Инна Бачинская - Две половинки райского яблока
– В музее были? – спросил господин Романо.
– Были. Музей неплохой, кое-что есть.
– Мэр?
– Душа человек, – сказал Флеминг. – Лидер партии Зеленых. Ждет с нетерпением. Тут у них скоро День города, вы – среди почетных гостей.
– Усыпальница?
– На месте. Только не усыпальница, а часовня. В православной культуре погребения, оказывается, отсутствует традиция усыпальниц. Вокруг часовни с десяток могил. Мы с Гайко провели рекогносцировку. Старинное кладбище, покой, тишина… Вам должно понравиться.
– А поместье?
– Не успели. Но взяли координаты. Директор музея – очаровательная женщина, зовут Марина. Приняла, как родных. Сказала, что готова поехать с нами сама и все показать. Причем она говорит по-английски.
– Красивая, говоришь?
– Просто потрясающая. Как с картин Модильяни, совсем не славянский тип. Правда, Гайко?
Гайко, не отрывая глаз от дороги, кивнул. Хотя директор музея была, на его вкус, тощевата. Ему нравились девушки в теле.
– Натурщица Модильяни была русской, – заметил господин Романо.
– Неужели? – удивился Флеминг. – Не знал.
– Что еще? – спросил господин Романо.
– Что еще… – повторил Флеминг. – Гостиница отличная, даже Аррьета одобрила… Банк в порядке.
– Аррьета одобрила? – снова не поверил господин Романо. – А она здорова?
«Как лошадь», – хотел сказать Флеминг, но только кивнул, что да, мол, здорова.
– Тевтонец? – вспомнил господин Романо.
– Прибыл. Дает сеансы, мелькает в телевизоре. Побывал в музее. После чего у них там пропала курительная трубка одного из Якушкиных. Марина… гм… Директор музея очень переживает.
– Что Привидение?
– Галерейный Призрак, вы хотите сказать? Пока не видел. Но серой попахивает. Чует мое сердце, что летит он сюда на крыльях любви к авантюрам. Или уже прилетел. В одном с вами самолете.
– Не заметил ничего подозрительного, – ответил господин Романо. – Хотя его все равно никто никогда не видел. Невероятно! – воскликнул он почти с восхищением. – Десятки агентов, пущенных по следу, всякие лазерные детекторы, прочесывания известных злачных мест и скупщиков краденого – и ничего! Никто и близко не представляет себе, как он выглядит, откуда взялся и где пребывает в свободное от работы время.
– На то он и Призрак, – заметил Флеминг рассудительно. – Но здесь не Европа, здесь труднее… язык, внешность… чужаки бросаются в глаза. И мы тоже будем смотреть в оба, как здесь говорят. Кто предупрежден, тот вооружен. – Он помолчал. – Кстати, вами заинтересовалось местное дворянское собрание. Их предводитель уже нанес нам визит. Некто граф Липкин. Аррьета и Клермон были в восторге – как же, родственная душа, аристократы всех стран, соединяйтесь! Ждет не дождется вашего приезда.
– Вы, Флеминг, с вашим неуважением к аристократии – достойный сын ваших родителей, – заметил господин Романо. – Прямо хиппи-демократ какой-то!
Глава 14
Погружение
С фройляйн Элсой Цунк во время прогулки по городу произошла неприятность. Грязный беспризорник, появившийся неизвестно откуда, выхватил у нее сумочку и бросился наутек. Не на ту нарвался. Фройляйн Цунк бросилась за преступником. Они промчались по улице мимо аптеки и продуктового магазина и свернули в проходной двор, где беспризорник был как дома, а фройляйн Цунк, к сожалению, – как в гостях. Беспризорник был проворный, как крыса. Он скрывался за углами домов, стремительно прошивал открытые пространства дворов и пытался прятаться за автомобили и деревья.
Фройляйн Цунк настигла воришку у самой отдушины подвала, в которую тот собирался нырнуть. Она крепко ухватила мальчишку за плечо, ощутив под пальцами цыплячьи хрупкие косточки. «Пустите, я больше не буду!» – заорал мальчишка, извиваясь и пытаясь вырваться. Он не был похож на хороших немецких мальчиков, прежних учеников фройляйн Цунк, о чем она тут же ему сообщила. А также о том, куда они сейчас отправятся. По-немецки, так как знала по-русски всего несколько слов чуть-чуть. Мальчишка, разумеется, ничего не понял, кроме, пожалуй, одного слова – «полицай», и снова рванулся.
– Папа унд мама? – спросила фройляйн Цунк, мысленно упрекая себя в том, что в свое время уделяла недостаточное внимание изучению языка.
– Найн! – ответил мальчишка, который однажды видел кино про фашистов. – Найн папа унд мама! Найн полицай! Гитлер капут! – Он протянул ей сумку.
Фройляйн Цунк раздумывала, все еще держа преступника за шиворот, прикидывая, что же делать с ним дальше. Взяла сумку и машинально сказала:
– Данке.
– Битте-дритте! – обрадовался мальчишка и снова рванулся.
Был он грязен, худ, и на лице его читалась сложная смесь наглости, страха и наивного любопытства, а также немедленная готовность завопить, закатывая глаза, в фальшивом истерическом припадке, вздрючивая и заводя себя до полной отключки. Этому он научился у старшего товарища, с которым делил подвал. Тому для спектакля требовался ацетон или резиновый клей, у Кеши – так звали воришку – получалось всухую. От ацетона и резинового клея его тошнило.
Такой твердый орешек фройляйн Цунк еще не попадался. Она привыкла иметь дело с хорошими и чистенькими немецкими мальчиками. Был у нее однажды ученик по имени Йохан, семи лет, который стащил замечательную ручку, пишущую чернилами, – подарок девушке от приемных родителей на совершеннолетие. Преступника осудили всей школой, а пастор в воскресенье даже прочитал проповедь на тему библейских заповедей, особенно напирая на одну из них – «не укради». Йохан сидел рядом с родителями на церковной деревянной скамье, повесив голову, смущенно шевеля красными ушами и умирая от позора, а все смотрели в его сторону и перешептывались.
– Ходить! – фройляйн Цунк приняла, наконец, решение.
– Куда ходить? – завопил мальчишка. – Никуда я не пойду!
– Ходить! – повторила девушка твердо. – Цузаммен. Вместе!
Ханс-Ульрих Хабермайер в это время тоже бродил по городу. Но, в отличие от Элсы, он обходил стороной центральные улицы. Ему нужно было подумать. Внутреннее чувство подсказывало ему, что вокруг что-то зреет, раздувается, невидимое глазу, как воздушный шар, и вот-вот лопнет с оглушительным треском. И когда это произойдет, ему, Хабермайеру, необходимо находиться неподалеку, чтобы успеть… чтобы успеть! И тогда… О, тогда все чудесным образом переменится! Старый учитель сказал, это будет посильнее, чем философский камень. Новый смысл, мощь, фантастические возможности. Даже представить себе трудно, что это такое!
Опыты с Элсой были, пожалуй, скорее удачны, чем неудачны. Она видела во сне какого-то человека, хозяина трубки, видимо, Якушкина Льва Ивановича. Хотя, с другой стороны, трубка могла до него принадлежать другим людям – его отцу или деду. И человек, которого Элса видела, был вовсе не Якушкин. То есть тоже Якушкин, но не Лев Иванович. Хотя, с другой стороны, увиденный человек очень походил на портрет Льва Ивановича из музея. Того Льва Ивановича, который масон и чернокнижник. И то, что он сидел за старинной книгой при свече, антураж кабинета… все подсказывало Хабермайеру, что это был именно Лев Иванович. Элса не ошибается. Но даже если и ошибается, то… это вопрос времени – рано или поздно она увидит нужного человека. Сегодня можно было бы повторить сеанс погружения…
Пройдя домой, в неприступную крепость купца Фридмана, Хабермайер отказался от ужина, объяснив это тем, что выпил кофе с пирожком в какой-то кофейне по дороге.
– Элса, как ты себя чувствуешь? – спросил он ласково.
– Хорошо, – ответила кратко удивленная девушка.
– Тогда, может быть… если ты не против… – начал Ханс-Ульрих. Ему было известно о неодобрении, с которым Элса восприняла его сомнительный поступок в музее. – Мы вернем трубку, – сказал он. – Честное слово! Обещаю.
Фройляйн Элса пожала плечами. И снова повторилась давешняя сцена. Девушка полулегла в громадное старинное кресло в комнате наверху, запрокинула голову, положила руки на колени. В правой была зажата курительная трубка. Расслабилась. Хабермайер протянул руки к ее лицу, ладонями вниз. Девушка чувствовала тепло его ладоней. Закрыла глаза. Тишина вокруг обрела плотность и уже обволакивала ее, как тяжелое облако. Дыхание девушки становилось все более редким и неглубоким. Вскоре стало казаться, что она перестала дышать вовсе…
* * *– Вишь, батюшка Лев Иванович! – охала Авдотья, суетясь и меняя мокрую тряпицу на лбу своего господина. – Вишь, как оно негоже вышло. А ведь говорила, не лазай на чердак, не ровен час, свалишься. Не векша, чай, по сходням да крышам скакать… Да и домашние, видя такую волю, балентрясы точат… уму-разуму поучить некому… Вон Степка, грязнуха, ты ей слово – она десять в ответ, на тумаки дерзостью отзывается… И барыня Марина Эрастовна, уж такая добрая, уж такая лепая, к маменьке укатили, куда глаза глядят…
