Александр Овчаренко - Три заповеди Люцифера
Весной и летом Мостовой жил именно в этом доме, а на зиму перебирался в московскую квартиру. На даче можно было жить и зимой, так как в подвале дома была оборудована небольшая газовая котельная, но зимой на Василия Ивановича наваливалась депрессия, и в доме среди заснеженного леса он чувствовал себя неуютно. Вся мебель в доме была старинная, тяжеловесная, изготовленная мастерами-краснодеревщиками вручную из дуба и красного дерева. И только на веранде, как и в прежние годы, неизменно находились лёгкие, почти ажурные, плетённые из лозы стол и четыре стула. Василий Иванович был приверженцем старых традиций и новомодных введений не терпел. Единственные исключения, которое он сделал, касались телевизора, телефона и холодильника. Все остальные вещи были из века прошедшего, отчего дача Мостового напоминала музейную экспозицию из раздела «Московский быт начала 20 века». Особой гордостью Василия Ивановича являлся большой оранжевый абажур, который он приобрёл на личные сбережения, сам привёз из Москвы и сам повесил в тогда ещё новой гостиной. По вечерам, когда зажигали люстру, от абажура исходил мягкий оранжевый свет, и в доме становилось по-настоящему уютно.
Летом Василий Иванович любил пить чай в увитой плющом беседке. В этой беседке Мостовой принимал гостей, точнее, просителей, или, как он их называл — ходоков. Гостей в общепринятом смысле слова в семье Мостового не жаловали, и на это были веские причины.
Зимой 1937 года молодой и неопытный Вася Мостовой позвал в просторную московскую квартиру друзей и знакомых, чтобы за шикарно накрытым столом весело встретить новый 1938 год. Гости, как водится, пришли, осмотрели Васины хоромы, восторженно поцокали языком и потянулись к закускам. Под звон хрусталя, озорные здравницы и патефонный джаз, вечер пролетел весело и незаметно, а через три дня Василия вызвали в местное отделение ОГПУ. Кому-то из гостей приглянулась Васина квартира, и он накатал на гостеприимного хозяина анонимку. Тогда ему повезло: среди приглашённых Васей гостей был один из руководителей ОГПУ, работавший в центральном аппарате, который и не дал дальнейшего хода анонимке. Василий отделался лёгким испугом, но с тех пор близко к себе никого не подпускал. Друзей у Василия Ивановича не было, были соратники. Да он и не стремился завести с кем-либо дружеские отношения, хорошо зная, как верные друзья и товарищи по работе, попав в подвалы Лубянки, наперебой оговаривали друг друга в несуществующих грехах. Поэтому и не верил Василий Иванович ни друзьям, ни проверенным временем и властью товарищам по партии. Никому не верил опытный аппаратчик Мостовой.
Со временем в сферу интересов Мостового попали такие же, как он сам, недоверчивые, но прозорливые управленцы, выпестованные военным лихолетьем и жёсткой партийной дисциплиной. Они и составили «Ближний круг» — неформальную организацию, бессменным лидером которой являлся Сталинский сокол. А когда три члена «Ближнего круга» по причине пенсионного возраста выпали из руководящей обоймы, Василий Иванович дошёл до самой вершины российской власти, но вернул их на прежние министерские должности. После этого случая старая гвардия ещё больше сплотилась вокруг Мостового и любое его пожелание воспринимала, как приказ.
Премьеру нравилась созданная Мостовым в министерстве атмосфера высокой исполнительской дисциплины и строгой отчётности, о чём он неоднократно говорил на заседаниях правительства. Слушая дифирамбы в свой адрес, Василий Иванович делал непроницаемое лицо и недовольно поджимал губы. Он не любил, когда на его персоне публично заостряли внимание. Уж он-то хорошо знал, как похвала высокого начальства рождает зависть коллег, которая ой как мешает работе!
После пышного юбилея Мостового все ожидали его почётной отставки: уж больно впечатляющая цифра была на поздравительных адресах юбиляра. Однако ничего подобного не произошло. Василий Иванович, как и прежде, продолжал работать без малейших поблажек себе и подчинённым. Видимо, Премьеру нравились высокие показатели в работе министерства Мостового, и кадровики оставили ветерана в покое.
День был по-летнему тёплый и солнечный. Несмотря на конец сентября, осень только вступала в свои права, осторожно касаясь гранатовых кистей рябин и багряных верхушек клёнов. В этот воскресный день Василий Иванович, как обычно, работал на даче. Понятие выходного дня для министра было условным: он просто менял рабочий кабинет в Доме правительства на беседку на дачном участке.
В это воскресенье Мостовой принимал просителей. Желающих заручиться поддержкой Сталинского сокола было много, но в беседку были допущены не все, кто в осеннее утро приехал в Белую дачу. Василий Иванович интуитивно угадывал, кому следует руку подать, кого чаем напоить, с кем иметь продолжительную беседу, а кому и на дверь указать. И дело было не в «табеле о рангах»: Мостовой мог поддержать молодого никому неизвестного сотрудника своего министерства и в то же время отказать в приёме генеральному директору крупного производственного объединения. Стар был Василий Иванович, стар и мудр! Поэтому и ценил людей не за громкие номенклатурные должности, а воздавал каждому по заслугам.
Во второй половине дня, после того, как поток просителей иссяк, охранник провёл в беседку Климента Михайловича Калмыкова — бывшего сослуживца, входящего в «Ближний круг» и отвечающего за выполнение особо деликатных поручений. Калмыков, подобно вождю мирового пролетариата, был лыс и коренаст. Политические ветры его не ломали по одной простой причине: Климент Михайлович никогда не гнулся против ветра, и если колебался, то всегда в резонанс с генеральной линией партии. При этом Калмыков всегда умудрялся сохранять свою точку зрения, и мягко, ненавязчиво, добиваться решения текущего вопроса в нужном ему ключе. На мир Калмыков смотрел с недобрым прищуром слегка раскосых глаз, поминутно ожидая от жизни очередного неприятного сюрприза. Василий Иванович ценил Калмыкова за прозорливость и трезвый политический расчёт. Единственным недостатком Климента Михайловича был возраст. Впрочем, этот недостаток можно отнести ко всем членам «Ближнего круга» без исключения.
Усадив гостя в плетёное кресло, Василий Иванович наполнил две чайные чашки из тончайшего китайского фарфора настоящим краснодарским чаем и пододвинул гостю розетку с абрикосовым вареньем. Это было знаком высшего расположения, и Калмыков оценил это по достоинству.
Пригубив чай и подцепив серебряной ложечкой янтарную дольку абрикоса, Климент Михайлович зажмурил от удовольствия раскосые глаза и произнёс что-то нечленораздельное, что в свою очередь означало высшую степень наслаждения.
Покончив с чайной церемонией, два ветерана российской индустрии приступили к беседе.
— Что скажешь, Климент Михайлович? Какие новости? — буднично произнёс Мостовой, разворачивая лежавшую на столике свежую газету. При этих словах Калмыков сразу напрягся и даже выпрямил спину, но в соответствии с давно принятыми правилами игры отвечал лениво, как бы нехотя.
— Да какие новости, Василий Иванович! Наше дело стариковское — сиди, смотри сериалы, да редиску пропалывай.
— Не прибедняйся, Климент Михайлович, — равнодушным голосом поправил хозяин, выглядывая из-за газетного листа. — Редиску пропалывать будешь на пенсии, а сейчас ты активный член нашего нового буржуазного общества.
— В том то и дело, что буржуазного! Ну, а новости Вы и сами, наверное, знаете: в связи с аварией в Энске чекисты зашевелились, как в старые добрые времена! Ищут следы вредительства, или, как сейчас говорят, террористического акта.
— Этого следовало ожидать. Кстати, террористический акт и вредительство — два разных понятия, — поправил гостя Мостовой.
— А хрен редьки не слаще! Смысл-то один: ищут виноватых.
— Раз ищут, значит, найдут. Ты-то чего всполошился?
— Так офицеришку одного назначили на это дело. С белогвардейской фамилией, Каледин. Может, слышали?
— С белогвардейской, говоришь? Да сейчас и слов таких никто не знает, а ты хотел, чтобы кто-то фамилию белогвардейского генерала вспомнил. Ну, и чем тебя офицер Федеральной Службы Безопасности Каледин не устраивает?
— Уж больно он усердный, как бы чего не вышло.
— Государственная комиссия уже во всём разобралась и назвала виновных, а что касается расследования по линии ФСБ, то это формальность. Ничего они не вынюхают. Сам знаешь — у нас вредителей нет, а террористический акт комиссия отвергла. Хотя ты, Климент Михайлович, в чём-то прав: надо бы к этому генеральскому тёзке внимательней присмотреться. Где он сейчас?
— Пока в Москве, а куда завтра его занесёт нелёгкая, не знает ни бог, ни его прямое начальство.
— Начальство, может быть, и знает, но и нам не мешает быть в курсе дела. Организуешь?
