Олег Северюхин - Не будите спящую пантеру
— Кто ты? — спросил я.
— Я Гульнар, а ты кто? — ответила девушка.
— Я - заблудившийся путник пустыни, — попытался пошутить я.
— Твое имя на арабском наречии звучит восхитительно, — улыбнулась Гульнар.
Я никак не мог понять, на каком языке мы разговаривали. Я могу поклясться, что никогда не знал этого языка, но разговаривал на нем так, как будто впитал его с молоком моей матери. И Гульнар совершенно не опасалась меня, хотя я был европейцем, правда сильно загоревшим и давно не бритым.
— Ты что здесь делаешь? — спросил я.
— Я здесь живу, — просто сказала Гульнар.
— Одна или со своей семьей?
— Одна.
— Но почему одна?
— Я жду свое счастье.
— Прямо здесь?
— Да, прямо здесь.
— Кто тебе сказал, что здесь ты встретишь свое счастье?
— Моя бабушка рассказывала мне, что в день одиннадцатой луны ко мне придет белый человек, знающий наш племенной язык. Это и будет твое счастье. Жди его. Каждый год в день одиннадцатой луны я приезжаю сюда и жду свое счастье. Вот ты и появился.
Гульнар улыбнулась и погладила меня по лицу.
— А ты знаешь, что такое счастье? — спросила девушка.
— Трудный вопрос ты задала, — затруднился я с ответом. — Никто на свете не знает, что такое счастье. Человек стремится к нему, но, достигнув, видит, что это не совсем то счастье, которое ему нужно, и он снова ищет его.
— А, по-моему, — сказала Гульнар, — счастье это когда кого-то сильно любишь. Вот как увидела, так сразу и полюбила, не раздумывая о том, что будет потом. А ты меня любишь?
Ее вопрос поставил меня в тупик. Но только на мгновение. Я же сплю. Мне все это снится. Во сне происходят совершенно невероятные вещи. Завтра я проснусь и, вероятно, к обеду уже забуду о том, что мне снилось.
— Я тебя люблю, — сказал я Гульнар.
— Я так и знала, что ты — мое счастье, — звонко засмеялась девушка.
Легко вскочив, она стала танцевать в палатке, позвякивая серебряными украшениями, то подходя ко мне, то отбегая в дальний угол палатки, показывая, как она меня ждала, и как я шел к ней.
— По нашим законам не надо проводить каких-то сложных обрядов, — сказала Гульнар, — достаточно выйти на улицу и три раза крикнуть, что ты берешь меня в законные жены и мы с тобой уже муж и жена. Давай, иди на улицу и кричи.
Взявшись за руки, мы выбежали из палатки, и я громко три раза крикнул:
— Я, Заблудившийся путник пустыни, беру Гульнар в законные жены!
И так же пустынное эхо три раза повторило мои слова. Моя жена стояла рядом со мной улыбающаяся и счастливая.
— Ее бабушка была удивительно умным и проницательным человеком, — подумал я.
Взяв меня за руку, Гульнар повела меня к костру.
— Пойдем, посмотрим, что я готовлю на наш свадебный ужин, — сказала она. — Сегодня у нас плов из баранины. В него мы добавим инжир, изюм и миндаль. Я знаю, что мой господин это любит. И для придания сил я приготовлю яхни. Ты сам попробуешь это острое блюдо из мяса. Только мои поцелуи будут способны потушить пожар в твоей крови.
Гульнар весело щебетала, помешивая что-то в небольших казанках, от которых исходил великолепный запах.
— Боже, какой реальный сон, — думал я, — и Гульнар. Достаточно ли она уверена в том, что я — ее счастье? Понравится ли ей в моем доме? Я же не смогу жить с ней в пустыне. Что я буду здесь делать? Я обязательно отдам Гульнар в университет, и она будет учительницей. Войдет в класс, а все дети встанут и будут гордиться тем, что у них такая красивая учительница.
Мои думы прервала Гульнар. День клонился к закату.
— Пойдемте к столу, мой господин, — пригласила она, и мы, держась за руки, вошли в палатку.
Керосиновый фонарь на столбе освещал маленький ковер, на котором были разложены кушанья. Присев на коврик, Гульнар подала мне лаваш, который я привычными движениями разорвал на маленькие куски и предложил своей жене кушать.
Плов был великолепен. Такого я не ел никогда в жизни. Бараний жир пропитал каждое зернышко риса, золотое от шафрана, а миндаль и инжир придали ему аромат цветущего сада. Мухаммед повелел есть все руками, чтобы не портить вкус еды никакими посторонними предметами.
Вероятно, я бы не оторвался от плова, если бы Гульнар не внесла яхни. Жареное мясо с приправами было настолько вкусным, что просто таяло во рту. И только тогда, когда я стал насыщаться, я почувствовал, насколько были остры специи, с которыми жарилось мясо. Пиала зеленого чая освежила меня, я сложил в молитве руки, возблагодарил Всевышнего за блага, данные нам, и вышел на улицу.
Было уже совсем темно. Яркие звезды светили на небе. В костре еще тлели угольки, а из пустыни повеяло ночной прохладой. Подошедшая сзади Гульнар уткнулась лицом в мою спину и стояла тихо, как бы боясь вспугнуть эту тишину и прервать прекрасный сон.
— Пойдем, мой господин, — прошептала она, — я приготовила нашу постель.
Пока я гасил фонарь, Гульнар успела юркнуть в ложе, состоящее из одеял и круглых подушек, лежавших в дальнем углу палатки.
Только я лег, как гибкое и горячее тело прильнуло ко мне, и мы прыгнули в глубокую пропасть наслаждений. В Индии ее называют нирваной. Мы по много раз умирали от неистовой страсти и по стольку же раз рождались от нежности, снизошедшей на нас с небес. Сансара была в нас, она объединила нас, мы были друг в друге, в каждом предмете, окружавшем нас. Я знал, что моя частичка навеки соединилась с телом Гульнар, и что я всегда буду в ней.
Я проснулся с первыми лучами солнца. Гульнар лежала на моей руке, нежная улыбка украшала ее лицо. Тихо, чтобы не разбудить ее, я встал и вышел из палатки. День вставал в своей красоте. Поднявшись на пригорок, я увидел тот обрубок пальмы, к которому так стремился.
— За час я успею взять нужные мне материалы и вернуться сюда, пока Гульнар будет спать, — подумал я.
Быстро одевшись, я пошел к старому колодцу. Материалы я нашел быстро и повернул назад. Но сколько я ни ходил, я никак не мог найти то место, где стояла палатка Гульнар.
Такого не может быть! Я не мог заблудиться. Палатка стояла именно здесь. Я даже чувствую тепло от палатки. Я начал раскапывать песок, чтобы найти угли от костра, но ничего не находил.
Я переходил от бархана к бархану, чтобы отыскать хоть один след моей прекрасной Гульнар, но безмолвная пустыня не давала мне никаких подсказок.
Как я мог уйти, не разбудив мою жену и ничего не сказав ей о необходимости отлучиться всего лишь на час? Как я мог оставить это нежное создание, которое дано в награду Всевышним? Как я мог променять свое счастье на какие-то мирские дела, от которых будет выгода другим людям, а мне достанется лишь тоска по моей любимой жене?
Где ты, моя Гульнар? Отзовись!!!
Колесо жизни
В 1957 году мне было семь лет, но мне почему-то казалось, что я уже был взрослым и по какому-то недоразумению снова стал маленьким. Мне приходится играть с мальчишками, которым еще предстоит идти в школу и учиться всему том, что я уже давно знал.
Два года назад, пролистав отрывной календарь за 1955 год, я отчетливо вспомнил Никиту Сергеевича Хрущева, бывшего первого секретаря московского городского комитета коммунистической партии, Долорес Ибаррури, несгибаемую Пасионарию, председателя коммунистической партии Испании и многих других деятелей коммунистической партии и советского правительства, с кровью вошедших в историю России.
Взрослые только ахали, когда я безошибочно называл фамилии и имена тех, кого мне показывали в календаре, говорили, смотрите какой способный мальчик, гладили меня по голове и мгновенно забывали о том, о чем они только что беседовали со мной. Я помнил не только то, кем они были в 1955 году и до этого, но и знал, что с ними будет потом. Каким-то внутренним чувством я понимал, что говорить об этом взрослым совершенно не обязательно.
Мы бежали по летнему, залитому солнцем тротуару и катили перед собой обода велосипедных колес без спиц, подталкивая их или палочкой, или крючком, сделанным из стальной проволоки. Лязг тонкого металла обода об асфальт был громким, и он создавал ощущение нахождения в прозрачной кабине одноколесной машины, несущейся по тротуару при помощи волшебной силы, готовой поднять тебя ввысь и понести над землей, над твоим городом, над большой рекой и унести так далеко, куда не ступала нога ни одного путешественника.
В какой-то момент лязг колеса слился в одно тонкое гудение и внезапно жара, грохот и слепящее солнце сменились прохладой, тишиной и полной темнотой. Так всегда бывает, когда заходишь с улицы в затененные сенцы деревенского дома. В сенцах глаза быстро привыкают, а темнота, в которую я попал, не исчезала.
Вдалеке вспыхивали редкие огни, но они светили в глаза, не освещая того, что находилось вокруг. Я даже не видел себя. Где-то в стороне слышался шум машин, голоса людей, но никого поблизости не было.
