Вера Колочкова - Алиби — надежда, алиби — любовь
— Ну так она ж все-таки женщина… Она все для семьи старалась! Ой, да для любого мужика такая жена — просто подарок настоящий!
— Ну да. Подарок… Конечно же, подарок… — задумчиво поддакнула ей Надежда.
— Так и я о том же говорю! И все так думают! Один Саша у нас самый умный оказался, видишь ли! Ушел он! Жену бросил! Да разве таких жен бросают, скажите?
— Не знаю. Нет, наверное.
— А я вот все никак не спрошу… вы с Алиской в институте вместе учились, да? Смотрю-смотрю на вас, никак припомнить не могу?
— Нет, не учились…
— Работали вместе?
— Нет, и не работали.
— А… А кто вы тогда?
Надежда так и не успела рассказать Алисиной матери, кто она есть такая и что привело ее в этот дом. Хотела правду рассказать, да не успела. В прихожей громко хлопнула дверь, и нежно-властный женский голосок, продолжая, видимо, еще начатую за дверью фразу, поник звонким колокольчиком к ним на кухню:
— … А я говорю, что он у тебя тогда свою куртку оставил! Именно у тебя! Он не помнит, а я помню! И именно она, эта куртка, оказалась рядом с дедом!
— Да не было у меня никакой куртки, Алис! Ты что-то путаешь! — виновато пробубнил в ответ звонкому колокольчику знакомый Надежде голос. Вскоре и обладатель этого голоса нарисовался в кухонном проеме, возник нелепым колобком, уставился на нее удивленно.
— Ой, Петечка! Вы уже пришли! А вас тут вот гостья дожидается…
— Кто там пришел, мам? — выглянула из-за спины стоящего в дверях Пита Алиса. Отодвинув его небрежно, как тумбочку на колесиках, в сторону, она прошла на кухню, начала молча рассматривать гостью. Надежда тоже не отказала себе в любопытстве, уставилась на Алису оценивающе. Что ж, и правда, красивая. Правда, необычная. Легкая и прозрачная, как весеннее облачко. Летучие светло-рыжие колечки кудрей спутаны красиво и вроде бы небрежно, но за небрежностью этой столько изыска прячется, что так и тянет их рукой потрогать, ощутить их ласковую упругость. И кожа на лице необыкновенная, будто золотом светится. И косметики — никакой, лишь губы сияют перламутром, светло-рыжим, под цвет волос. Даже ресницы не накрашены, и оттого большие зеленые глаза в окружении их густых белесых пушинок кажутся будто странной дымкой подернутыми, совершенно прозрачными, как у холодной царевны-Несмеяны из детской книжки. Хотя и есть в этих глазах что-то такое… злобное. Обволакивающее, как белый горький дым от костра. Или как липкая паутина, в которую попади только, и назад уже не выберешься. Запутаешься в ней и зачахнешь, и выбраться уже никогда не сможешь…
— А вы кто? — первая нарушила взаимное разглядывание Алиса.
— А это и есть та самая Надежда, между прочим, о которой я тебе говорил, Сашкина спасительница со скалкой, — пояснил ей Пит, выскочив на полшага вперед с того места, куда определила его властно-небрежным жестом Алиса, — видишь, я прав оказался — наш пострел везде поспел…
— Пострел — это я? — улыбнулась ему беззлобно Надя. — Или Саша?
— В данном конкретном случае это вы, конечно. Сашино поведение мы с вами, как вы сами понимаете, обсуждать не будем. Да и кто вы такая вообще? И чего сюда приперлись, интересно? Что вам здесь надо?
— Да теперь уже ничего, собственно. И так все ясно. Ладно, извините, мне пора. Спасибо за чай…
Мать Алисы кивнула ей молча, испуганно перевела глаза на дочь. И тут же будто съежилась под взглядом дымчатых паутинистых глаз, тихо вздохнула-всхлипнула:
— Ой, Алисочка… Я ж думала, это подружка твоя какая…
— Мам, ты что… — будто сдерживая снисходительное раздражение, насмешливо проговорила Алиса. — Нельзя быть такой простодушной, ей богу, тем более в твоем возрасте. Пускаешь в квартиру неизвестно кого. Надеюсь, ты с нашей гостьей подробности моей интимной жизни не обсуждала? Хватило у тебя ума? Или наша гостья не мной, а моим мужем интересовалась?
— Да нет… Я только… Нет, Алисочка… — залепетала виновато мама, стрельнув в Надежду сердито глазом.
— Ладно, понятно. Не удержалась, значит. Опять поносом общения мучилась. Что ж у тебя за потребность такая, мам, перед всеми наизнанку выворачиваться?
— Да мы просто поговорили, чайку еще вот попили, и все. Мне же скучно, Алисочка. Все дома да дома. Ты ведь и не поговоришь со мной никогда…
Надежда поднялась со стула и направилась было в прихожую, но Алиса легко придержала ее за локоток, взглянула своими глазами-паутинками, улыбнулась вежливо:
— Да вы погодите, девушка… И впрямь, чего вы приходили-то? Спасибо вам, конечно, за Сашино алиби… Наверное, он с вами рассчитаться забыл, да? Он у нас вообще такой, очень рассеянный. Все в облаках витает. Мы сейчас в ссоре с ним, но это ненадолго, я думаю. В облаках, знаете ли, долго продержаться тоже невозможно, когда-то и на землю нашу грешную спускаться приходится. Это очень хорошо, что вы прямо ко мне пришли. Не стесняйтесь, скажите — сколько вы хотите?
— А я за спасение людей денег не беру, знаете ли. Тут я с вашим дедушкой совершенно и полностью согласна. А приходила я так — на вас посмотреть…
— И что, посмотрели?
— Ага.
— И каков результат? Понравилась?
— Очень… Вы очень красивая, Алиса. Всего вам доброго. Прощайте.
Она прямо взглянула в ее глаза и слегка отшатнулась даже. Лучше бы не смотрела. Вблизи они оказались совсем, совсем некрасивыми. Горел в них темный недобрый огонь душевной муки и злобного будто отчаяния, или болезненной страсти какой, а может, и обиды неутоленной. Настасьи Филипповны глаза, ни дать ни взять. Достоевщина. Чур меня, чур…
Она высвободила локоть из ее цепких тоненьких пальчиков и торопливо выскочила за дверь, каким-то чудом справившись со сложным замком, застучала каблуками по лестнице. Почему-то поскорее хотелось на воздух, хотелось уйти подальше от этого дома, от этих тягуче-злобных бездонных глаз в обрамлении светлых ресниц, будто тянулась из них за ней вслед тонкая крепкая паутинка. Догонит сейчас, схватит за горло и начнет душить, как глупую муху… Давешняя бабулька так и сидела на скамеечке, уткнувшись в свое вязание. Проходя мимо, Надежда мысленно попросила у нее прощения за несправедливые подозрения в старческом маразме — немцы-то действительно в этой семье были! И немцы, и дедушкина квартира, и убийство…
Выйдя со двора, она тихо пошла по улице, рассеянно вглядываясь в нежную зеленую дымку деревьев. Над городом, в празднично-свеженьком небе плыли белые вольные облака, равнодушные ко всему здесь, на земле, происходящему. Почему-то представилось ей, как с одного из них падает Саша. Падает и летит прямо в руки к своей хрупкой и властной женушке, такой необычной, такой красиво-прозрачной, такой на первый взгляд золотисто-нежной… Она вздохнула жалобно и кротко, невольно потрогала себя за талию. Хотя можно было и не трогать, и так все понятно, чего там… Она-то уж точно никогда такой празднично-худой да прозрачной не станет. Складочка на талии уже достаточно прочно обосновалась на своем законном месте, выползла неприятным раздражающим бугорком. Куда ей, коровушке толстомясой. Что делать, раз организм непослушный все время еды требует, не продержишься же всю жизнь на этой проклятой голодовке! Ну вот почему, почему одним дает матушка-природа эту хрупкость-стройность за просто так, а других таким счастьем обделяет? Несправедливо же!
Вспомнился ей тут же давний разговор с Веткой на эту тему. Как всегда, у той был свой взгляд на Надину проблему, абсолютно неординарный.
— … Да ты просто перестань, Надька, ритуальные пляски вокруг холодильника устраивать, вот и все! Думать о еде перестань, как таковой!
— Да как же перестать о ней думать, Ветка. Кушать очень уж хочется…
— Ну, не знаю… Мне кажется, это вообще несколько обидно — о еде думать. Приплясывать над ней, колдовать там чего-то со специями, силы душевные во всякие вкусности вкладывать…
— Ну почему — обидно? Это ж, между прочим, культура! Это ж наука целая — вкусно готовить! Кулинария называется.
— Ну если ты все это безобразие уважительно наукой называешь, тогда толстей на здоровье! А то захотела сразу и рыбку съесть, и все другие удовольствия заодно получить! Так ведь не бывает, Надька.
— Да то-то и оно, что не бывает. Я ж не виновата, что эта рыбка очень уж вкусная…
— А я бы, знаешь, слово «вкусно» вообще к еде не присобачивала. Пусть еда будет только едой, и все. А вкусным будет чего-нибудь другое. Хорошая книжка, например, или дельная мысль. Или любовь. А что? Ты вслушайся, как звучит хорошо — вкусная любовь! Да в мире столько всего этого вкусного есть, а ты вокруг какой-то там еды танцы танцуешь…
Надежда и сейчас тихонько рассмеялась про себя, вспомнив этот их забавный диалог. Все-таки интересная она женщина, ее подруга Ветка. И чем-то неуловимым, кстати, на Алису похожа. Если Ветку приодеть, пару раз в салон дорогой сводить, то очень даже вполне… Такая же изысканно-хрупкая, тот же неуловимый взгляд, зеленый, нежно-дымчатый… Только без всяких паутинок, конечно же. В Веткиных глазах не паутинки, в них что-то другое есть. Доброе, любящее, искрящееся. В них правда есть, своя, Веткина. Нет, не похожа она на Алису, совсем не похожа… И вообще, хватит уже об этой Алисе думать. Вот же черт, так и лезет теперь в голову!
