Антти Туомайнен - Шахта
Сейчас для него это не рутина. Эмиль думал о том, что один из них, скорей всего, этот чернобородый говнюк, пнул его сына в лицо; что они следили за его сыном, желая то ли запугать, то ли сделать чего похуже. У него даже закипело внутри. И, как он однажды запомнил раз и навсегда, лучший способ дать толчок эмоциям – это пытаться сдержать их. Так что, он просто всегда отпускал ситуацию и ждал, когда все разрешится. Вот и сейчас.
Они доели. Косола достал телефон, что-то прочитал в нем. Чернобородый сломал зубочистку и крякнул. Теперь Эмиль знал о них все.
Первым встал Косола. Когда он был уже в дверях, его дружок сообразил, что пора уходить. По широкой спине начальника службы безопасности Эмиль видел, какого он мнения о своем напарнике, но он должен был таскать его за собой – и это было не понятно.
Джип выехал с парковки, подняв за собой свежий снег, и направился на восток.
19Вагон метро выкатился на поверхность, пересек мост Кулосаари, а когда скалы раздвинулись, то создалось ощущение, будто мы двигаемся в снежное небытие. Затем слева показался силуэт города, справа высотки Пихлаянмяки, полоска новых домов на Арабианранта, роскошные дома старой части, а внизу море – по обе стороны. Теперь оставалось только молиться: под ударами ветра грохотали двери вагона, поезд вслепую рвался вперед.
Телефон издал сигнал о пришедшем сообщении на почту. Биолог Теро Маннинен. Прочитал сообщение и ощутил еще большую неловкость. Когда я без пяти четыре наконец-то пошел спать, то был уверен, что утро вечера мудренее и поутру в голове прояснится. Прояснилось – правда, но я не хотел себе в этом признаться. А то, что было написано в сообщении Маннинена, говорило само за себя: он был готов действовать.
На площади Хаканиеми снег вытворял с пешеходами то же самое, что только что с поездом. Он выстроил для меня тоннель, в котором я двигался по рельсам, слепо веря в то, что дойду до конечной станции. Добрался до уличной двери в редакцию и поднялся на третий этаж. Сбил снег с куртки на камень лестницы, развязал шарф, но только чтобы убедиться, что не он единственный является причиной моего тяжкого состояния.
Хутрила был у себя. Он поднял глаза и увидел, что у меня с собой нет бумаг Лехтинена. Его взгляд потемнел. Хутрила отвернулся обратно к компьютеру. Я отнес куртку к себе и поднял коробку с частью документов на стол.
Если кто-нибудь спросит у меня, откуда берутся потрясения, думаю, что сумею ответить так: они берутся из мельчайших будничных вещей, пускай, к примеру, из того, что знакомая картонная коробка смещается в сторону на метр. Я не сходил за кофе, а направился прямо к Хутрила. Вдалеке колыхнулись золотые локоны Таньи Корхонен.
– Поди, передумал? – спросил Хутрила, не отрывая глаз от экрана. Я закрыл дверь:
– У меня новая информация.
– Разве это не часть работы, если так можно выразиться, – собирать новую информацию?
Я сделал вид, что не услышал.
– Ты ведь еще ни с кем не обсуждал этого?
Хутрила перенес пальцы с клавиатуры на край стола и откинулся в кресле. Я успел подумать, что стою перед ним в полный рост.
– Дома сменилась погода?
«Нет», – мысленно произнес я, но только покачал головой. Его лицо оставалось ничего не выражающим.
– Я ни с кем еще не разговаривал, – продолжил Хутрила. – Мне еще вчера показалось, что ты сам не слишком-то уверен в своем решении. (Я молчал.) Понимаешь ведь, что происходит?
Да. Надеюсь. К сожалению.
– Предлагаю соглашение, – сказал он. – Ты проводишь тотальное журналистское расследование всей этой истории с рудником. Выуживаешь все и не оставляешь ни одного камня не перевернутым. И это не просто игра слов.
– По рукам.
– Приступаешь прямо сейчас. В понедельник, когда ты будешь стоять вот здесь на этом же самом месте, у тебя будет статья на разворот. Если она не будет готова, то она будет на подходе, в том числе и по моему мнению. Ну а если нет, то можешь даже не просить о переводе: твоя новая рабочая неделя начнется с вычитывания объявлений о смерти и о свадьбах, и за этим занятием ты и проведешь время до самой своей пенсии. Далее: ты возмещаешь все свои дорожные и прочие расходы, а уж я потом сам решу, как мы тебе их компенсируем и компенсируем ли вообще. Все зависит от конечного результаты. Кроме того, ты обязуешься, что в течение следующих тысячи лет не попросишь у меня вообще ничего. Мы поняли друг друга?
Понял ли я сам себя? Оставил без ответа и просто позвонил биологу Маннинену. Тот сказал, что готов выехать в течение пары часов, необходимых ему на подготовку основного инструментария. Мы уже заканчивали разговор, когда он спросил, не знаю ли я кого-нибудь, кто ориентируется на местности, а то у него было предложение: Маарит Лехтинен.
20Эмиль прижал трубку к уху и осмотрелся. С утра в книжном было совсем тихо, но никогда нельзя быть полностью уверенным.
– Помнишь, вчерашний разговор о той командировке и обо всех событиях, – спросил Янне. – Так вот, собираюсь отправиться туда заново. В Суомалахти. Планируем взять пробы.
– Планируете?
– Именно так.
– Вас больше, чем один?
– Нас… трое, – ответил Янне.
В его голосе прозвучало еще нечто скрытое. Кроме сухого рассказа о рабочих вопросах, сын словно признавался в чем-то. А он был вот прямо тут – слово было сложно произнести – «отец». Оно должно быть вот таким вот, значит, оно может быть таким.
– Эти пробы, – сказал Эмиль, зарываясь еще глубже между стеллажами, почти в самое начало полки с детективами, где прямо перед глазами стояла заглавная буква «А». – Они означают, вероятно, что-то… как бы это сказать… не слишком официальное мероприятие.
– Совсем не официальное, – быстро ответил сын. – Мы собираемся проникнуть на территорию рудника. Проникнуть, чтобы взять пробы.
– Это так необходимо? Разве все это нельзя сделать здесь, в Хельсинки?
И когда это он стал советчиком для своего ребенка? По какому праву, на каком основании?
– Дерьмо льется именно там, – произнес сын тихо и решительно, словно прочитав мысли Эмиля.
– Разумеется. Понимаю, – сказал он и подразумевал именно это.
– Мы выезжаем через пару часов.
– Будь осторожен.
Сын молчал.
– Буду. Будь и ты.
Секунду Эмиль стоял обездвиженный с телефоном в руке, затем сунул его в карман, посмотрел вперед и увидел книжные корешки от «А» до «Д», по авторам: убийца то, убийца сё, смерть там, смерть сям, убийство такого, убийство сякого.
Он вышел на улицу и посмотрел на небо: оно казалось выше обычного, ведь снег всегда шел из низко висящих туч. Надо мыслить рационально, но не получается, еще сложнее признаться в том, что больше всего испугало в давешнем разговоре.
В речи сына он услышал самого себя.
21Привожу дословно разговор, в результате которого я окончательно потерял семью:
Я: Прости, Паулина, я…
ПАУЛИНА: Прощай.
22Маннинен вел машину, Маарит сидела рядом, а я пристроился за водительским сиденьем. В морозном воздухе вздымался снег, закручивался и раскачивался волнами, разносимый потоками воздуха. Меня забрали из Хаканиеми, Маарит подсела в Сёрняйнене. Всю дорогу Маннинен, не переставая, нахваливал Маарит за ее работу в качестве его ассистента.
– Давно это было, – сказала Маарит.
– Три с половиной года назад, – отрапортовал Маннинен. – Научный центр по вопросам окружающей среды города Хельсинки, когда тот еще существовал, еще до оптимизаций и сокращений. На сегодняшний день мое последнее постоянное место работы.
Машина была не самая свежая: она скрипела и раскачивалась, казалось, что ее собрали где-нибудь в гараже на коленке. Из кармана переднего сиденья торчала упаковка от пиццы.
– Кажется, вы знаете друг друга?
Поэтому я и сел на заднее сиденье, чтобы видеть обоих. Они не взглянули друг на друга.
– Все под одним одеялом, как ни крути, – произнес Маннинен. – Я считаю, что все журналисты одинаковые, все поносят друг друга, конечно, за глаза.
– Под каким еще одеялом? – спросил я.
Маннинен бросил на Маарит быстрый взгляд.
– В нашем клубе любителей природы все знают друг друга, – сказала Маарит.
– Хельсинки – маленький город, – сказал Маннинен.
Странно, по какой-то причине я представлял себе его моложе, по телефону он вообще нарисовался маленьким суховатым профессором в очках. На самом же деле ему было пятьдесят шесть, а внешним видом он напоминал рестлера Халка Хогана.
– Так оно и есть, постоянно натыкаешься на знакомых, – отреагировал я.
– Маарит знает территорию рудника.
В зеркало заднего вида мне были видны глаза Маннинена.
– Да-да.
– Я отвечаю за пробы.
Его взгляд вернулся на дорогу.
«Вот и хорошо, – подумал я. – Я пишу статью и в ваши игры не играю. Конечно, у вас есть причины помогать мне, и я не против. В журналистике порой все средства хороши. Каждый журналист знает это, хотя мы вечно трезвоним о журналистской этике, о морали, о традициях и самоцензуре. Бу-бу-бу», – так бы я сказал Элле и погладил бы ее подбородок. Краткое «прощай», брошенное Паулиной, до сих пор кололо под сердцем. О последствиях даже не хотелось думать. Сейчас я работаю над статьей, и ее я просто обязан написать.
