Алина Егорова - Медальон сюрреалиста
С милым рай в шалаше. Эта фраза у Светланы всегда вызывала усмешку. Сказка для наивных дурочек! Еще в школе она понимала, что, несмотря на провозглашенное равенство, в стране его нет. Одни ютятся в махоньких комнатушках и едва сводят концы с концами, другие живут в просторных квартирах и ни в чем себе не отказывают. Когда-то и они с семьей жили в маленькой квартирке в Дегтярном переулке. Полуподвальный этаж, окна вровень с землей, холод и сырость даже летом, в их узкое окно солнце никогда не попадало. Двор — бетонная клетушка, ни газона, ни деревца, и только железная перекладина для выбивания ковров. Ту квартирку в Дегтярном переулке по малолетству Светлана не помнила, в ее память врезалась только железная перекладина во дворе. Во время прогулок Вера на нее залезала и сидела, болтая ногами, а Света никак не могла вскарабкаться, отчего обижалась и уходила домой жаловаться. Нынешнюю квартиру на Житной улице отцу дали, когда Светлане не исполнилось и пяти лет. Четыре комнаты с широкими окнами с видом на парк, высокие потолки, просторная ванная с окошком. Потом у отца появился автомобиль «Победа». В их дворе только три семьи имели автомобиль: семья летчика — героя войны, семья именитого хирурга и они. В ее классе несколько ребят были из обеспеченных семей, бедные в меньшинстве, основная масса — середнячки. Неравенство бросалось в глаза, особенно выделялись бедные. Мать еще на первой школьной линейке цепким взором отсортировала одноклассников и порекомендовала дочери, с кем следует дружить, а кого к себе лучше не подпускать. Объяснения давала в соответствии с возрастом девочки. Сначала говорила: «Маша неважно одета, родители за ней не следят, значит, она плохому научит. О Васе заботятся, он учится в музыкальной школе, а не во дворе околачивается, как Петя. Дружить надо с Васей». Когда Светлана повзрослела, Нина Матвеевна стала доносить до нее свою точку зрения без обиняков: «У Севастьянова отец слесарь, парень пойдет по его стопам. Зачем тебе такой ухажер? Ставку надо делать на перспективных, чтобы денежка была, а то одной любовью сыта не будешь». Света с матерью не спорила, она и сама так считала. Она, привыкшая к достатку и комфорту, ни за что не хотела с ними расставаться. Переехать из большой квартиры в халупу к любимому и жить с ним, считая копейки? Вы смеетесь?! Больно надо такое счастье! Любовь в халупе растает как прошлогодний снег, и останется раздражение и вечное недовольство. Видела она женщин из халуп. Измотанные жизнью вьючно-сумчатые некрасивые ломовые лошадки с потухшими глазами. Они могут сколько угодно говорить окружающим о своем счастье, только куда правдивее их усталые, безрадостные лица. Нет! Нет! Нет!!! Сия доля не для нее! Стать одной из таких женщин Светлана не желала ни за какие коврижки.
— Никогда не свяжусь с бедным. Никогда! — прошептала Света как заклинание.
Она сидела перед зеркалом и старательно наносила на лоб третий слой пудры, но упрямые пигментные пятна никак не хотели исчезать. Кроме пигментных пятен беременность наградила Светлану поплывшим овалом лица, болью в спине и вздутыми венами на длинных ногах. В сшитой Верой разлетайке Светлана чувствовала себя бегемотом. Живот разросся до такого размера, что Света не сомневалась, что там двойня, а то и тройня.
Светлана никак не могла понять, как так произошло, что она связалась с цыганом. Иначе чем наваждением, объяснить она произошедшее не могла.
Малышка родилась крепкой, богатырского веса и роста, со смуглой кожей и пучком черных волос.
— Господи! — воскликнула Светлана, взглянув в смоляные глазенки дочери. Ей показалось, что дитя смотрит на нее с осуждением. — Почему, ну почему это произошло со мной?! Что я людям говорить буду?! У меня, у светлокожей, такой черномазый ребенок. Какой невыносимый стыд!
Девочка была копией отца. Цыганская кровь, с отвращением думала Светлана. Она с трудом себя пересилила, пытаясь в первый раз накормить ребенка грудью, и если бы не взгляды соседок по палате в роддоме, она бы не сделала этого никогда. Все-таки общественное мнение для Светланы имело великую силу. «Что люди подумают!» — вертелось у нее в голове. Только благодаря этому «что люди подумают» Светлана не посмела написать отказ и оставить ребенка в роддоме. Дочку назвала Виолеттой. Даже чувствуя отвращение к младенцу, Светлана не могла дать ему заурядное имя. Какая-никакая, но это все же ее дочь, и называть ее какой-нибудь Олей или Леной, коих вокруг полно, Светлана не могла. Она особенная, а значит, и ребенок у нее тоже особенный, хоть и нелюбимый.
Приехав вместе с Виолеттой в старый дом тетки Зины после выписки из роддома, Светлана впала в депрессию. Три месяца пролетели как один бесконечный день в аду: бессонные ночи, непрекращающийся детский плач, молочная кухня, пеленки-распашонки и ни минуты покоя. На улицу выходила изредка, чтобы купить продукты, и эти походы, которые Света в Москве не жаловала ввиду очередей и скуки, в Лодейном Поле она воспринимала как отдых. Из-за отсутствия в доме лифта Светлана коляску на улицу не выносила. Ребенок у нее «гулял» преимущественно на балконе. Городок с его грязью и неприглядными домами у Светланы вызывал недоумение. Она не понимала, как здесь можно жить? Ведь ясно же, что никаких перспектив в Лодейном Поле нет и не будет. Света не могла себе представить, что останется здесь навсегда и станет такой же, как и женщины, которых она видит на улице: плохо и немодно одетые, с неопрятными прическами, с некрасивыми фигурами и грустными лицами. Нет! Нет! Нет!!! Такого не будет никогда! Уж лучше в петлю, чем слиться с унылой серой массой.
Принять ребенка Светлана так и не смогла, напротив, возненавидела его еще больше за украденное время и сломанную судьбу. Она и раньше не была чадолюбива, рассматривала деторождение как вынужденный шаг для того, чтобы удержать мужа, и потому, что так положено. Теперь же, испытав на себе все «прелести» материнства, Света стала особенно нетерпима к детям. Она искренне недоумевала — зачем они нужны вообще, и, хоть убей, не понимала тех женщин, которые рожают целые выводки и видят в отпрысках смысл жизни. Да тут с одним с ума сойдешь! Хотя все чаще ей казалось, что с ума она уже давно сошла.
— Я больше так не могу! — взвыла Светлана через три месяца заточения.
Тетка Зина ушла разносить почту, в пропитанной детскими запахами комнатке надрывалась от крика Виолетта. Светлана стояла в туалете над металлической раковиной и смотрела на себя в большое потрескавшееся от старости и влаги зеркало. Спутанные, давно не стриженные волосы прилипли к усталому лицу; взгляд пустой, отрешенный, кожа запущенная.
— Это я?! Какой ужас! — закрыла она лицо руками и присела на табуретку, где обычно стояли тазы с замоченным бельем. Светлана так сидела с минуту, минута казалась вечностью. За это время она успела переосмыслить многое. Света поняла: надо срочно принимать меры, иначе конец. Иначе она окончательно и бесповоротно превратится в некрасивую тетку с унылым лицом, каких в Лодейном Поле большинство.
Уже через три дня медлительный, как сонная черепаха, пассажирский поезд уносил Светлану в Москву. Она бы уехала в тот же самый день, когда переполнилась чаша ее терпения, но купить билет не удалось, в кассе их не было. Раньше билеты доставал отец, и Светлане даже в голову не приходило, что билеты могут отсутствовать. Они с семьей часто ездили к морю, занимали все купе, обедали в вагоне-ресторане, пили ароматный чай из стаканов в металлических подстакнниках, теплыми вечерами выходили подышать на платформы и купить у бабушек горячую кукурузу — путешествие было сплошь приятным и ассоциировалось с радостью и отдыхом. Она знала о существовании плацкартных и даже (о ужас!) общих вагонав. Это когда приходится спать, как в казарме или как в проходном дворе, на глазах у всех. В душном вагоне концентрируются запахи еды, табака, потных тел и перегара; люди ведут разговоры в полный голос, спорят, хохочут, изливают друг другу душу, нецензурно выражаются, время от времени звучит громкий голос проводницы: «Следующая Поныри, сдаем белье, поторапливайтесь, кто выходит!» Ночью к этим звукам добавляется переливистый хор храпа, и становятся особо отчетливо слышны хлопки скрипучей двери туалета. Раньше все это Светлане доводилось видеть лишь мельком, когда они с семьей друг за дружкой проходили через такие вагоны в ресторан, она смотрела на пассажиров плацкарта с интересом, как в театре, и вот теперь пришлось самой стать участницей этого железнодорожного «представления».
Глубокая сырая ночь, за окном редкие фонари и унылый дождь, нижняя боковушка около туалета, уступленная сердобольным попутчиком. Попутчик, скрючившись в три погибели, давно храпел на верхней полке, внизу, завернутая в одеяло, сопела Виолетта. Светлана сидела рядом с дочкой, обхватив колени руками. Ей не спалось, она думала о будущем и о прошлом, настоящее ей казалось кошмарным сном, и он должен был вот-вот закончиться. Еще немного, несколько часов до утра, а там — Москва и другая жизнь. Та жизнь, которой она достойна. Снова институт, снова театры и вечеринки, снова своя комната в просторной родительской квартире с ванной. Как же она давно не мылась в ванне! У тетки только медные тазы и горячая вода из чайника, не мытье, а издевательство!
