Татьяна Устинова - Чудны дела твои, Господи!
– Он не станет стрелять, – сквозь зубы выговорила Лера, сражаясь со шпингалетом. – Выстрел – это очень громко. Или у него пистолет с глушителем?..
И оглянулась на Юльку. Та вдруг улыбнулась, и улыбка была похожа на человеческую.
– По-моему, без, – дрожащим голосом сказала она. – По-моему, без глушителя…
– Юлька, – пробормотала Лера, – не смей истерить! Слышишь?! Мы что-нибудь придумаем.
Безумие, подступавшее к подруге, пугало Леру сильнее, чем упырь за дверью, как будто черные бациллы этого безумия просачивались сквозь стену и впивались в сознание. Оно словно брало Юльку за горло и отпускало очень медленно, и Лера боялась, что в какой-то миг возьмет и больше не отпустит. И тогда Юлька совершит что-нибудь ужасное, например, откроет дверь и выйдет к мерзавцу, который кричал им что-то веселым опереточным голосом, или станет вопить, кататься по полу и рвать волосы на голове, как в плохом кино.
– Ты его не знаешь. Его никто не знает. Он ненормальный, понимаешь?..
– Я вижу, что он ненормальный. Господи, почему окна не открываются! Ни шпингалеты, ни решетки!..
Юля обвела взглядом холодный чердак.
– Он подожжет дом.
– Приедут пожарные и потушат, – с непонятным ожесточением выговорила Лера. – Вставай и помогай мне!
Юлька послушно поднялась и подошла к ней.
Удары смолкли, и они уставились друг на друга.
– Девочки, ну что вы там стоите?! Я вас прекрасно вижу!..
Они кинулись и замерли в простенках по обе стороны окна.
– Ну что мне, стрелять?! Я не хочу стрелять, вы мне нужны целые-невредимые! Для серьезного разговора. Юленька, что ты со мной играешь? Не нужно со мной играть, я этого не люблю, ты знаешь!.. Выходи, ничего не будет! Ну! Поговорим!..
– Лера, не отдавай меня ему! Не отдавай!..
– Юлька, не дури!
– Он меня убьет. Он говорит, что я его собственность и он меня…
– Замолчи. Не хочу слушать. Никто тебя не убьет! Нет, я тебя сама убью, но только после того, как мы… разберемся с твоим поклонником.
Они издалека посмотрели друг на друга и вдруг захохотали.
– Что вы там смеетесь? Надо мной смеетесь, девочки? Это вы зря-я-я, очень зря!.. Я над собой смеяться никому не позволю, особенно бабам безмозглым, я вам сейчас такой фейерверк устрою! Разозлили вы меня…
В окно что-то ударилось, не слишком сильно, звякнуло и отлетело. Лера с Юлькой замерли.
Он вдруг замолчал – вернулся в дом?.. Если он догадается выстрелить в замок, дверь моментально откроется, и его будет уже не остановить. Не остановить…
Лера сглотнула.
Снизу послышались голоса – явно не один. Лера стремительно выглянула.
Между старыми яблонями маячила фигура, облаченная в черное. Высокий мужчина что-то ей втолковывал.
– Эй! – закричала Лера и затрясла раму. – Эй, мы здесь, помогите!..
Мужчина оглянулся на дом, а черная фигура не шевельнулась. Не слышит? Не видит?..
– Помогите! – закричала Лера изо всех сил. – Мы на чердаке!..
Фигура еще постояла, а потом пошла по дорожке к воротам. Высокий мужчина галантно ее провожал.
– Юлька, она уходит. Она сейчас уйдет! Помогите же нам! Мы здесь!..
– Никто нам не поможет, – сказала Юлька тихонько. – Это наказание, ты что, не понимаешь?..
Лера перестала вопить и дергать раму и крепко взяла Юльку за плечи.
– Держи себя в руках, – приказала она. – Еще с тобой возиться! Мало нам одного ненормального?..
Мужчина неторопливо вернулся к дому и остановился под окнами, глядя в сторону ворот, где между яблонями виднелась фигура в черном. Лера и Юлька замерли.
Ефросинья вытащила из-за пазухи засаленный холщовый мешочек, достала черствый батон и принялась неторопливо крошить на дорожку. Любезный незнакомый человек, только что подавший ей денежку «на сироток», постоял-постоял и двинулся к ней.
– Вали отсюда, бабка, – велел он, не дойдя до нее нескольких шагов. – А то ведь я тебя выкину к чертовой матери, охнуть не успеешь.
– Не поминай нечистого всуе, – сказала Ефросинья невозмутимо и продолжала крошить. – Вот птичек Божьих покормлю и сама уйду. Всякая тварь Божья заботы требует.
И поправила черный платок, зорко глянув по сторонам.
Машины Боголюбова нет. Собаки тоже нет. В доме кто-то заперт. Ефросинья выжидала. Мужчина колебался.
– Сам ехал бы восвояси, – продолжала она. – У нас места глухие, темные. Мало ли что…
– Ты меня не учи, – грозным голосом сказал незнакомый мужчина. – А то я тебя поучу хорошенько, карга старая!.. Пошла отсюда! Ну!
Он стал наступать и замахнулся. Ефросинья попятилась, быстро и мелко закрестилась, затрясла головой и вывернула холщовый мешок ему на ботинки.
– Ах ты, дрянь! Дрянь!
Он несильно ударил ее в плечо, Ефросинья тоненько завыла и выскочила за калитку. Мужчина с той стороны продолжал выкрикивать оскорбления и угрозы и топать ногами, стараясь стряхнуть крошки с замшевых ботинок. Она быстро убралась за угол, постояла, сделала круг по площади, вернулась к забору с другой стороны и заглянула.
На участке никого не было. Из дома неслись отдаленные, неровные удары и слышался приглушенный голос.
…Без подмоги не справлюсь, решила Ефросинья хладнокровно.
Вмешивать соседей она посчитала невозможным.
Произошло какое-то движение, черный промельк, и рядом с ней оказалась собака.
– Мотя, – негромко сказала Ефросинья, прикидывая, сколько у нее есть времени. Получалось, что немного. Только бы собака не залаяла! – Мотя, пойдем со мной. Ну, ну, давай, пошли.
Мотя вздыбила шерсть, припала на передние лапы и зарычала – негромко. Ефросинья схватила ее за ошейник.
– Нет, – тихо и твердо сказала она. – Нам помощь нужна.
И быстро пошла вдоль забора, волоча упиравшуюся собаку.
– Где хозяин? – Мотя перестала упираться и взглянула на Ефросинью. – Куда его Модест повез? На старое русло, больше некуда!.. Времени у нас с тобой мало, спешить надо.
Мотя трусила рядом, не отставая, рычала и оглядывалась, как будто понимала каждое ее слово. Ефросинья шла очень быстро.
– Тут, если напрямик через ельник – близко. Только в болоте сейчас топко.
Она остановилась, присела и по очереди доверху зашнуровала высокие кроссовки. Мотя ждала, негромко гудела и время от времени оглядывалась.
Ефросинья выпрямилась и скомандовала:
– Давай за мостом в лес. Авось не потонем.
И они припустили бегом.
Следом за розовым лещом вытащили нескольких окуней. Мелюзгу, которая брала активней всего, выпускали обратно в темную плотную воду, смотрели, как она уходит на глубину, и снова, и снова закидывали удочки. У Пети дело не шло, он сердился, переходил с места на место, а потом поменял спиннинг. Даже Саша поймал окуня и наконец развеселился. Чайник выкипал над костром, но никто не мог оторваться, чтобы снять его с крючка, и Боголюбов в конце концов страшным голосом велел Саше снять.
– Хорошо, – приговаривал Модест Петрович негромко. – Эх, хорошо-то как!..
Сумерки пришли как-то внезапно, как бывает в лесу ранней весной и поздней осенью. Сразу сильно похолодало, воздух как будто загустел, стал затекать за воротник и в мокрые обшлага свитера, и захотелось тепла и еды.
– Саня, тащи из багажника котелок, он там, знаешь, справа. – Возбужденный, радостный, заговоривший громко, как только смотали спиннинги, Боголюбов кинул своему заместителю ключи от машины. – А в черном мешке картошка и лук. Сейчас уха будет, мужики! Фирменная!..
– Э, какая там у тебя уха, мы не знаем, а вот у меня уха-ушица!.. – перебил его Модест Петрович. Рубленое, щетинистое лицо его горело, рукава тельняшки промокли почти до подмышек. Он тоже был абсолютно счастлив, весел, добр, никакой ненависти «к москвичам»! – Такой ушицы, как моя, ты сроду не едал, и не говори!.. Чтоб моей ухи попробовать…
– Из Москвы едут? – весело перебил Боголюбов, вдруг вспомнивший свой первый вечер. – Здоров ты врать, Модест Петрович!
– Ты меня на враках не ловил, и нечего!.. Иди вон рыбу чисть, на подсобные работы назначаешься!..
Боголюбов не стал возражать. Стоя на коленях в песке, он чистил и полоскал рыбу в холодной воде, от которой немели пальцы, и приходилось время от времени вытирать руки о свитер и греть в подмышках. Солнце совсем завалилось за лес, и вдруг один луч пробился, ударил в лицо, уперся в темную гладь, и на миг вода стала похожа на жидкий янтарь.
Боголюбов длинно и прерывисто вздохнул от восторга.
– Утречком еще разок закинем, – приговаривал Модест, танцуя ритуальные танцы над котелком, в котором закипала вода. – Или ты в город намылился, на реке ночевать не желаешь, а, Андрей Ильич?..
– Сто лет на реке не ночевал.
– То-то и оно-то, что не ночевал!.. А ты поночуй, послушай, как лес дышит, как трава растет, как вода журчит. Может, и узнаешь чего о жизни, поймешь малость, как она устроена.
Боголюбов притащил к костру почищенную рыбу, присел и сунул к огню ледяные руки. Модест Петрович вооружился топором, в два приема разрубил тоненькую засохшую осинку.
