимание событий, а часто — иные выводы.
— Вы намекаете, что убийца — женщина? — спросил Гордюхин, которого трудно было сбить с толку изящными рассуждениями. Жизнь, прожитая среди людей чреватых, настороженных и готовых в любой момент выкинуть какой-нибудь невиданный доселе фортель, приучила Гордюхина во всех самых замысловатых рассуждениях видеть нечто простое и очевидное, более того, он считал, что кроме простого и очевидного в мире и нет ничего. А если что-то кажется непонятным и запутанным, то это может означать только одно — его пытаются обдурить, ему пудрят мозги и вешают лапшу на уши.
Услышав вопрос, Касатонова оборотила к Гордюхину изумленный свой взор и некоторое время рассматривала гостя с нескрываемым восхищением. И не нашлась ответить ничего, кроме коротенького словца:
— Да.
Их разговор в этом месте прервался, поскольку резко и даже с каким-то раздражающим напором прозвенел звонок. Алексей сидел к аппарату ближе других и поднял трубку.
— Слушаю, — сказал он с некоторой расслабленностью, почти с ленивым равнодушием. — Говорите.
Но тут же выражение его лица, поза, жесты резко изменились. Он подался вперед, глаза его заметались по комнате, время от времени в беспомощности останавливаясь то на Касатоновой, то на Гордюхине, словно он нуждался в помощи, но еще не решился, к кому из них обратиться в первую очередь.
— Да... Понял... Все понял... Когда? А сейчас? Уже?! Понял! Буду! Буду! Буду!
Обессиленно положив трубку на аппарат, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ни Касатонова, ни Гордюхин не мешали ему в борьбе с самим собой, ни о чем не спрашивали, не торопили с разъяснениями.
Наконец, Алексей распрямился, широко открытыми, но, похоже, невидящими глазами осмотрел комнату, скользнул, не задерживаясь, взглядом по матери, по Гордюхину, нервно хихикнул.
— Докладываю, — решился он произнести первое слово. — Пожар потушен.
— Это хорошо, — кивнул Гордюхин. — Пожарам нельзя давать полную волю.
Иначе все может сгореть.
— А все и сгорело.
— Но мы-то уцелели.
— А это уже не имеет большого значения. Я, во всяком случае, сгорел полностью. Хотя в таких случаях говорят, что не сгорел, а погорел.
— Ну, ладно, — сказала Касатонова неожиданно спокойным, отстраненным голосом. — Ты в порядке, даже не поседел. Выкладывай.
— Сгорели мои книжные склады, — сказал Алексей. — Все три.
— В разных концах города? — уточнил Гордюхин.
— Нет, они рядом стояли. Собственно, какие склады... Три железных гаража.
Они пустовали, машин у хозяев уже не было по разным причинам. И я снял их в аренду под склады.
— Может, замыкание? — предположил Гордюхин, чтобы произнести хоть что-то утешительное.
— Да? — удивился Алексей. — Докладываю... Электричество не было подключено.
Надобность такая не возникала. Поскольку все работы проходили при ясном свете дня. И второе... Вспыхнули все три гаража одновременно.
Некоторое время все молчали, осмысливая случившееся, потом поморгав глазами, как бы стирая с них картины страшного пожарища, заговорила Касатонова.
— Вообще-то, книги горят очень трудно... Они почти не горят. Тем более, в пачках.
— Это как? — не понял Алексей.
— Если в этих гаражах загорелось со стороны ворот, то выгорело два-три ряда книг, не больше. Книги не столько горят, сколько тлеют, — продолжала Касатонова. Достаточно выбросить из гаража эти два-три ряда тлеющих книг... И все. Остальные в неприкосновенности.
— Тогда я еду, — Алексей вскочил и бросился в прихожую. — Я пообещал ребятам, что буду через пятнадцать минут. Может, и в самом деле хоть что-то осталось.
— Постой, — сказал Гордюхин. — Я с тобой.
— Одна я здесь не останусь, — поднялась с дивана и Касатонова.
— Неужели это их ответ? — выглянул из прихожей Алексей.
— Чей? — спросила Касатонова, явно лукавя, явно притворяясь непонимающей.
— Твоих приятелей! Пожлобилась пленочку отдать — получай фашист гранату!
— Разберемся, — успокаивающе произнес Гордюхин. — Во всем разберемся, ни один вопрос не оставим без ответа.
— Вы, главное, не забудьте запасную обойму! — нервно выкрикнул из прихожей Алексей. — Без запасной обоймы там делать нечего. Верно говорю?
— Верно, но преждевременно. А по сути все правильно. Заверяю — обойму взял. К неожиданному повороту событий готов.
— Вы сколько раз обязаны в воздух стрелять, прежде чем на поражение?
— По обстоятельствам, — Гордюхин был непробиваем. — Бывают случаи, когда в воздух вообще лучше не стрелять. Мне пока не приходилось вот так уж сразу и на поражение, не приходилось. Прижмут суровые обстоятельства... Ну, что ж, будем принимать решения.
— Удачи вам! — крикнул Алексей уже с площадки. И хотя была в его словах издевка, нотка пренебрежения, Гордюхин легко пропустил ее мимо ушей. Человек потрясен, взволнован, может быть, даже разорен, надо ему дать возможность выплеснуться. Если же он стремится выплеснуться не просто так, а на другого человека, ну, что ж, рассуждал Гордюхин, стерпим. Его больше всего утешало то, что Касатонова вела себя куда сдержаннее и мужественнее, нежели ее сын.
— Позвольте, Николай Степанович, вашу руку, — проворковала она, догоняя Гордюхина на лестнице. — Так редко можно встретить в жизни что-то надежное и непоколебимое... — Неужели это относится ко мне?!
— Неужели я выразилась недостаточно внятно?
— Понял, — кивнул Гордюхин, — Вопрос можно?
— Валяйте!
— Вы в самом деле знаете убийцу?
— Иногда мне так кажется.
— А что вам мешает назвать имя преступника тому же Убахтину?
— Деликатность.
— По отношению к кому?
— К убийце, к кому же еще! — фыркнула Касатонова. — И потом... Есть некоторые сомнения. И их становится все больше.
— Женская логика срабатывает?
— Она самая, Николай Степанович, она самая.
Когда они вышли на крыльцо, опель-кадет Алексея уже стоял рядом, а сам он сидел за рулем и нетерпеливо махал рукой — садитесь же уже, наконец!
* * *Маленький, верткий опель-кадет, проскальзывая между машинами, действительно за пятнадцать минут преодолел расстояние от квартиры Касатоновой до пустоватого двора, где располагались злополучные гаражи, арендованные Алексеем. Когда машина въехала во двор, сразу стало ясно, что малой кровью Алексею отделаться не удастся. Все три гаража были распахнуты настежь, внутри тлели книги, а из пожарных машин, остановившихся совсем рядом, мощные струи воды били прямо внутрь, затапливая не только первые ряды книг, но и вообще все пространство внутри этих железных коробок. Едва увидев эту картину, Алексей в ужасе закрыл глаза. То, что не удалось бы сделать огню, с успехом проделала вода — книги наверняка были безнадежно испорчены.
Едва ли не все жители трех домов, выходящих окнами во двор, высыпали на балконы, приникли к окнам, некоторые не поленились спуститься вниз и плотным кольцом стояли вокруг, получая, по всей видимости, неизъяснимое наслаждение от всей той кошмарной картины.
